— Он ослеп на второй глаз?! — он щелкал перед моим лицом, а я не стал признаваться ему, что не могу просто открыть глаза.
Но услышав от Увани слова, неверяще вновь прислушался, желая, чтобы он замолчал:
— Да, он ослеп полностью. Видимо, сильно расстроился, да и ваше битье поспособствовало этому еще больше.
Раздался такой рык, что меня передернуло от ужаса, и я попытался открыть все-таки глаза, но никак они не открывались. Темнота так и оставалась передо мной. Так и замер, неверяще глядя в темноту. Не может быть!!! Нет!!! Руки мои лежат вдоль тела, старичок все поправил, и я сейчас пытался дотянуться мысленно, ведь недавно совсем пытался защитить, закрыть одной рукой Увани. Но почему-то уже не чувствую. Ни той, ни другой руки. Хриплю Увани обреченно:
— Рук… рук не чую… дай мне умереть… прошу… не жилец я больше…
Увани почему-то не откликнулся, а я продолжил все равно:
— Не лягу ни под кого, пусть убивает, рвет меня. Силой берет, но умру первой же возможностью… молю… дай мне яду… скорее…
Я понадеялся, что Лорд ушел, чувствуя, что оборачивается в зверя, но тишина так и была тишиной. Но я чувствовал кого-то, там, где стоял Увани, сейчас стоял кто-то. Нетерпеливо спрашиваю:
— Учитель? Учитель… прошу… откликнитесь…
Голос Лорда вдруг раздался совсем рядом, и он устало сказал, погладив меня по голове, отчего я дернулся от него.
— Я не дам тебе умереть… ни за какие блага мира я не откажусь от тебя… ты возлюбленный мой… А дядька твой… он потерял своего любимого. Зря ты мне не сказал раньше о том, что наг тебе говорил. Я бы смог заступится тогда. Слишком поздно я узнал все, слишком поздно. Казнили его любимого.
Он сказал, а я неверяще замер, глядя в свою темноту. Неужели дядя любил Циате? Акуша, где же ты была?! Куда ты смотрела?! Где в этом мире справедливость?!!! Слезы текут от обреченности, и я так молча и реву, глотая слезы, ладонь Лорда гладит и гладит меня по голове, то опускаясь к шее, то хлопая по груди, как маленького ребенка.
Засыпаю вновь, и в моей темноте вспыхивают воспоминания, как мы с дядей купались на речке, как строили дом. А еще я вспомнил, как Циате помогал нам строить дом. Почему-то мне не показалось грехом, что Циате и мой дядя любили друг друга. Я доверял им обоим полностью, если они любили друг друга, значит так и должно было быть. И это не было грехом. Потому что дядя очень хороший человек, как и Циате. И я верю в то, что не могут они плохо сделать. Это этот вот зверь без ума и сострадания сейчас делает, что хочет. Еще и нагов настроил против короля. Так что король прикрывает моего дядю своим влиянием.
— Скажи мне что-нибудь, Аштан? — шепчет голос Лорда совсем близко, замираю от его нежных прикосновений и резко дергаюсь, пытаясь хотя бы отодвинуться, но видимо, и ноги повредил, потому что не в силах даже двинуться. Хотя вчера ведь и встать пытался. — Чем я не люб тебе? Маленький мой? Что я тебе не так сделал? Скажи, нагруби мне, пожелай мне смерти…
Но я так и молчу, глядя в темноту, зная что он сейчас смотрит на меня. Мне в глаза, ища ответного взгляда. У меня уже было так с темнотой, после того пожара. Я не видел обоими глазами, дядька выхаживал меня, пока сестра моей матери не приехала и не поселилась в нашей деревне, а потом переехала и оставила меня одного на улице. И снова дядька мне помог тогда, пристроив меня на время к своему знакомому, я у них недолго жил. Сестра моей мамы, тетя Утья, родила ребенка и меня забрала, чтобы я нянькой им был. За любую провинность била меня. Голодом морила, говоря, что не заслужил еды. И я тогда молил, чтобы я стал слепым, и она меня выкинула за ненадобностью. А сейчас, лежа рядом со зверем, я молил о том, чтобы видеть все, я хотел видеть свою смерть.
Я уже забыл лицо Лорда, от его голоса совсем недавно мурашки по коже бежали, а сейчас лишь от ужаса. Ох, как они были оба тогда правы, говоря, что Лорд — есть Лорд, а бедняк, бедняком. Как же страшна та пропасть, что разделяет нас. Что дает ту страшную власть над нами. Ему все нипочем, говорит так, словно я должен ему что-то ответить и мало того, еще и подчиняться. Мои руки туго спеленуты и подвязаны на досочки. Я видел, как на некоторых больных были такие досочки, даже после вывиха.
Ухожу в свой мрачный сон, в котором мало что понимаю, лишь лица и глухое рычание в перемешку со стоном, и тихо шепчу:
— Не боюсь… не боюсь тебя, чудище… прочь… прочь…
Все тело в каком-то липком холодном поту, хочется, чтобы одеяло накинули, в горле сухо… едва ворочаю языком. В горло течет струйка свежей воды, и я заглатываю ее с трудом иссохшимся языком. Сколько так дней проходит и не знаю, знаю, что я в своем сне один на один с тем чудищем, спать боюсь, но от этой темноты никуда не скрыться не спрятаться. Лишь молюсь о том, чтобы боль была ненастоящей во сне. Но когда просыпаюсь в очередной раз, слышу такой любимый и знакомый голос.
— Дядя… дядя?
Голос приближается, и наконец, рядом стукает о пол и на грудь падает тяжелая и огромная ладонь моего дяди со словами:
— Ну и погано ты выглядишь, Аштан. Забираю тебя. Согласен?
Киваю что есть мочи и, всхлипывая, начинаю реветь от счастья, прижимаюсь к родимой груди дядьки, когда он осторожно берет меня на руки.
— Ты ток не двигайся, слышишь?
Киваю, вновь захлебываясь в рыданиях и пытаясь ему сказать, что он родимей мне всего на свете, и я на все готов ради него любимого и такого тепло-уютного. А еще хотелось пожалеть его о его любимом, что казнили. И что это я виноват в том, что его убили, пусть делает со мной, что хочет, но вот своей только чтобы рукой. Но я виноват во всем. Только я. Тяжелое дыхание дядьки сбилось, он сказал грубо:
— Не люблю я эти кареты… ох, не люблю. Сейчас закутаю тебя в одеяло и поедем. Вот так. Ты поплачь, поплачь, так надо, Аштан. Увани сказал, что ты много плакал… это не те слезы. Зря ревёшь за слепоту свою, ты всегда слеп, когда тебя пугало что-то. Все вернется, не боись, прорвемся, — он болтал просто так уже после этого всю дорогу, и я слушал его, перестав реветь и наслаждаясь таким родным голосом и чувствуя родной запах тела.
— А я уже рядовой. Вишь, как меня в чине-то сменили. Сказали не должон я такой чин носить, будучи нарушителем спокойствия. Так я что, я тока рад буду. И король разрешил мне на пенсию выйти. Сказал, мол, заслужил я. Вишь, как?! Нагов прибил и сразу пенсию дали. Возвысили, али понизили, не знаю даже. Циате объяснил бы мне все, но вот нет его…
Слезы накатываются за нас обоих, и я усмехаюсь сквозь слезы, один пенсионер, другой слепой, калеки оба. А еще я понял, что боюсь спросить дядьку о том, почему меня Лорд вдруг отпустил. Но дядя мой самый честный и никогда мне не соврет. Какая бы не была правда, все расскажет. Я знаю это, и потому тревога нарастает с каждой минутой. Едва сдерживаюсь, чтобы вот прямо сейчас не расспросить, но надо обождать. Пока надо, чтобы замок Лорда остался позади. Чтобы в дом наш вошли. Я там не был очень давно и по запаху пойму, когда будем там. А еще я помню запах речки. Дядя, замолчав, вдруг сказал тихо:
— Нету его… нету Циате… убили они его… прямо в его доме и…
Хочется сжать его ладонь, но я лишь поднимаю досочку, и дядя тотчас опускает ее.
— Хорош, хорош, ты только не вздумай жалеть меня. Иначе лучше смерть мне… понял?
Киваю что есть силы и наконец хриплым голосом спрашиваю:
— Ты убил того нага, что сделал это?
Дядька, помолчав немного, сказал глухо:
— Нет… не могу его убить… рука не поднимается… приходил он… в ногах валялся, о смерти просил. В полон меня хотели взять, отряд ко мне цельный отрядили, почти с десяток их пришло, вокруг моего дома меня окружили, сети кинули. Я их в сети эти, сам наловил, да в речку выбросил. Сказали, захлебнулись там все. А других… не упомню даже, что и сделал. Как в тумане все было. Мне Увани тогда дал травку понюхать, чтобы пришел в себя. Я тогда и увидел мертвых нагов, что на дверь топором закрепил, да багром у окна второго, только внутри из дома, значит. Наверное, прятался от меня, дикого. Зря он, нельзя прятаться от меня. Я шибко люблю, когда убегают от меня, да прячутся.
Вдыхаю вдруг воздух и приподнимаю голову так, что дядька тотчас подхватывает затылок и смеется.
— Дома почитай уже, дома. Аштанчик.
Киваю, и слезы градом катятся. Дядька вытащил меня на воздух, и я во всю мощь своих легких вдыхаю жадно воздух, что пахнет нашей речкой, и кажется мне, что запах этот — самый лучший на свете. Все, что касается нашего нового дома и речки, даже деревня эта — все это самое лучшее. Судорожно пытаюсь обнять за шею дощечками-руками дядьку, и он грубо одергивает:
— Ну… ну, поосторожнее, прибьешь ведь, — а потом уже мягче: — Аштан, поломаешь то, что срослось-то?! И что будем делать?
Вдруг на миг стало чуть светлее, и я неверяще всмотрелся вперед. И точно светло. Или светлее. Надежда забрезжила, и вмиг стало темно, едва услышал ненавистный голос.
— Я здесь буду, рядовой. Уговор тот, что не дам никому смотреть даже на него. Твой наг, что вместо тряпки у тебя, даже чтобы не подходил! — сказал Лорд с угрозой в голосе, и дядька отозвался тихо:
— Следом ехал он. Вишь?! Следом. Значит, следил он за нами-то.
Я лихорадочно заметался в его руках, пытаясь сбежать, хоть упасть и уползти куда-нибудь. Но руки дядьки крепко держали. Безвольно вытянувшись в его руках, запросил умоляюще:
— Не отдавай меня ему, прошу, убей сразу, а? Дядько, прошу тебя… — затем сменив голос на шепот уже замолил: — Я ведь смерти-то не боюсь, ты не думай, что я от жалости так, чтоб вызвать. Я серьезно не боюсь… надо только глаза закрыть, чтобы не видеть, что он чудовищем будет… пусть рвет меня клыками… — руки трясутся до локтей, тело дрожит, словно от холода и впрямь стало зябко, одеяло сползло, и дядька двинулся, грубо говоря, словно для себя:
— Вишь, говорит, смотреть не дам! А тебе-то кто даст? Думаешь, он слепой, и можно смотреть на него?! Обойдешься. Я буду честен перед ним. Не то, что ты! Погробил свои армии людей в распрях, думаешь, наги твои дольше с тобой проживут. Их век хоть и долог, но станет короче. Ужо я-то тебе обещаю это сделать.
Моей ноги что-то коснулось, и я дернулся всем телом, извиваясь, как дядька вдруг рыкнул так, что в ответ тоже раздался рык. И дядька насмешливо сказал:
— Что, боишься меня? То-то же, бойся. Я тебе за него горло и сам перегрызу. Не спасут тебя наги. Подойти только ближе надо. Не скроешься от меня. И в дом не войдешь, а на улице-то стой, сколь хочешь. Земля и то не твоя, я не твой раб, как и Аштан. Выкупил давно твои земли отец Циате и мне подарил, понял? Перед смертью брак оформили, король подтвердил и согласие дал. Деревня тоже не твоя. Больше десяти лет не появлялся, не защищал наши земли-то. Все в законах ваших есть, чего я тебе объясняю-то?! Так что выкуси-ка!!!
Рычание Лорда и впрямь стало угрожающим и совсем рядом, и дядя рассмеялся.
— То-то вот. Рычи и лай. Если Аштан не спит. А коли спать будет, согну тебя прямо вот тут! Чтоб, значит, спать не мешал. Иначе и вовсе не подойдешь, вразумел мои правила?
Голос Лорда мало был похож на человеческий, но я расслышал.
— По… ня… л…
Как и не боится-то его дядька.
Запах свежего дерева заполнил легкие, и я доверчиво уткнулся в грудь дяди.
— Спасибо, спасибо тебе и… — сказать имя Циате я так и не смог и лишь обратился к Акуше: «Спасибо тебе богиня, что помогла нам, хоть и поздно, но спасибо тебе за все, как выздоровею, так отнесу тебе самое дорогое, что найду у себя»
Меня положили на широкую кровать, и дядька сказал тихо:
— Сейчас поешь малясь. А потом переждем, и снова поешь. Кости да кожа на тебе. Увани сказал, что два месяца ты бредил. Между жизнью и смертью ходил. В бессознании был, меня звал все. И тут король нашел это завещание от Циате. Вот я и кинулся за тобой. Разнес там ползамка этого Шиате. А он сам ко мне выходит, говорит, спаси вот моего любимого. Все отдам. — он помолчал и затем как-то неловко спросил: — Он… он сначильничал?
Мотаю головой, но глухо отвечаю следом:
— Не успел, руки сломал мне случайно. Когда об дверь меня кинул. Так бы и сделал все. Ему не писаны правила. Дядь… — глотаю наваристого бульона и замираю от вкусноты такой.
Как же хорошо с дядькой. У него всегда вкусно все и так уютно от этого, что покидать его не хочется никому. Все мечтали быть его сыном из нашей ватаги и пытались к нему приластиться. Придумывали даже истории меж собой, кому он больше внимания уделил, и ревновали его друг к другу. Пытались напроситься на рыбалку с ним или просто на охоту. Кидались в помощь, если надо было помочь кому-то, и потом звали по любому поводу дядьку, чтобы он помог. Он никогда не отказывал и сразу учил, что и как делать. И хвалил, он постоянно хвалил, и от этого было так тепло на душе. На глаза вновь накатываются слезы.
— Ну, ну, Аштан. Кажется, мы договорились?
Киваю быстро и шепчу:
— Дядь, ты больше не отдавай меня никому. Я буду рядом, ладно?
Он тут же ответил:
— Ну, а куда я отпущу тебя, когда это чудище рядом. Не плачь. Мы теперь с тобой почти Лорды. Аштан. У нас есть земля и даже своя деревня. Оброки никто платить не будет, как раньше. Так что люди хоть начнут крепнуть, а не пухнуть от голода. И деревеньку вырастим, правда?
Ккиваю с надеждой. Так бы и было. Мы бы с дядей-то помогли бы всем. Вон у нас и скорняк есть и тот же кузнец. Большой души человек. А еще тетя Вирну, она нас всегда хлебцами угощает. Правда в последнее время парни сказали, что совсем обнищала она. Денег ни на что не хватало. А ведь в деревне и поле есть, где садили все. И сами убирали и мололи.
— Сядь, — приказал вдруг дядька.
Я потянулся было ногами повернуться, чтобы попробовать сесть. Но тот, подхватив меня подмышки, посадил, и я облегченно оперся о стену. Ух, как же здорово так сидеть. Он обложил меня мягким по бокам, и сказал наставительно:
— Здесь в доме наг обтирается, ты не обращай внимания. Недавеча пришел. Третий день уже… выпинал — снова тут… это он… придушил, думал помер, а он приполз на руках и снова о смерти замолил.
Дядя отошел от меня, видимо, потому что на какой-то момент наступила тишина, и там вдали послышался тихий говор дяди. О чем он говорил, я так и не услышал.
====== Часть 2 ======
Но жизнь в мое тело возвращалась быстро. Нага я даже не слышал. А еще в мои руки молча вкладывали чашу с бульоном и потом незаметно убирали, видимо, когда я так и засыпал от непривычной сытости. Потом и еда стала потяжелее, в туалет носил дядька, или тот наг, видимо. Я пытался поначалу противиться, но потом плюнул. Себе же дороже сопротивляться. Стыдно было дяде признаваться, что мне также и чужие руки часто очень помогают во всем. А однажды я проснулся от того, что эти руки гладят меня по голове, и он что-то шепчет. Я замер тогда и лишь когда услышал, что он ушел от меня, смог выдохнуть.
Дядькин хлеб самый вкусный, я с удовольствием отрывал куски мягкого пористого хлеба и запивал все сочным соком или компотом. Молча в руки потом положили что-то очень вкусное и сладкое. Не сразу сообразил, что это, и замер от вкусной сладости, что потекла по горлу. Спросил хрипло, боясь подавиться:
— А что это?
Дающий так ничего и не ответил. Наг, наверное, боится показать себя. Дверь хлопнула, и я удивленно так и замер. Кто же это был?! Дядьке об этом говорить боялся, но такие вот подарочки постоянно, чаще и чаще вкладывались мне, слепому, в руки, так что я уже привык к ним. Это был не наг. Это точно. Я чувствовал запах человека, и все сильнее чувствовал запахи всего дома. Особенно дядькин, когда он был дома.
Сейчас он, посадив все что хотел в огромном огороде, что у нас был, был чаще дома, и я уже звал его, не боясь услышать в ответ тишину. Наг был тоже, конечно, но его помощь была, когда дяди не было. Видимо, сильно наг боялся дядю, раз не подходил ко мне. В одну из ночей услышал я, как незнакомый голос просил дядю:
— Путиш… я отдам жертву нашим богам… и попрошу их о смерти. Если не приду, не приползу, значит, примут они смерть мою. А если не примут, свататься к тебе приду. Чтобы по всем законам, нашим и вашим, через год. И чистоту буду соблюдать тела своего. Без тебя не жить мне. Ради этого на все пойду.