А если Ирис попадет в его собственное прошлое — что будет тогда? Столкнется со своим оригиналом, увидит ту девушку... Вряд ли из всех этих разговоров она не поняла, что все это время была лишь только биоэлектронным клоном. Но одно дело — знать, что она неисключительна, и совсем другое — познакомиться с собственным прообразом. Хотя к чему эти предположения? Она не попадет в его прошлое, временные разломы открывают пути без порядка и цели, и привязать конечную точку путешествия к исходной, каким-то разумом связать действующих лиц — нет, на такое порталы не способны.
Да и какое ему, в конце концов, дело? Не наплевать ли ему на дальнейшую судьбу девчонки, за которой он без своего на то желания приглядывал эти двое суток? Он не напрашивался к ней в друзья, да и она ему ничего не обещала. Они друг другу никто; более того: девчонка — просто-напросто усовершенствованный андроид с нейронной сетью, подобной человеческой. Она — хорошенькая машина. Растущий организм, вместо гормонов и красных кровяных телец напичканный электроникой и синтетическими аналогами человеческих органов. Ее реакции — подделка. Ее опыт — модель, построенная компьютером в ее мозгу. Она, в конце концов, просто развитие программы. Самопрогрессирующий... робот.
Робот.
Или нет?..
— Я хотел ее вернуть, — продолжал Сальватор, и речь его звучала все тише, все сбивчивее, все лихорадочнее. — Тогда я уже знал, что андроидов можно усовершенствовать... Что можно создать нечто куда более живое, куда более настоящее... Омеги ведь и вправду почти люди. Нет, они и есть люди! Те самые, что доходят до десятки. Их не отличить. Их нейронные сети разрастаются так широко, что уже неважно, кто создал их тела. У них есть души, Рикгард. Я хотел создать ее заново. Я ее создал. И снова я ее не потеряю. Зеркальные нейроны прижились только у нее. С другими не выходило. А с ней получилось. Да еще и эта аномалия... — бормотал Сальватор. — Все подсчеты показывают, что она передает информацию, но как? Я думал, что Ирис мне расскажет... Она ведь все слышит: нас, аномалии... Она ведь привела тебя сюда, к этой штуке... — он запнулся, и взгляд его забегал. — Я хотел сделать нечто большее, чем служебную омегу для Сената. И я сделал, — он опять помолчал. — А ведь эмоциям омегу не научишь. В их телах нет человеческих гормонов, они не умеют чувствовать. А она... Ирис... Она умеет. Не так, как я или ты, но она умеет. Да, это лишь попытка, лишь жалкая попытка... Она просто отражает. Но большего мне было и не нужно. Я хотел, чтобы она слушала меня... Чувствовала то, что чувствую я... Омеги — они инструменты. А Ирис... Я делал ее совсем не для Сената. Она не инструмент. Она — моя. Мой человек.
Он сжал виски и зажмурился.
— Ты сумасшедший, — плюнул Рикгард. Он смотрел на Сальватора с верхушки лестницы и следил за тем, как он сжимает ладонями голову, как сгибается от боли, как тянется руками в сердцевину аномалии, но так ее и не касается. — Играешь в бога, да? Душа... Что ты знаешь о душе? Смотрел ей в голову? И что? Нашел там душу? Или она где-нибудь еще? В плече, например, или в правой пятке?..
— Смеешься, — рот Сальватора скривился. — Черт побери, двадцать лет трудов! Шестнадцать лет на одну только RS... Я воспитал ее заново и сделал такой же. Хитрая, умная бунтарка...
Рикгард только качал головой.
— Ей не залезали в череп, — с сожалением протянул он. — Ее не держали в закрытом Центре, не натаскивали как собачонку выполнять команды. Она была человеком. А RS...
Рикгард хотел наконец-то сказать, что она просто-напросто кусок синтетической ткани с микрочипами, но на языке вдруг стало горько, и он закрыл рот. Он быстро оглянулся на арку, ведущую прочь из зала. Если поднять Иолу в воздух сейчас же, то можно успеть. Он доберется до Эмпориума, ворвется к Квинту, поднимет всех на уши или с постелей — если бездельники из отдела Ликвидации все еще спят — и грохнет на Пыльные Города с пару сотен килограммов хромидия. От долины не останется ни камня, но аномалию он уничтожит, а вместе с ней — и этих биосинтетических псов Сальватора. И, конечно, его самого — если у него не хватит ума сбежать. Придется перевернуть склады, разворотить все арсеналы. Быть может, запасов хромидия куда больше, ведь временные разломы не уничтожали уже очень давно. Но действовать нужно быстро, пока Сальватор бредит своей ненаглядной Ирис...
— Уходи, давай, — вдруг усмехнулся Сальватор, поворачиваясь спиной к аномалии, заключенной в кольцо из омег. — И вот тебе жест доброй воли: если твоя Иола еще не упала, то непременно рухнет, когда ты поднимешься в воздух.
Рикгард замер.
— Значит, это ты подкупил механика... Он все-таки в ней покопался...
Сальватор раскинул руки.
— Рикгард, твое изумление мне непонятно. Я Сенатор. Разве мне нужно кого-то подкупать? Хватает и простенькой просьбы.
— Забыл, для чего создавался Сенат? — удивленно покачал головой Рикгард. — Монополия власти — отрава. А ты не единственный, ты — лишь один из восьми.
— Скоро все изменится, — ухмыльнулся Сальватор. — Сенат не вечен.
— Ты свихнулся, — в который раз повторил Рикгард.
— Может, и так. Но разве гениальность не в безумии? — лицо Сальватора исказилось в новой, мечтательной улыбке. — Я изучал эту аномалию, Рикгард. Это не просто какой-то там разлом или какое-то там искажение пространства. Это черная дыра, мой старый друг. Черная дыра! Она способна поглотить в себе целый город. Весь Эмпориум без остатка. Уничтожить его разом, оставив на месте цветущего оплота цивилизации дымящуюся пустоту. Ты только представь: горожане бегут, оставляют свои дома, затопляют улицы, тянут за собой пожитки, топчут друг друга, наседают, выносят городские ворота... Кто даст им приют? Кто выйдет из тени и пообещает новое будущее на руинах никому не нужного прошлого?
Лицо Сальватора изменялось, черты дрожали и оплывали, словно восковые. В горячке собственной алчности он и вправду словно потерял рассудок, но все еще находил для своих замыслов доводы. Рикгард слушал его и не верил. Все то, о чем говорил Сальватор до этого, вызывало недоумение, страх, отвращение. Но то, о чем он с таким упоением рассказал сейчас, было чем-то иным.
— Так вот на что ты нацелился, — ужаснулся Рикгард. — А как же твоя ненаглядная Ирис? Как же она?
— Сначала, конечно, она, — миролюбиво согласился Сальватор, и его черты разгладились. — Сначала я вытащу ее из брюха этой аномалии. Если надо, я пойду за ней. Уже через час у меня будут все данные. Сейчас мои омеги сканируют аномалию, они выведут закономерности, вытащат мне дату, покажут, куда она отправилась. И, если повезет, распорют этой аномалии пузо. А если нет — я найду себе другой временной разлом, и уж тогда...
— Порталы нельзя программировать, — напомнил Рикгард.
— У этой аномалии — разум, — в свою очередь ухмыльнулся вдруг Сальватор. — Она сделает для меня что угодно. Раскроет новый портал, который я ей подсуну, настроит его туда, куда скажу я. Омеги ее держат. Они способны ее уничтожить в один хлопок. Они могут ее разорвать, могут растоптать, но это все равно. Может, у этой штуки голова и не так варит, как у человека, но я найду, как к ней подступиться.
Воспользоваться мутировавшей аномалией и раздуть ее до рукотворного Возмущения?
— Уходи, — Сальватор мотнул головой и отвернулся. — Ты всегда лез поперек дороги. Что двадцать лет назад, что сейчас. Как странно, ты не придумал сбежать вместе с Ирис! Тебе нравилось забирать себе всю славу, все самое важное. Но уж сейчас эта аномалия моя. Жаль, что я не смогу поговорить с ней как следует... Но я верну Ирис, и тогда уж я развернусь по-настоящему. Эти зеркальные нейроны — просто чудо... И вот ведь странно: человек, вершина эволюции — и у него есть такие нейроны... Но нет, они не такие, они слабы, они почти бессильны. Человеческое сострадание — это такая выдумка...
Он все бормотал и бормотал, вперившись безумным взглядом в свою аномалию, и даже не обернулся, когда Рикгард вышел вон.
Иола лежала, заваленная на бок, в груде бурой пыли. Падая, она все-таки задела одну из крыш, и теперь горделиво покоилась на останках погибшего дома. Купол лобового стекла треснул, заслонки моторного отсека распахнулись, отошла боковая панель. Кресло пилота, запутанное в тросах, покоилось под кормой, выглядывая наружу рваным подлокотником. Тринадцать тусклых звездочек смотрели с искореженного бока аппарата в светлеющее небо. Четырнадцатая отвалилась вместе с куском обшивки.
— Иола, — прошептал Рикгард, бросаясь перед ней на колени.
Если и было в мире существо, которое он когда-то по-настоящему любил, то им была Иола: верная, старая лошадка, которая не подводила его даже в самые свои трудные дни. Барахлил мотор, отключались радары, сканеры сходили с ума — но Иола держалась в воздухе. Она отвечала за Рикгарда, а он отвечал за нее.
— Сволочь ты, Сальватор!
Рикгард ударил кулаком в бесчувственное запрокинутое брюхо аппарата.
Наружная панель дрогнула, и из-за нее что-то выскользнуло. Уголок какой-то книги, скорее всего, старого судового журнала из времен, когда еще записывали все данные вручную, а не печатали в конторе по возвращению с очередного облета.
Он вытащил книжицу с безотчетным равнодушием. Может, на этих страницах он прочитает что-то из прошлого Иолы, когда ее еще не передали под его ответственность. Бедная старушка Иола. Она больше никогда не поднимется над Пыльными Городами, не вернется в небо над Эмпориумом, не опустится аккуратно и точно в люк третьего ангара, не протрет больше Рикгард ее лобовое стекло, а механик...
Он развернул книгу на первой странице, и брови его поползли вверх. На полях, везде, где только было место, свободное от размашисто вписанных между линиями строчек, теснились бисерные буковки. Корявый, пляшущий почерк почему-то казался ему знакомым, но где же, где он его уже видел?
Рикгард захлопнул книжицу и рассмотрел переплет: строгий, темно-синий, сделанный из рифленой кожи, он пах сухо, душисто, по-настоящему, в точности как его куртка. Это был не заменитель, не резина и не мешанина полимеров, а самая настоящая кожа. И страницы скругленные, обтрепанные, старые-старые: эта книжица пролежала в тайнике под шкурой Иолы много, много лет... Название на обложке не значилось, да и без него было понятно: судовой журнал из тех, что держали раньше. Кажется, когда-то и он такими пользовался, но очень недолго. А вот дополнения, слова между строк, писали вовсе не пилоты.
И он снова распахнул книжку на первой странице.
Глава 19. Ирис. Прыжок в прошлое, беззаботный полицейский и вихрастый мальчишка
Пыльные Города, в которые попала Ирис, мало отличались от тех, где она оставила Ликвидатора. Улицы, дома, даже небо над долиной смотрелись так же. Как она ни старалась, различий не нашла, и потому пришла к выводу: скорее всего, прошлое, в которое ее закинуло — не слишком далекое. По крайней мере, ее теперешнее настоящее случилось позже третьего Возмущения. Хоть какая-то определенность.
Побродив по пустынным черным улочкам, Ирис забралась повыше, заметив на окраине ступенчатый скальный выхлоп. Уже светлело, и горизонт подернулся нежной дымкой. Свесив ноги со скалы и оправив платье, Ирис уставилась на испещренное тускнеющими звездами небо. Под ногами расстилались бурые крыши замерших в безвременье домов. Стояло такое безмолвие, что можно было различить неуловимые человеческим слухом щелчки ее систем.
— Позвольте узнать, господин Ликвидатор, и что же мне делать дальше? — спросила она громко, и эхо подхватило ее голос, покатило по предгорьям, завертело в расщелинах.
Не было никогда дефектов, и никто ей не угрожал печью. Напротив, она была любимой лабораторной мышкой Человека-Без-Имени, а все ее терзания шли только на пользу его эксперимента. Он пытался ее скопировать — но с кого, она так и не поняла. Возможно, эта женщина для него много значила, а потом ушла. Или, быть может, ее увел другой. А может, она была недостижимым кумиром, и никогда Сальватору и не принадлежала. Какой бы вариант ни был правдой, Ликвидатор был прав в одном: Сальватор — обыкновенный психопат, ведь как еще можно описать его многолетнее, слепое стремление создать чью-то идеальную копию?
А Ирис — Ирис была просто-напросто игрушкой. Куклой, которую Сальватор склеил на свою потеху и запустил на сцену, привязав ниточки к ее рукам и ногам. Он не учел, конечно, одного: вдохнув в нее жизнь, он не рассчитал дозировку. Она все-таки сбежала, перевыполнила его план, превзошла его ожидания. Возможно, стала чем-то большим, чем требовалось. Но теперь он ее не найдет. Сальватор ни за что ее не отыщет среди миллиарда причинно-следственных вероятностей — если они, конечно, вероятности, а не простые точки на ленте единственно возможного времени.
Но аномалия?.. Что значило бы это странное рукопожатие с «гостем»? И зачем ей эти зеркальные нейроны, как не для того, чтобы сделать слабой? Но почему Сальватору нужна была слабая омега? Какой в такой омеге смысл?
Тут же, словно эхо в ответ на ее вопрос, где-то вдалеке, за пролетом в горной гряде, забормотал звук мотора. Машина была довольно громкая: ее грохот гулко разносился по молчаливой долине.
Ирис заново подключила все свои надстройки. Стоило разобраться в том, что ее ждет, а спрятаться она успеет всегда.
Аппарат был и вправду старый, но большего она не разузнала: здесь ее базы не работали. То ли не было соединения, то ли самих баз — Ирис, конечно, предпочла бы первый вариант — но определить, к какому классу относилась эта машина и кто ей владел, она не могла. Зато рассмотрела контрастные буквы на серебристом боку. Полиция. И зачем им такой широкий облет? Ведь обычно они летают над самим Эмпориумом, и то нечасто, отдав патрулирование на откуп отряду Особых Назначений. Простенькие правонарушения с воздуха искать нечего, а сложные — такими отряд Особых Назначений интересуется с особым удовольствием.
Ирис заерзала на краю камня. С одной стороны, не выбравшись из Пыльных Городов, она так и не узнает, в какой она попала год. С другой стороны, может, неведение куда лучше? Она хотела спрятаться за пределами города, у нее получилось. Так какая разница, когда это произошло?
Но полицейский терморадар уже, очевидно, ее засек. Сделав два круга по долине, аппарат направился прямо к Ирис. Она выдохнула, рассчитывая, на что ей хватит энергии. О мышечном усилении и ускоренных реакциях и думать нечего, а вот в покое она способна продержаться целый день. После этого силы пойдут на убыль, и ей придется понизить все возможные уровни до минимума. Это если она останется здесь. Но как быть с полицейским?
Аппарат, крупно пофыркивая, зашел на спуск. Громоздкий и вроде бы неповоротливый, он аккуратно вильнул и завис рядом со скалой, на которой устроилась Ирис. Крыши под лопастями медленно осыпались.
— Привет, — дружелюбно кинул ей полицейский, откидывая забрало лобового стекла.
Машина была двухместная, но на облет полицейский вышел без напарника. Не ожидает никаких сложностей, потому и враждебности во взгляде никакой нет.
— Здравствуйте, — осторожно отозвалась Ирис, приподнимаясь.
— Ты потерялась? — предположил полицейский
Галстук повязан небрежно, значок прицеплен криво, голос беззаботный. Такого можно не бояться.
— Или с тобой что-то случилось? — он нахмурился, рассмотрев ее платье.
Ирис опустила взгляд. Она и вправду выглядела как жертва какой-то непонятной катастрофы: одна, вдали от города, платье рваное, грязное и до невозможности измятое. За такой внешний вид в Центре ее наградили бы дополнительными общественными работами. А что у нее, интересно с лицом? Вот бы сейчас зеркало...
— Вообще-то да, — подхватила Ирис, поднимая взгляд. — Я отбилась от класса, и меня, видимо, недосчитались. У нас был развлекательный полет...
— Все ясно, ни слова больше, — кивнул полицейский. — Запрыгивай. Давно здесь ждешь?