— Но я не мог тебя проводить, — неуверенно сказал Андрей. — И ты сама запретила мне выходить.
Тая медленно, словно это движение доставляло ей чудовищную боль, растянула бледные губы в усмешке:
— Ты обещал мне, что никогда меня не забудешь, — тихо выговорила она.
— Обещал, — согласился Андрей.
Тут вдруг лицо Таи снова наполнилось жизнью, губы дрогнули, и она ласково произнесла:
— Знаешь… не обязательно держать слово. Ты ведь живой, а пока ты жив, с тобой всякое может случиться. Например, встретишь красивую девушку и…
— Не говори глупости! — рассердился Андрей. — Зачем мне другая, если у меня есть ты?
Тая вздохнула:
— Да, это правда. Но ты согласен умереть ради меня?
— Умереть? — растерянно переспросил Андрей.
Тая кивнула:
— Да. Иначе мы не сможем быть вместе.
Лицо ее как-то странно затрепетало, словно его показывали по телевизору, и сейчас по экрану пробежала рябь помех.
— Тая, — позвал Андрей.
Она не отвечала. Лицо ее по-прежнему трепетало, то растягиваясь, то сжимаясь, и выглядело это жутковато.
— Я… — начал было Андрей, но Тая не дала ему договорить.
— Ты задумался! — Она усмехнулась. — Разве жить — так уж приятно? Что тебя держит в этой жизни?
— Много чего, — неуверенно ответил Андрей. — Например, мать. Что с ней будет, если я умру? Да и… — Голос его окончательно упал, — …граффити…
— При чем тут граффити? — удивилась Тая.
— Мне нравится рисовать. Когда я рисую, я чувствую себя счастливым. Я знаю, ты мне скажешь, что это просто баловство. Что ничего общего с искусством это не имеет. Ты ведь мне всегда об этом говорила.
— И ты со мной соглашался. Ты сам говорил, что занимаешься этим только ради денег!
— Да, но… — Андрей смутился. — Я не говорил тебе всю правду. Нет, деньги — это, конечно, важно. Но… Как бы это объяснить?… — Он задумался. — Понимаешь, когда у меня в руках пульверизатор, я чувствую себя… свободным, что ли? Например, когда я рисовал этого демона, я…
— Подожди! — встревоженно оборвала его Тая.
Андрей оборвал свою речь на полуслове, прислушался и испуганно спросил:
— Что?
Тая прищурилась:
— Ты ничего не слышишь?
Андрей снова прислушался, еще тщательнее, чем прежде.
— Да вроде нет. Хотя… — Он услышал в отдалении какой-то шум. Или, вернее, грохот. Словно где-то на стройке вбивали сваи. Но это были не сваи. — Как будто какие-то шаги? — неуверенно спросил Андрей.
Тая поежилась:
— Да, шаги. Это за мной. Я должна идти.
При этих словах сердце Андрея сжала чудовищная тоска.
— Ты не можешь просто так уйти! — крикнул он. — В конце концов, я тебя просто не отпущу!
Тая грустно улыбнулась.
— Ничего не поделаешь, любимый… — (В глазах ее было столько нежности и грусти, что к горлу Андрея подкатил ком.) — Ничего не поделаешь… — тихо повторила она.
Андрей хотел схватить ее за руку, но в этот момент дверь с грохотом раскрылась, и на пороге, в ослепительном сиянии, возникла огромная страшная фигура.
— Не-ет! — простонал Андрей, заслоняясь рукой от света.
Демон двинулся к нему. Его шаги грохотали все ближе и ближе. Наконец он остановился. Глаза Андрея привыкли к яркому свету, и теперь он мог разглядеть лицо демона. Мертвенно-бледная кожа, надбровные дуги без бровей и длинный, словно прорезанный в лице бритвой, рот. И тут Андрей узнал его!
— Так это ты? — изумленно воскликнул он. И — проснулся.
Глава вторая ЗАПЛЫВ
1
Случилось это пару лет назад. Андрей, тогда еще первокурсник, возвращался с лекций домой. Несмотря на вторую половину сентября, день стоял душный. В троллейбусе была давка, и Андрея на каждом повороте прижимало к морщинистой и высохшей как вобла старушке. Старушка при каждом таком крене горестно вздыхала и бубнила что-то насчет того, что у нынешней молодежи нет ни совести, ни деликатности, ни такта.
Ехать было далеко, и своими причитаниями старушенция довела Андрея до такого градуса ярости, что он готов был задушить ее собственными руками. Однако из-за свойственного ему чувства противоречивости Андрей решил поступить ровно наоборот. То есть убедить старушку в том, что и у такого подлеца, как он, есть и совесть, и деликатность, и такт. Дело в том, что по ходу этого веселого и захватывающего путешествия выяснилось, что старушка выходит на той же остановке, что и Андрей.
С трудом пробив своим телом туннель в потной толпе, Андрей довел старушенцию до выхода, выбрался на улицу и протянул старухе руку. Однако та вдруг резко передумала выходить. То ли ей не понравилось выражение лица Андрея, то ли она просто усомнилась в чистоте его помыслов, но факт остается фактом — старуха с той же резвостью, что еще минуту назад пробиралась к выходу, ввинтилась обратно в толпу.
Андрей, чертыхаясь, опустил было руку, но тут ему в ладонь вцепились чьи-то тонкие сильные пальцы. А чей-то глубокий волнующий голос произнес:
— Спасибо!
Девушка, которую Андрей вывел из душного троллейбусного ада, была стройна, рыжеволоса и хороша собой.
— А я думала, что джентльмены, как лошади Пржевальского, все перевелись! — весело сказала она ему, когда двери троллейбуса захлопнулись.
— Не все, — заверил ее Андрей. — Но зверь действительно редкий.
— Я бы сказала — исчезающий!
Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.
— И где выращивают таких благородных зверей? — поинтересовалась девушка, откидывая со лба рыжую прядь.
— В Политехническом. А вы откуда родом?
— А я из меда.
— Ясно. В следующий раз, когда мне переломают в троллейбусе все кости, обращусь к вам. Чтоб вы мне их склеили. Кстати, как вас зовут?
Девушка прищурила зеленые глаза:
— А это так важно?
— Конечно! Должен же я знать, к кому обращаться, когда понадобится срочная медицинская помощь.
— Зовите меня Полина.
— Красивое имя. Наверняка не забуду. А по какому телефону мне вам звонить?
— Ноль-три, — и она засмеялась, ослепительно блеснув на солнце зубами.
— А если серьезно? — вновь спросил Андрей.
— А если серьезно, то я не даю свой телефон каждому встречному-поперечному.
Андрей сник. Заметив это, рыжая бестия (так мысленно окрестил рыжеволосую красавицу Андрей) вдруг сказала:
— Но, поскольку вы помогли мне выбраться из этой душегубки, для вас я сделаю исключение. Запоминайте! — И рыжая бестия Полина продиктовала ему свой телефон. — Запомните?
— Как свое собственное имя! — заверил ее Андрей.
— Вот и хорошо. А теперь мне пора. Пока-пока! — Она махнула Андрею ладошкой и растворилась в зыбком вечернем сентябрьском воздухе.
Через два дня они сходили в кино. Еще через день— в клуб. А там — закрутилось, завертелось, и они стали встречаться почти каждый вечер. Несмотря на близкие отношения, они ни разу не признавались друг другу в любви. Полина была для этого либо слишком легкомысленна, либо слишком осторожна. А Андрей… У него» просто язык не поворачивался произнести это странное и пафосное слово — любовь. Да он и не был до конца уверен в своих чувствах.
Полина, видимо, понимала это и при каждом удобном случае старалась поддразнить Андрея, задеть его самолюбие, заставить его приревновать. Она заигрывала напропалую — с барменами, официантами, охранниками в клубах и, конечно, с друзьями Андрея. Он же, угадывая истинную причину ее кокетства, оставался хладнокровен и — как выражалась Полина — пуленепробиваем.
Однажды она пригласила Андрея на вечеринку по случаю ее дня рождения. Это был третий месяц их знакомства. «Будут мои бывшие одноклассники и кое-какие старые друзья», — сообщила она.
На вечеринку Андрей опоздал — в ту ночь они с Герычем раскрашивали железные гаражи на окраине города, — чем вызвал гнев и обиду Полины. Будучи гордой, она не стала устраивать сцену, но улыбка ее была такой ядовитой, а прищур таким холодным, что у Андрея опустилось сердце. «Ну погоди у меня», — говорила эта улыбка. И ждать пришлось недолго.
Представив Андрея гостям, Полина подвела его к невысокому широкоплечему парню, который стоял возле книжного шкафа и задумчиво листал альбом Амедео Модильяни.
— Мальчики, познакомьтесь, — весело сказала Полина. — Это вот — Андрей. А это — Дима.
Парень рассеянно посмотрел на Андрея и протянул ему руку:
— Дмитрий. Можно просто Димон.
— Андрей. Можно просто Эндрю.
Андрей пожал протянутую руку, обратив внимание на странную особенность этой руки. Она была красной, словно обваренной в кипятке, и шершавой.
Широкоплечий вновь опустил взгляд в альбом, явно потеряв к Андрею всякий интерес. Однако, если Полина что-то задумала, ее трудно было остановить.
— Димчик, — обратилась она к парню елейным голосом, — а танцы у нас сегодня будут?
Тот вновь оторвал взгляд от Модильяни. Посмотрел на именинницу и широко, по-доброму улыбнулся:
— Все, что пожелаешь, солнце мое.
Полина бросила на Андрея косой взгляд и едва заметно усмехнулась.
— В таком случае бросай свои картинки и айда танцевать!
Она схватила Дмитрия за руку и потащила в центр комнаты.
— Держи! — только и успел сказать тот, всучив Андрею альбом Модильяни.
— Эй, диджей! — крикнула Полина черноволосому худосочному пареньку, сидевшему возле стереосистемы. — Сделай-ка нам что-нибудь медленное и печальное.
— Могу предложить похоронный марш Шопена! — пошутил в ответ тот.
И тут Дмитрий повернул свою крепкую бычью голову и, вперив в черноволосого тяжелый взгляд, медленно произнес:
— Остришь, промокашка? Смотри, не переостри.
— Да ладно, я же просто пошутил, — дрогнувшим голосом ответил худосочный паренек и принялся поспешно тыкать пальцем в кнопки тюнера, и тыкал до тех пор, пока не поймал нужную волну.
— Джордж Майкл! — отрапортовал худосочный. — Сгодится?
— То, что надо! — кивнула Полина.
И они стали танцевать. Вскоре к Полине и Дмитрию присоединились и другие пары. Однако Андрей неотрывно смотрел лишь на них. Полина что-то весело шептала Дмитрию на ухо. Раз или два они оба покосились на Андрея и улыбнулись. Впервые за все время знакомства с Полиной Андрей почувствовал себя уязвленным.
«Вот стерва, — прошептал сквозь стиснутые зубы Андрей. — Что она ему там рассказывает?»
Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой (например, этот вот худосочный парень), Андрей не чувствовал бы себя так глупо. Но в Дмитрии было что-то особенное, что-то, что придавало любому его жесту, любой ухмылке печать значительности.
Чем больше Андрей смотрел на узкое лицо Дмитрия, тем больше уверялся, что где-то он его уже видел. Вот только где?
И вдруг его осенило. Да ведь это тот самый парень, который устроил профессору Киренко обструкцию в прошлом семестре. Точно — он!
2
История была некрасивая. Читая спецкурс, профессор Киренко, по своему обыкновению, увлекся и стал проповедовать свои любимые идеи. Он говорил о человеколюбии, о духовном и нравственном прогрессе человечества и о прочих, не менее приятных и оптимистичных, вещах. Киренко имел репутацию великолепного оратора, и не зря. Студенты слушали его раскрыв рты. Перед их восхищенными взглядами проносились великолепные картины будущего гармоничного мироустройства, в котором им, быть может, еще доведется жить. Как вдруг идиллия была разрушена. Причем самым прозаическим образом.
— Прямо соловьем разливается! — сказал кто-то с первого ряда.
Рты студентов захлопнулись. Взгляды вновь стали осмысленными. На некоторых лицах появились усмешки.
— Что? — не понял Киренко, все еще продолжая по инерции улыбаться.
— Я говорю: хорошо поете, — спокойно произнес тот же насмешливый голос. — Вам бы в Большой театр.
Профессор посмотрел на говорившего, затем снял очки и протер их платком, как делал всегда, когда находился в замешательстве. Затем снова водрузил их на нос и сказал:
— Простите, я не понял. У вас что же, есть возражения против той картины мира, которую я обрисовал?
— Это не картина мира, это прекраснодушная сказка для желторотых простаков, — жестоко и безапелляционно констатировал «насмешник». — Вы забиваете нам головы вашими розовыми фантазиями, профессор. Между тем как мы, молодые, смотрим на мир гораздо реальнее, чем вы. Так что это мы должны читать вам лекции о мироустройстве, а не вы нам.
— Что же вас смутило в моих фантазиях?
— Многое.
— Например?
— Например, ваш тезис о духовном равенстве всех людей.
Профессор усмехнулся:
И с чем же вы не согласны?
— Разве можно ставить на одну ступень человека и обезьяну? А ведь именно это вы сделали.
— Что-то не припомню. Когда же это?
— Когда сказали, что в мире не останется ни «белых», ни «черных», ни «цветных», а будут просто люди. И что уровень человеческого совершенства будут определять лишь интеллект и душевные качества.
— А разве не так?
— Конечно нет. Это все лицемерие. В наше время любому дураку понятно, что люди не равны. И если какой-нибудь Чунга-Чанга из племени мумба-юмба— человек, то я, Дмитрий Костырин, — нет.
— Что ж… Вполне возможно, — тихо проговорил профессор.
Однако парень, назвавшийся Дмитрием Костыриным, не обратил внимания на насмешку, которая прозвучала в этих словах (или сделал вид, что не обратил).
— Послушайте, профессор, — продолжил он, повысив голос, — ведь не станете же вы спорить с тем, что именно засилье «черных» и «цветных» погубит Америку, как Грецию сгубила педерастия? Это железный факт! На «черных» и «цветных» приходится девяносто процентов всех преступлений, совершаемых в. мире. К тому же они плодятся как кролики, и в двадцать третьем веке Земля грозит превратиться в один сплошной «черный континент». Представляете, какой кошмар тогда начнется?
Киренко откашлялся в кулак и заговорил строгим, хрипловатым голосом:
— Ну, во-первых, ваш демографический пессимизм не вполне оправдан. Природа чрезвычайно мудрая барышня, она держит свои весы в состоянии динамического равновесия. А во-вторых… Отчего же вы думаете, что «черные» глупее вас?
— А разве вы знаете хоть одного черномазого гения? Назовите мне его имя!
Профессор снисходительно улыбнулся:
— Я могу назвать вам несколько имен. Но, боюсь, эти имена ни о чем вам не скажут. Вы, судя по всему, имеете весьма слабое представление о культуре двадцатого века. Будем надеяться, что ваши дети и внуки будут любопытнее и образованнее вас.
— Удар ниже пояса, — негромко произнес кто-то с задних рядов.
— Вот именно! — со злобным воодушевлением сказал Костырин.
Профессор слегка покраснел и кивнул:
— Ну хорошо. Ну вот вы лично… Как, вы сказали, вас зовут?
— Дмитрий Костырин.
— Вот вы, Дмитрий Костырин. Что такого распрекрасного и гениального вы создали, что позволяете себе смотреть на людей свысока? Вы открыли какой-нибудь закон? Или, может быть, написали гениальную симфонию?
— Вы узко мыслите, профессор.
— Это в каком же смысле?
— В прямом. Возьмите пример из животного царства. В муравейнике есть рабочие муравьи, а есть — воины. Рабочие муравьи создают, выражаясь вашим языком, культурное пространство для жизни сообщества. А воины — охраняют его.
— Так, значит, вы — воин? — не без иронии уточнил профессор.
— Именно, — ничуть не смутившись, ответил Костырин. — Наконец-то до вас стало доходить. В природе все мудро устроено.
— Однако можно провести и другую аналогию. В пчелином улье есть пчела-матка, которой все остальные жители улья обязаны своим существованием. Так вот, иногда вместо полноценных пчел в улье заводятся трутни. Они ничего не производят и ничего не охраняют. Они — пустоцвет, ошибка природы. Бесполезные и, по сути, беспомощные потребители.
— Значит, я — трутень? В таком случае, вы, профессор, — идиот. Из-за таких прекраснодушных, интеллигентных идиотов, как вы, случилась октябрьская революция!
По аудитории пронесся смутный ропот, а потом стало так тихо, что Андрей услышал, как в груди у него бьется сердце.