– Ты носишь мои метки – а значит ты мой. Этого не изменить, Томас.
Горячий язык проходится по шрамам на голой спине, пальцы скользят по груди. Задевают соски, шрам...
– Это – мое, – шепот проникает, кажется, в самое сердце, – я раз за разом раздирал твою кожу, слизывал кровь... И твоя боль становилась моей силой. Тем, что поможет мне восстать. Твоя боль, Том, ни с чем несравнимое наслаждение. Твое тело, твой крик... Это мое! Покричи для меня...
И умопомрачительная, выжигающая разум боль. Член буквально врывается внутрь, по бедрам течет теплое...
И Том кричит. Кричит, срывая голос, надрывая связки...
... и теплые пальцы, вцепившиеся в плечи.
Кто-то трясет его за плечи.
Шепчет успокаивающе... Почти касаясь губами уха. Почти... целуя?
– Это только сон, Том. Только сон... – голос Криса мягко устраивается где-то в груди, обволакивает теплом...
Крис? Откуда он здесь?!
Что ему нужно?
Вопросы вспышками проносятся в мозгу. Это почти больно...
– Что... ты делаешь здесь? – Хиддлстон пытается подняться, но тяжелая ладонь ложится на грудь, прижимая к кровати.
– Ты кричал, Том, – Крис поднимается с колен и присаживается на край постели, – тебя нужно было разбудить.
И, чуть помолчав, тихо спрашивает:
– Что ты видел?
Хиддлстон находит в себе силы только на то, чтобы качнуть головой, насколько это позволяет положение и попытаться уйти от прикосновений. В голове настойчиво крутится только одно:
«Нельзя подпускать Криса близко. Нельзя, чтобы он пострадал. Ни в коем случае».
– Что «нельзя», Том? – в голосе у Хемсворта испуг. Он осторожно стирает со лба Тома испарину и... прикасается губами. Нежно, так мягко...
И Хиддлстон не выдерживает. Всего этого. Напряжения, боли, одиночества...
Он обхватывает Криса обеими руками и утыкается лицом ему в живот, в тщетной попытке укрыться от реальности, подбирающейся все ближе. И чувствует, как тот мягко гладит его по спине. По его чертовой спине... По шрамам, по запятнанной чужой похотью коже... И становится хорошо. Так спокойно... Так, как Том не чувствовал себя никогда.
Крис осторожно гладит англичанина по спине, касается растрепанных мокрых от пота волос, расправляет черные завитки... И целует в затылок. Просто касается губами. Но от этого прикосновения тело сводит сладкой судорогой. Словно Том сам коснулся его...
А музыкант успокаивается. Затихает, уткнувшись ему в живот... Только худые плечи чуть подрагивают. Словно от холода.
– Тише, – зачем-то говорит Крис, запуская пальцы в мягкие прядки волос флейтиста, – это ведь был всего лишь сон. Ты знаешь это, Том.
Тот не отвечает. Просто прижимается ближе. Словно ребенок, изголодавшийся по ласке. И Крис понимает вдруг, как не хватало Тому именно этого. Ласки. Не страсти, не вожделения... А именно таких вот прикосновений. И со стыдом осознает, что... хочет иного. Он хочет Тома. Всего. С его шрамами, с выпирающими косточками, с тонкими пальцами, с вьющимися черными волосами... С тонкими, чуть шершавыми губами, которые так сладко целовать...
И вздрагивает, чувствуя, как внизу сворачивается тугой жаркий комок. Как начинает колотиться сердце...
Нельзя... Не сейчас. Не после всего. Он просто не имеет права воспользоваться сейчас слабостью этого сильного человека.
Крис осторожно отнимает англичанина от себя и, предварительно перевернув влажную от пота подушку сухой стороной, осторожно укладывает. Укрывает одеялом, неловко гладит по плечу и спрашивает:
– Ты в порядке?
И закусывает губу, злясь на себя за настолько глупый вопрос. Годы жизни в Америке все же трансформировали сознание.
– Спасибо, Крис, – тихо отвечает Хиддлстон, – прости, что заставил беспокоиться. Я не знал, что такой беспокойный сосед.
И тонкие губы трогает улыбка. Слабая, едва заметная, но от нее теплеет на сердце.
– Ты слишком долго жил один, – Крис улыбается в ответ, – нельзя привыкать к одиночеству.
– В моем случае одиночество – одно из условий беспроблемного существования и безопасности окружающих, – криво усмехается Том, – ты должен понять, Крис. Моя музыка... Знаешь, почему она так действует на тебя? Потому что я обратил на тебя внимание. Мои эмоции были сосредоточены на тебе. И видишь что вышло? Тебе было плохо от нее. Ты сделал вещи, которые никогда не совершил бы без воздействия со стороны. И теперь страдаешь. Чувством вины, считаешь себя обязанным что-то исправить...
– Ты думаешь... – перебивает его Крис, – думаешь, что я... Что мы с тобой тогда...
– Я не думаю, Крис, я знаю, – жестко выговаривает Хиддлстон, – я хотел этого. Ты находился под воздействием моих эмоций. Я сосредоточился на тебе. И ты принял мои желания за свои.
– Я... и сейчас хочу, Том, – неловко шепчет Хемсворт, – я хотел тебя и тогда, когда ты уехал... Я кончал с мыслью о тебе. Я не мог больше... И когда они заставили меня – я был рад. Это был предлог, чтобы приехать... Я не знаю, что это, Том. Я ведь никогда... Я же... – Крис нервно и коротко смеется, – гомофоб. Вроде бы... Но ты... Черт... Я ведь на тебя запал, Том. Тогда, на парковке. И ты...
Слова кончаются, и Крис замолкает, прикусывая губу. Путаный монолог отнял слишком много моральных сил.
– Знаешь... – Том вдруг садится на постели, скрещивая ноги, – мне... было хорошо тогда. Несмотря ни на что – я был счастлив. Когда ты целовал меня, я забыл о боли... Обо всем. О том, что у нас не было смазки... – Том кривит губы в некрасивой вымученной усмешке. – Но когда ты... Крис, я ведь чувствовал, как тебе противно было после! Ты хотел забыть это, как страшный сон! И теперь ты говоришь совершенно противоположное. И я... Ты лжешь, Крис? Зачем? Я ведь понимаю. Я не обвиняю тебя ни в чем, клянусь. Ты свободен от всех обязательств. Их и не было...
– Чушь! – горячо выкрикивает Хемсворт. – Том, то, как я поступил... Это было отвратительно, я знаю. Я просто... испугался. Я ведь никогда раньше... – и запинается, вспоминая слова музыканта, – тебе действительно было больно?
Хиддлстон тянет вверх уголок губы и странно нервно опускает глаза:
– Это всегда больно, – почти шепчет он, – очень. Но с тобой... Я забыл, что мне больно, – англичанин улыбается, – ты целовал мою спину, Крис. Я не знаю... – и он замолкает, глядя куда-то мимо Хемсворта.
– Если ты позволишь мне еще когда-нибудь... – Хемсворт сжимает тонкие пальцы Тома, – я обещаю, боли не будет.
– Иди спать, Крис, – Том мягко высвобождает ладонь, – еще слишком рано. Мы успеем поговорить завтра днем.
– Спокойной ночи, – Хемсворт поднимается, – если что... ты зови, ладно?
Музыкант не отвечает. Он просто улыбается Крису, скользя внимательным прозрачным взглядом. И тот, скомкано улыбнувшись в ответ, выходит в коридор.
И уже лежа в постели, тихо повторяет в пустоту:
– Я обещаю.
____________________________________________________________________
Простите, что задержала обещанную главу, но у меня возникли некоторые проблемы со временем, а выкладывать не вычитанный текст не хотелось.
Песня - Garmarna – Brun (спасибо Margot, за то, что посоветовала эту прекрасную группу). Та песня, что была указана в предыдущей главе - не так хорошо сочетается с атмосферой, которую я хотела передать.
Могут быть опечатки. Заранее прошу за них прощения.
Глава 12. «Слишком много слов».
Когда Крис открывает глаза – за окном уже светло. Серый свет пасмурного утра пробивается сквозь серые занавески, слабо освещая серую комнату. И Хемсворт ловит себя на мысли, что в доме у музыканта серое почти все. И сам Том... Похоже, он смирился с этим цветом. И уже не пытается что-то изменить.
Крис качает головой и садится в постели. Шарит глазами по комнате, соображая, куда положил штаны...
Внезапно дверь тихо отворяется и в комнату заглядывает Том. Волосы растрепаны, под покрасневшими глазами синяки... Словно он и не спал вовсе.
– Крис? – и голос у англичанина под стать внешнему виду. – Ты проснулся? Извини, что беспокою... Просто сейчас уже два, и я решил узнать, как ты.
– Два? – Хемсворт удивленно выдыхает, – надо же... Извини. Не думал, что буду дрыхнуть так долго.
Том улыбается, скользит ладонью по волосам, зачесывая пряди назад и говорит:
– Спускайся на кухню. Я сделаю нам поесть.
– Где у тебя ванная? – Крис встает и с зевком потягивается.
– Идем, я провожу, – неожиданно сухо отзывается англичанин отворачиваясь.
Хемсворт с удивлением смотрит на худую спину, в который раз удивляясь тому, насколько хорошо Том умеет мгновенно обдать холодом. Даже не словами, а интонацией. Жестом...
А Хиддлстон одергивает мешковатую рубаху и выходит в коридор. Крис подхватывает брюки, нашедшиеся на спинке стула, натягивает и выскакивает вслед за Томом.
– Ванная, – Том раздвигает тонкие пластиковые створки. – Полотенца в шкафу, одноразовые бритвы в стакане, если нужно. Зубная щетка, – он распахивает дверцы шкафа, и Крис с удивлением видит с десяток разных щеток самых веселых цветов, – выберешь любую, – англичанин прослеживает удивленный взгляд Хемсворта и дергает уголком рта в намеке на улыбку. Но никак не комментирует, а просто выходит за дверь.
А Крис еще минут пять разглядывает шкаф, набитый мылом, шампунями и прочими банными вещами.
***
Том тяжело опускается на стул и впивается пальцами в виски. Движение автоматическое. Привычное до боли.
А перед глазами сильное тело Криса. Перекатывающиеся под загорелой кожей мышцы, светлые волосы и чуть насмешливая добрая улыбка.
– Я просто не имею права, – зачем-то вслух говорит Хиддлстон. – Крис не должен быть здесь.
И сам же зло смеется над своими словами.
Конечно... «Не должен» – это правильно. Очень правильно. Только вот кто спросил бы его? Крису и самому пребывание здесь поперек горла. В этом Том уверен. Кто захочет находиться рядом с таким, как он? Тем более... после этого неприятного ночного инцидента и прочих... вещей. Только вот... теперь Крис обречен быть рядом. И по его, Тома, вине.
Как найти выход из сложившейся ситуации?
Согласиться с поставленными условиями в обмен на то, что с Крисом все будет хорошо? Пожертвовать годами противостояния и ради одного человека подставить всех?
– И что мне сделать? – раздраженно спрашивает Том у матово блестящего холодильника. – Молчишь? И правильно. Лучше молчи.
– Кто молчит? – голос Криса разрывает тишину, заставляя Хиддлстона вздрогнуть от неожиданности.
– Извини, – автоматически отвечает он, – мысли вслух. Что будешь есть?
И только теперь поднимает глаза.
Крис в халате. В этом чертовом белом махровом халате, распахнутом на груди. На плохо вытертой загорелой коже несколько капелек воды.
Хиддлстон зло трясет головой, выгоняя ненужные мысли. Пальцы снова онемели, ноют, словно он долго держал руки в ледяной воде.
– Думаешь о том, что тебе теперь делать? – Крис как-то очень по-хозяйски открывает холодильник и скользит взглядом по полупустым полкам. – А со мной ты не хочешь об этом поговорить? Это ведь теперь наша общая проблема.
– Это – моя проблема, – шипит Том, – не твоя, Крис. Ты попал в эту ситуацию из-за моей неосмотрительности. Ты здесь ни при чем. Так что не лезь в эту грязь. Это страшно.
– Мне было страшно, когда ты кричал ночью, – Хемсворт, наконец, достает с полки тарелку с вчерашним мясом и, содрав пленку, ставит в микроволновку, – ты кричал так, словно тебя на куски рвут. И ты не должен оставаться наедине с таким. Тем более... Как я могу не лезть, если я уже в этой твоей грязи по горло. Нам теперь только вместе выбираться, Том. Иначе никак.
– Что ты в этом понимаешь?! – Хиддлстон чувствует, как подбирается истерика, и сжимает кулаки, пытаясь успокоиться, – я ведь умру через год. Может, чуть больше. Смотря сколько протяну после того, как болезнь вернется. И все. Меня не станет, а вместе со мной – и тьмы, что я несу. А вот ты, Крис, не обречен. Они тебе ничего не сделают. У тебя есть жизнь. Есть хорошая, любимая работа, друзья, девушки... Все, Крис. Все, что только можно желать. И ты должен это сохранить. Тебе нужно всего лишь потерпеть меня рядом этот год, делая вид, что выполняешь их поручение. А потом исчезнуть. Когда меня не станет – ты не будешь им нужен.
А Крис вдруг смеется. Не натянуто, не фальшиво. Искренне. И Хиддлстон впивается взглядом в его лицо, пытаясь уловить издевку, насмешку... Но ничего этого нет! Крису и правда... смешно.
– Ты долго эту речь придумывал, Том? – отсмеявшись, вдруг совершенно серьезно интересуется Хемсворт, – репетировал перед зеркалом, вместо того, чтобы спать?
– Я сказал то, что думаю, – Тома передергивает, когда он слышит, насколько обиженно звучит его голос.