Заграница не прельщала его по двум причинам: не хотелось мучиться ностальгией и найти его там легче, чем в русской глубинке. А он не хотел более связываться ни с какими спецслужбами. Денег хватит прожить безбедно оставшуюся жизнь. Охота, рыбалка, грибы, ягоды — вот его пенсионная стихия и мест в России ой как много, где все это есть с избытком. Он размечтался. Купить квартирку в городе, одному хватит и двухкомнатной, сдать ее в аренду, а самому жить на дачке-коттедже где-нибудь на берегу залива. «А поеду-ка я на машине, где понравится — там и останусь», — решил он. Собрав вещи, он перенес их в «УАЗик» и тронулся в путь. «Наконец-то можно вздохнуть свободно — никаких забот, а впереди одни удовольствия», — улыбнулся он.
Чабрецов ехал и радовался жизни, чуть было не проморгав гаишника, останавливающего его машину. Он остановился и вышел, предъявляя сотруднику водительское удостоверение и техпаспорт. Из стоявшей рядом «Волги» вышли его бывшие сослуживцы, забирая документы у милиционера, бросили кратко и емко обжигающие слова:
— Гражданин Чабрецов, вы арестованы…
Пустовалов решил вначале побеседовать с заместителем командира в/ч 1452 подполковником Зверевым. Как и его командир, полковник Серегин, он прибыл по вызову генерала Степанова.
— Прежде, чем вас примет начальник управления, я бы хотел задать вам несколько вопросов, Игорь Сергеевич, — начал Пустовалов, — какова процедура посещения вашей части лицами, неработающими на вверенном вам объекте?
— Вопрос, конечно, не сложный, но хотелось бы вначале узнать, с кем я разговариваю? — насторожился Зверев.
— Меня зовут Валентин Петрович, я начальник отдела, который обеспечивает ваше оперативное прикрытие и безопасность.
— Значит, к нам недавно приезжал ваш заместитель, он представился Пустоваловым, исполняющим обязанности, вы, наверное, были в отпуске?
Пустовалов отметил про себя, что Зверев или не знал, как представился «Пустовалов» по имени отчеству, или скрывает это.
— Очень хорошо, Игорь Сергеевич, давайте разберем мой вопрос на примере Пустовалова.
— А что, там было что-то не так? — вновь насторожился Зверев.
— Ну, почему же не так, — улыбнулся Пустовалов, — просто так, наверное, будет более понятно. Наш отдел как раз и готовит такие инструкции, вот я и хотел их обсудить с вами, может что-то добавить в них, изменить.
— Доступ на наш объект, как вы сами понимаете, ограничен, — усмехнулся Зверев, — без приказа его могут посещать всего три человека — директор, начальник управления ФСБ по области и вы. Исполняющие обязанности и другие лица посещают объект только на основании письменного приказа и предъявления удостоверений, военных билетов или паспортов для гражданских лиц.
Зверев опустил голову и уставился в пол, как нашкодивший школьник.
— А у «Пустовалова» был с собой письменный приказ, он же исполняющий обязанности?
— Нет, — не поднимая головы ответил Зверев — я доложил командиру об этом, но он не захотел портить отношений с вашей конторой, как он выразился, и приказал мне молчать. Он сам занимался с ним, показывал объект и что там они делали еще, не знаю. Сейчас с командиром у меня натянутые отношения, я подал по этому поводу ему письменный рапорт, зарегистрировал его в канцелярии. Когда он увидел, что рапорт зарегистрирован, его ярости не было предела, до сих пор не пойму, как живой еще остался. Буду писать рапорт о переводе в другую часть…
Пустовалов задумался: «Если то, что говорит Зверев, правда, значит он не виновен, впрочем, все это легко проверить». Он достал фотокарточку Воробьина, Зверев опознал ее, как «Пустовалова».
— Значит так, Игорь Сергеевич, в соседней комнате вы напишите подробное, очень подробное объяснение о том, как к вам на объект попал вот этот человек, — он показал на фотографию, — кто приказал пропустить его на объект, что он там делал, что видел, что мог выяснить или выяснил из секретной информации и т. д. и т. п… Не забудьте указать, каковы должны быть ваши действия в случае несанкционированного проникновения на объект, напишите и про свой рапорт. Все отразите очень подробно, позже мы еще вернемся к этому разговору.
Зазвонил телефон, Пустовалов взял трубку. Звонили Московские коллеги, они сообщили, что Воробьин с подругой улетели в Нью-Йорк, видеокассета с ними. Как и предполагал Степанов, материалов по секретному ядерному объекту они не везли. Но интересным был другой факт — Воробьина в аэропорту провожал Н-ский облвоенком, генерал Григорьев. Он уже вылетел обратно в Н-ск, как удалось установить, в Москву его не вызывали и служебных вопросов он там не решал.
Пустовалов приказал доставить Григорьева к нему прямо из аэропорта любым способом, лучше добровольно, по приглашению. Сейчас настало время побеседовать с Серегиным. Полковника привели к нему в кабинет и Пустовалов увидел недовольство на его лице — срочно вызвали в УФСБ, а сами держат уже несколько часов и не слова о деле.
Пустовалов откинулся в кресле и демонстративно разглядывал его — кряжистый мужичок с типично русским лицом, если бы не две особенности: очень темные, можно сказать, черные глаза, в которые смотреть долго просто невозможно, и ямочка на подбородке. «Наверное, бабский любитель», — подумалось ему, так часто говорят о людях с подобной ямочкой. Оба молчали, наконец, Серегин не выдержал:
— Может, вы представитесь, а заодно и объясните — зачем меня сюда вызвали. Полдня уже торчу здесь безрезультатно, не солидно для такого ведомства.
Пустовалов еще помолчал с минуту, Серегин даже заерзал на стуле от его внимательного взгляда, потом неожиданно сказал:
— Вы сейчас пойдете в один из наших кабинетов и напишите подробно все о том, как вы допустили на объект человека без имеющихся на то оснований. Кто он, что успел осмотреть, какими мотивами вы руководствовались, несанкционированно допуская его к секретам ядерной ракетной базы, какова его цель прибытия и так далее и тому подобное. Надеюсь, вам понятно, о чем я говорю?
Он поднял трубку и вызвал одного из своих сотрудников.
— Отведите гражданина в кабинет, где он сможет спокойно письменно ответить на поставленные вопросы, дайте бумагу.
— Я что — арестован, задержан, почему вы со мной разговаривайте в таком тоне? Ничего я писать не собираюсь, меня сюда вызвал генерал Степанов, вот с ним я и буду говорить…
Пустовалов не среагировал на его слова ни как.
— Уведите его — откажется писать: составьте протокол, что письменные показания добровольно дать отказался. Все.
Сейчас подполковник раздумывал над тем, правильно ли он поступил, не став разговаривать с Серегиным, строил в уме версии, как он себя поведет. По всему выходило — правильно. Всю правду он не напишет, а письменная ложь станет ему не на пользу, этим можно торговаться с ним в дальнейшем, хотя «товар» очень слабенький. Пустовалов нутром чувствовал, что не настало время еще для серьезного разговора, не хватает чего-то. Чего?
Он прекрасно видел, как затряслись ручонки у Серегина, как выступила испарина на его лбу и подсел голос. «Боится, тварь, но больше всего его волнует один вопрос — что нам известно, в каком объеме. Это для него сейчас главное, от этого он станет «плясать», от этого отталкиваться». Пустовалов примерно знал, что напишет Серегин и на этом этапе его это устраивало. Он ждал появления облвоенкома, не зря провожал он Воробьина в аэропорту, чувствовал нутром, что даст он ему зацепку. Поэтому и не начинал опрашивать Серегина.
Его привели минут через 10, самолет приземлился вовремя. Оперативник доложил Пустовалову, что Григорьев никак не хотел ехать в УФСБ, но вроде бы и не отказывался — обещал приехать сам часа через два. Пришлось намекнуть, что дело срочное и поехать придется сейчас в любом случае.
Он прошел в кабинет и сразу же сел в кресло. Пустовалов представился, это прибавило «кислоты» на лице генерала — он ожидал собеседника постарше званием и решил сразу же показать — генерал и в УФСБ генерал…
— У тебя есть 7 минут, подполковник, говори, что хотел.
«В таком тоне беседы не получится», — решил Пустовалов, — придется опять «наезжать». Он тяжело вздохнул и закурил. «Этого заевшегося комиссара можно быстро расположить к беседе только одним способом, другого быстродействующего и верного нет». Он пустил большое облако дыма в сторону и начал:
— Ты здесь пробудешь столько, сколько мне потребуется…
— Что-о-о? Ты…
— Не визжи, не в свинарнике находишься, — стукнул Пустовалов кулаком по столу, — и не тыкай! Не тебе решать — сколько здесь быть, уйти отсюда в погонах или остаться здесь без них. Наши генералы Родину не продают и агентов ЦРУ с секретными документами в Шереметьево не провожают. С этого и начнем — зачем в Москву поехали, кого в аэропорту провожали, сколько времени знакомы, как часто встречались, какие вопросы обсуждали, какие секретные сведения уже успели передать, когда узнали, что он агент ЦРУ, круг общих знакомых, кто еще на него работает… — сыпал и сыпал вопросами Пустовалов, глядя, как бледнеет генеральское лицо и начинают трястись руки.
Он налил воды и протянул стакан Григорьеву, подождал, пока он сумеет сделать несколько глотков. Потом долго слушал заискивающую речь генерала, который стал ему сразу противным, подумал, что вот так и получил, наверное, генеральское звание — знал, где наехать, а где и жопу лизнуть.
Не зря он чувствовал и ждал Григорьева, очень серьезные вопросы он осветил. Теперь можно за Серегина браться серьезно, настал и его черед. Он сумел выяснить главное — Воробьин был знаком с Серегиным по меньшей мере год. Серегин знал его, как Воробьина и директора фирмы «Лаки», а провел на объект, как подполковника УФСБ Пустовалова.
Основные звенья цепочки постепенно выстроились и замкнулись — Лоуренс, Чабрецов, Воробьин, Серегин.
* * *
Степанов глянул на часы — поздно, но рабочий день закончился удачно. Пора и о доме подумать, теперь он не засиживался без нужды в управлении. Перед глазами встала Светлана и на душе потеплело. Очень захотелось позвонить, услышать ставший родным и близким голос, предупредить, чтобы накрывала на стол. Он закрыл глаза, представляя, как войдет домой, обнимет и прижмет к груди дорогое существо, почувствует тепло ее волнующего тела, ощутит запах духов.
«Нет, поеду без звонка, обрадую внезапным приездом. А если она не обрадуется, если я ей не интересен и она просто играет со мной, отдавая долг обогретой и накормленной женщины». Мысль противно засела где-то в груди и свербела, сжимая сердце и сосуды, заставляя его гнать по жилам кровь быстрее. Он закурил сигарету. «Нет, так нельзя, необходимо разобраться во всем, — начал рассуждать Степанов, — не похоже, чтобы она играла, можно играть словами, телом, но глазами… Нет, чувства отражаются в ее глазах… А если это чувство благодарности, а я, дурак, принимаю его за любовь? Но, я-то люблю ее! Как я смогу жить без нее, без ее любви»?
Готовый мчаться домой на крыльях, он сидел, не двигаясь, в кресле с закрытыми глазами и, казалось, спал. Как бы то ни было, а ехать домой надо. В машине он пришел к выводу — надо поговорить…
Светлана встретила его, обхватив шею руками, прижалась.
— Я так соскучилась, тебя целый день нет и нет, звонишь совсем редко, а сегодня даже не позвонил ни разу, — ласково шептала она, прикасаясь губами к его шее.
Степанов притянул ее талию к себе, целуя шейку все ближе и ближе к губам, впился в них долгим и крепким поцелуем, отстранился, все еще держа ее за талию.
— Я, наверное, схожу с ума от любви, это не выразить словами, чувства переполняют меня, и хочется носить тебя на руках, прижать к сердцу и не отпускать никогда.
Он взял ее на руки и прошел в комнату, нежно опуская на диван, целуя щеки, губы, глаза, покрывая всю ее поцелуями, чувствуя, как ее пальцы бегают по пуговицам рубашки и расстегивают ремень. Нетерпеливое возбуждение охватило обоих и они не хотели терять ни секунды, отрывая «противные» пуговицы и застежки бюстгальтера. Наконец он ворвался в ее пышущее страстью лоно с могучей силой и заработал в неистовстве, словно боясь не успеть, и сладострастие отберут у него. А она прильнула к нему, как путница в пустыне, не видевшая давно воды и не хотела отпускать сосуд, наполнявший ее влагой, забирая последние капли и в истоме наслаждаясь ими.
Они еще полежали минут 10, воркуя о любви и нежности, она вспомнила, что он еще не ужинал, глянула на часы, ахнула и убежала на кухню.
Степанов принял душ и переоделся, захватил с собой бутылочку вина и прошел на кухню. Сервировка поразила его — огурчики и помидорчики, вычурно нарезанные, салат по-французски, картофельное пюре с поджаренными ломтиками мяса, цыплята, жаренные в тесте…
— У нас праздник? — спросила Света, показывая на вино.
— Ты мой праздник, Светочка, — ответил он, ласково проведя рукой по ее щеке.
Она склонила голову набок, задерживая ладонь, смотрела на него светящимися глазами и улыбалась.
— Как я давно мечтал о таком ужине, когда прекрасные блюда приготовлены руками любимой женщины, Когда приходишь домой, и тебя ждут.
Он разлил вино по бокалам и предложил выпить за нее — свою любимую и родную Светочку. Закусив немного, заговорил снова:
— Ты очень славная и милая девушка, добрая, — Степанов немного замешкался, а она посмотрела на него внимательно, словно почувствовав, что он скажет сейчас что-то важное, — я хочу сказать, что ты мне ничего не должна. Не могу я, понимаешь, не могу считать тебя домработницей, а ведь это так, пока мы не оговорили другое. Ты больше никому ничего не должна — ни мне, ни тому твоему бывшему работодателю и проходимцу. Ты вольна в своем выборе и мне ничем не обязана. Если нужно, я подыщу тебе хорошую работу, где тебя оценят по достоинству и станут уважать, как специалиста. Больше ты не можешь оставаться в этом доме домработницей, я люблю тебя, и ты можешь остаться здесь в другом качестве… Боже, что за чепуху я несу…
Он обхватил голову руками, боясь услышать слова благодарности и ухода. Не верилось, но это возможно, что она жила с ним по своей доброте, из чувства долга, что не могла отблагодарить его по-другому. А ему хотелось любви, любви чистой и сокровенной… и обоюдной.
— Что мне ответить тебе, Боренька? Твой широкий и добрый поступок поразил меня, я поняла, что ты порядочный и доверчивый человек. Ты увидел прежде во мне человека, а потом уже женщину, доверил деньги и ключи, поддержал незнакомку в трудную минуту, спас от противного и мерзкого похотника. Конечно, это сыграло определенную роль, но любят, Боренька, не из-за этого, хотя это и может подтолкнуть, направить в русло любви. Разве можно любить за что-то — любят героев и убийц, трудоголиков и лодырей, любят разных людей. Когда ты уходишь на работу, я тоскую и жду тебя, жду твоего звонка и скучаю, а когда ты появляешься, я готова прыгать от счастья, обнять и не отпускать тебя никуда. Я не стану тебе говорить, что останусь в этом доме, пока ты меня не выгонишь, ты мой, только мой и пусть попробуют у меня тебя отобрать.
Светлана замолчала, смотря на Степанова глазами, полными слез и нежности.
«А я-то, старый дурак, сомневался, сидело где-то во мне это чувство, не давая покоя. Может потому, что мне уже 40 и не хотелось ошибиться в выборе». При ней пропадало это чувство, а без нее точило иногда душу — добрая и милая женщина благодарит, как может. Но теперь отлетели сомнения…
— Светочка, милая и любимая, родная и дорогая моему сердцу женщина, ты выйдешь за меня замуж?
— Да, Боренька, да.
Кушать Степанову расхотелось, они выпили еще по бокалу вина, и ушли в спальню. Лежа он перебирал ее волосы и тихонько говорил:
— Впереди два выходных и мы проведем их вместе. Я познакомлю тебя с одной замечательной семьей, мне бы очень хотелось, чтобы ты подружилась с ними.
Она, лежа у него на руке, повернулась к нему лицом и спросила:
— Когда же ты успел подружиться — говорил, что недавно приехал в город, днями пропадаешь на работе или он тоже военный?