Рикгард покачал головой и направился к служебной машине. Завелась она только с третьего раза. Теперь это происходило все чаще и чаще. Казалось, она засыпала, как только Рикгард вынимал ключи, а чтобы добудиться до нее, одних ключей уже было маловато. Иногда он терпеливо выжидал, иногда сквозь зубы ругался, но чаще выходил и ругался снаружи, словно на просторе и выражения на ум приходили позабористей. Ржавеющая колымага слышала куда лучше снаружи, чем изнутри: после того, как Рикгард изливал душу, заводилась она с первого же оборота.
Автомобиль Рикгарду выдали уже давно, и, несмотря на явную необходимость, обновлять его не спешили. Заявки на ремонт рассматривали медленно и неохотно, изобретая новые и новые отговорки, все затейливее и хитроумнее. Финансирование отдела Ликвидации урезали шесть лет назад. С тех пор его сокращали еще дважды. Обивка кресел протиралась, замки заедали, секретарши уходили, а новых удавалось завлечь лишь спустя месяцы усердных поисков. Тея, к примеру, заявила в открытую, что проведет на своем месте ровно три недели, а потом уволится и выйдет замуж. Жизнь бурлила только за пределами отдела Ликвидации, сам же он потихоньку зарастал пылью.
Двадцать лет назад, когда Рикгард пришел сюда впервые, о Ликвидации говорили все. Не было работы престижнее, достойнее и желаннее. О сопутствующих опасностях предпочитали умалчивать, но без риска нет почета. Теперь не вспоминали ни о почете, ни о риске.
Не осталось никаких опасностей. По крайней мере, так теперь говорили в Сенате, а в городе подхватывали. Ликвидация потихоньку отходила в прошлое, исчезая, словно отживший свое, никому не нужный придаток. Аппараты выходили на дежурные облеты ровно потому, что так было заведено. Иолу и ее подруг протирали только затем, чтобы на плановой проверке не вкатили штраф. Кажется, когда-то и Квинт был молод, а дородное пузо у него только намечалось. Но вместе с годами уходила и блистательная история Ликвидации, оставляя место лишь довольной лени и сладостной определенности.
Все это Рикгард, конечно, видел, но по-настоящему верить в то, что от его дела остались одни клочки, не хотел. Иола и аномалии — вот из чего состояла вся его жизнь; современная мода и очередной виток прогресса его волновали мало. Его выводили из себя эти «новенькие штучки», которыми так увлекались все вокруг. Именно потому-то он и не хотел брать стажера из синтетического Центра. Теперь только и разговоров было, что об этом треклятом Центре. Даже название отдавало претенциозным самодовольством, словно ничего важнее, центральнее этого бестолкового заведения человечество и не придумало. И вместе с тем — чем поможет этот Центр, если на Эмпориум двинется бешеная мутировавшая аномалия? Ничего. Омеги могут выстроиться хоть в многотысячное войско, и аномалия их попросту поглотит.
Но аномалий больше нет. По крайней мере, так говорили бумаги Квинта. Так говорили пустые графики, безделье, скука, пыль на листьях фикуса, разросшегося в холле до самого потолка. Все, кто просиживал штаны в конторе, только и говорили о том, как бы сбежать. Даже те, кто летал на дежурные сканирования над столицей, позевывали и забывали смотреть на радары. Все равно ничего нового не появится.
А что если эти выходные вовсе не остроумный ответ на его шутку? Что если это самое настоящее начало конца? Зачем отключать его карту? Зачем силой выставлять вон, как ребенка-надоеду?
Эта мысль породила за собой другую. С пронзительной ясностью Рикгард вдруг осознал, что вся его жизнь зависит от Ликвидации. Закроют отдел — погонят взашей и его. Не просто захлопнут двери летного ангара, не просто лишат карты, но и заберут все остальное. Все, что у него есть. Машину — что ж, ее не жаль. Древняя колымага, которая едва крутит колеса. А вот дом — если заберут его огромный, бесполезный дом… Что случится тогда? Ведь жилье у него временное, казенное, Рикгард за него не отдал ни монеты. Выходит, что оказаться на улице под предлогом урезанного финансирования проще простого. Что им стоит развести руками? Денег в бюджете не осталось. Ликвидаторы больше не нужны. Освободите, пожалуйста, жилплощадь. И куда же ему деваться?
Что-то подсказывало Рикгарду, что именно так все и есть. Он до последнего закрывал глаза на очевидное и не верил, но теперь осознать горькую правду настало время и ему.
В «Синей лягушке» людно было всегда. Расписаний завсегдатаи этого захудалого бара в квартале Сифов не знали. Большинство никуда не спешили ровно потому, что ждать их было некому. В обшарпанном зале, выкрашенном в темно-желтую краску, всегда было душно и дымно. Те, кто не пытался перекричать соседа, были или мертвецки пьяны, или еще не выпили и глотка.
Рикгарду не очень нравилось в «Синей лягушке». Это было грязное местечко, и стаканы приходилось протирать салфеткой, но хотя бы живое — другие заведения в Эмпориуме напоминали вылизанные рестораны при надутых гостиницах: золото, зеркала и непередаваемая скука. В «Лягушку» ходили. Да что там, здесь собирался весь сброд столицы. Ходили слухи, что половина спиртного продается из-под полы: эти названия не значились в заляпанном меню. Если новичок интересовался «Старым Джо», то бармен только разводил руками, а если приходил завсегдатай, то стакан перед ним ставили без разговоров. Здесь можно было встретить кого угодно, раздобыть что угодно и точно так же что угодно сбыть. А еще здесь можно было что угодно подслушать. Иногда — бестолковую чушь перебравших рабочих из нижних кварталов, а иногда — чужие секреты.
— Грузить рыбу в порту! Рыбу!
На расцарапанный табурет рядом хлопнулся старик. Его прокуренные желтые усы тряслись от негодования.
— Мой прадед был Сенатором, а я буду руки об эту чертову макрель пачкать? — вопрошал он. — Знаешь, как пахнут эти портовые работяги? Нет, дружок, они не просто провоняли рыбой. Весь их дом насквозь и полностью пропитан этой треклятой морской вонью. У них даже жены пахнут водорослями, пройдет такая мимо — ей даже вслед не посмотришь, шарахнешься в канаву.
Рикгард на старика не смотрел, но все-таки усмехнулся в бороду. Разговоры в этом баре начинались с середины, а знакомства обходились и без взаимного интереса.
— Вот у меня в свое время была не жена, а загляденье. Знаешь, чем она пахла? А черт ее разберет, чем… Я эти лаванды-розмарины не разбираю. Но за ней все ребята шеренгами выстраивались, шеи тянули. Она на упаковочной линии на фабрике полимеров работала. Днем волосы под шапочку затолкает, и подружки ее ну чисто с молочной фермы, вместо лиц — одни щеки. А она одна красотка. Что в шапке этой, что без нее... И руки у нее были... Пальцы длинные, ловкие, как у этой… как же… пианистки, во.
Вспоминая, старик причмокнул губами.
Рикгард потянулся к мисочке с закусками и покопался среди очистков, выискивая цельные орехи. «Лягушка», хоть и настоящая дыра, выручала всегда. Она была как компас: откуда к ней ни приди, с чем к ней при обратись, всегда укажет в верную сторону. В какой степь она собиралась увести его в этот раз, Рикгард не представлял, и разглагольствования старика слушал безропотно. Вообще-то он собирался порасспрашивать хозяина «Лягушки» о квартире: объявления о комнатушках внаем оставляли ему часто, так почему бы не попытать удачу и в поисках чего-то посерьезнее? Впрочем, на худой конец сгодится и комнатушка. Нечего зависеть от Квинта и его бестолковых распоряжений. Чем раньше он найдет запасной аэродром, тем мягче будет посадка, когда начнется шторм.
— Ну а я что? Мне этот рыбный дух поперек горла стоит. Я так ему и говорю: «А катись-ка ты к чертям собачьим». Так и сказал. А он как глаза выкатит, как закричит...
Рикгард невольно усмехнулся.
— Да, сынок, вот так-то! Я семнадцатое Возмущение видел, и старые церкви тогда еще не все снесли, и Парламент стоял. Веришь?
— Парламент снесли после первого Возмущения, — не глядя на старика, припомнил Рикгард.
— А вот и нет. Снести-то снесли, да не совсем. Парламент сто раз перестраивали. А подвалы и вовсе не трогали. Это потом их вычистили, после семнадцатого Возмущения. Все толковали, что в этих подземных сейфах всякую дрянь находили...
— Какую дрянь? — Рикгард покосился на старика.
— Так я о том и говорю, — ухмыльнулся тот. — Всякой дряни там навалом было. А я же что… Я то там, то тут в отряде охраны работал... Это из музея меня потом на фабрику перевели, и там я свою даму сердца встретил...
— Ты мне про дрянь лучше расскажи.
— А что я расскажу? Нехорошая дрянь там водилась. Как первое Возмущение прошло, так эта дрянь и появилась — так говорили. А после семнадцатого клялись, что всю извели, но я-то знаю — ничего они ее не извели.
— Откуда тебе знать?
— Так я говорю: я работал там. В отряде охраны. При музее. Вот времена были! Теперь меня ни в какую форму не всунут, это точно: вид им мой, понимаешь, не нравится. Слишком седой, слишком старый, слишком мятый.
— И что там в музее?
— Так а что там… Все понятно. Я, значит, после закрытия начинал. Ходил по залам и коридорам. Спускался в подвалы, конечно. Ну, туда, где старые помещения Парламента. И по сторонам смотрел. Они все больше по углам жались. Жались и исчезали. Как увидят меня, так все прочь и разбегаются. Мешал я им. Не боялись, конечно. А вот мешал — да.
— Думаешь, аномалии?
— Ну а что? Я ж тебе говорю: дрянь. Притом дрянь с мозгами. Я потом такую только за стенами видел. Во времена были! Возили меня разок с ребятами на выезд... Хорошо было.
— И ты такую же аномалию видел?
— Ну да. Точь-в-точь. Они говорят, что таких всех извели... Может, выгнали — это да. Но чтобы совсем порешать — это вряд ли.
— А как такая... дрянь... все-таки выглядит? — Рикгард сощурился.
— Так в том и дело. Я ж газеты читал. Про дрянь все знаю. Обычная — это вроде как искривление. Как будто тряпку в воздухе вывесили. Верно я говорю? А это дрянь почище будет. Она не такая.
— Так какая?
— Ну, какая-какая... Никакая. Пустота. Черная дыра. Зазеваешься — сожрет, и косточек не оставит. У нее вроде как мозги есть. Она поначалу-то на человека и смахивает. А потом — сжирает. Их раньше вон как боялись. Называли мааджитами.
Рикгард выпрямился. Таких данных он не видел ни в одном из отчетов. И сам не писал, и у других не читал. Аномалии — явления беспорядочные и никаким законам разума не подвластные. Никаких «мозгов» у них нет и быть не может, и на людей они нисколько не похожи. А слова «мааджит» он и вовсе в архивах отдела Ликвидации не встречал.
— Да ты в стельку пьян, — усмехнулся вдруг Рикгард. — Давай, рассказывай...
Но взгляд у старика сделался серьезным, внимательным, и Рикгард невольно похолодел.
— Ничего я не придумываю, сынок, — уже тише сказал он. — Все дело говорю. Ты старику-то верь. Это все молодые для гонору и пороху чего только не загнут. А мне-то что... Мне уже поздно хвост распушать. Да и перед кем? Ты-то сам кто такой?
В самом деле, кто он такой? Ликвидатор, от которого больше никакого толку? Ликвидатор, которому больше не верят? Ликвидатор, который уже никому не сгодится? Интересно, а смог бы он сам грузить рыбу в порту?
Рикгард поднялся на ноги.
— Ладно, добрый человек, некогда мне тут с тобой рассиживаться. Мне надо искать жилье.
Расспросить хозяина, а если ничего нет, оставить номер личной карты. Кто-нибудь да откликнется.
— А хочешь, свою квартиру отдам? — вдруг оживился старик.
— К чему мне твоя? — усмехнулся Рикгард. — Ты бы мне посоветовал свободную... Может, знаешь, у кого спросить?
— Так я же говорю, — старик отодвинул свое пойло и наклонился к Рикгарду, обдав его мучительной вонью. — Могу свою квартирку уступить. Я бы это, к сыну переехал. Он мне всю плешь проел. Говорит, продавай. Денежки-то он, ясное дело, себе хочет. Но ты ему ни слова. Просекаешь? Продам — и дело с концом. С порога-то не выгонит. Ну а денежки припрячу. Смекаешь?
Старик беззубо рассмеялся.
— Никакой тогда рыбы, понял?
Рикгард вздохнул.
— Пошли, покажешь.
— А то как же! Кота в мешке я и не продам. А квартирка-то у меня что надо. Рос-кош-ная. — Он поднял указательный палец. — Ну да ты сам увидишь. Дело двух минут. Тут за углом. Площади не ахти как много, но и цену я не заломлю. Ты-то целиком потянешь? Или в… как его… кредит возьмешь?
Рикгард устало выдохнул.
— Да уж потяну, старик.
Отдел Ликвидации обделяли с каждым годом все больше, но уж в этих кварталах что-нибудь он себе позволить сможет.
Определение «не ахти» описать размеры квартиры могло лишь с огромной натяжкой. Под раскаленную крышу крошечной мансарды была втиснута одна-единственная комнатка с заплеванной плитой и узкая ванная, в которой душевая жалась за раковиной так скромно и незаметно, что ее можно было спутать с подоконником. В защиту квартирки можно было привести только один аргумент: окна. Что в ванной, что в комнате, они занимали стену между скатами крыши почти целиком, и сквозь заляпанные стекла, вставленные в позеленевшие от бронзовой плесени рамы, открывался просто-таки немыслимый вид. За разговорами время летело незаметно, и солнце уже клонилось к горизонту. Закатный свет заливал крыши, которые расстилались террасами прямо до городской стены, а там окунался в воды залива, золотясь и переливаясь в барашках волн. Казалось, что они стоят на верхушке лестницы, и стоит только слегка прикрыть глаза, сузить обзор, оставить скаты крыши позади, и перед ними — только ярко-оранжевые ступеньки, которые бегут до самого побережья.
Квартира была, конечно, сквернее некуда. Стоило переступить порог, и в нос ударял сладковато-кислый запах неприбранного стариковского жилья, давно не видавшего руки хорошей обслуги. Половицы надрывно скрипели. На проплесневевший половик Рикгард даже побоялся ступить. На матрасе, впихнутом под скат крыши, валялись грязные тряпки. Из ванной, где назойливо капала вода, несло нестерпимой вонью. Книжный шкаф покосился, одна из полок давно рухнула, и книги, рассыпавшиеся вокруг веером, успели покрыться пылью. Часы на стене молчали. Кухонный уголок — плита, сушка и раковина — были завалены почерневшей посудой. Отовсюду так и несло небрежностью, запустением и гнилью.
— Беру, — кивнул Рикгард, даже не думая. — Сколько?
Старик даже опешил.
— Прямо так и берешь, сынок?
— Беру. Говори цену.
— Ну, позволь же... Я тебе еще не все показал. Я же тебе все нажитое отдам. Силы уже не те, не потащу, да и без надобности все это мне. А вот тебе… Вот, позволь взглянуть на мою библиотеку…
Он кивнул в сторону кособокого шкафа с пиратской трещиной по углу.
— Я сказал, беру. Назначай цену.
— Ну, это дело такое, — заколебался старик. — Я, понимаешь, так сразу и не скажу. Над этим делом надо подумать.
— Тысяча галиев.
— Тысяча? Ну, ты загнул, сынок, — старик даже закашлялся от смущенного смеха. — Тысяча! Подумать только! Ну и скажешь тоже.
— Готов отдать за девятьсот?
— Да я и за две тысячи не отдам!
— Тысяча сто, и ни дираном больше. Иначе отправляйся в порт…
Рикгард уже было развернулся, но старик схватил его за локоть. Костистые пальцы держали крепко, как связкой рыболовных крючков.
— Тысяча двести пятьдесят.
Рикгард смерил его взглядом. Старик покачивался на своих нескладных долговязых ногах, похожих на богомольи.
— По рукам.
Он полез в карман, вытащил личную карту и протянул ладонь за картой старика. Стоило их приложить одна к другой, как обе загорелись зеленым и вопросительно замигали. Рикгард занес палец, но вместо тысячи двухсот пятидесяти ввел на сотню больше. Вообще-то цена и без того была несусветной, но жалкий пьянчужка вызывал острую, тоскливую жалость, и Рикгард сдался. Ну его, пусть поскорее убирается.
Рикгард знал, что эти деньги очень скоро исчезнут в закромах «Синей лягушки», но не колебался. Ему не терпелось показать самому себе: не вся его жизнь в отделе Ликвидации. Он может найти свой угол и там, где никакая Ликвидация руку не приложила. Он может от нее отказаться, легко и просто. Он, конечно, построил всю свою жизнь под ее крылом, но теперь, когда почву из-под ног вот-вот выбьют, он запросто сможет подняться снова. Ему не нужен дом на одиннадцать комнат, он его не просил. Не нужны подачки этих вежливых лицемеров, которые когда-то закрыли глаза на его черную метку, и то — лишь за его невероятно высокие баллы по летной подготовке. Ликвидация когда-то удержала его на плаву, но теперь он старше, умнее и опытнее. И если его вышибут, как ненужную пробку, то он не пропадет. Пусть даже его новым углом станет вот такая вонючая дыра в квартале Сифов. А деньги ему еще понадобятся. Хватит с него этого показного размаха, который покрывается пылью забвения незаметно сам для себя.