Матиас поморщился. Ему стало противно от цинизма приятеля. Все это отдавало нехорошим душком.
— И ты будешь всякий раз снимать их эмблемы и таскать с собой?
— Угу, — спокойно сказал Риммер, снимая звездочку с пилотки другого трупа.
— А что ты потом будешь с ними делать?
— Не знаю еще, не придумал. Может, посоветуешь чего?
— Пошел ты, Карл, — зло огрызнулся Матиас. — Не по мне это.
— Как знаешь, — откликнулся Риммер. Он был похож на грибника, отправившегося ранним воскресным утром погулять в лес.
— Господи, как же они воняют! — вдруг выругался Карл. — А этот, гляди, обосрался.
— Эй, не отлынивать там! — прикрикнул на них Пабст. — И жетоны с наших снимать не забывайте.
— Козел, — прошептал Риммер и повернулся к Матиасу: — Давай вон того возьмем, он вроде полегче будет.
Ближе к полудню непонятно откуда появились русские бабы. Они шли, держась вместе, испуганно поглядывая на пехотинцев. Рядом с ними топали ребятишки, крепко держась ручками за широкие длинные юбки. Матиасу русские напоминали цыганок Бабы выискивали офицера постарше и, увидев капитана-артиллериста, обступили его и принялись что-то бормотать, указывая в сторону моста. Капитан, брезгливо отстранившись от них, пытался вырваться из окружения, но не тут-то было.
Солдаты, наблюдая эту картину, покатывались со смеху. Наконец, капитан достал из кобуры «вальтер» и принялся им размахивать. Бабы с всхлипываниями отстали и начали выискать другую «жертву».
— Чего они хотят? — Матиас проводил их взглядом.
— Чтобы их пустили трупы забрать и похоронить, — ответил стоявший рядом с Хорном худощавый ефрейтор.
— И что?
— Да пусть берут, кому они нужны! — хмыкнул ефрейтор. — Им же никто не запрещает.
Бабы сначала ходили с опаской, а потом несколько осмелели и начали выпрашивать еду. Глядя на них, Матиас вдруг вспомнил свою мать и то, как она постарела за последний год. Порывшись в ранце, он вытащил несколько галет и протянул ближайшей женщине.
Риммер не одобрил его действий.
— Перестань их кормить! — искренне возмутился он.
— Мы разбомбили их дома, лишили их крова, убили мужей и теперь несем некоторую ответственность за них. Ты так не думаешь?
— Ты идеалист, Матиас, — скучающе зевнул Карл. — Скоро их всех сгонят в кучу и отправят работать, чтобы не клянчили тут. Мы — раса господ, и это они должны нас кормить. Поверь, дружище, скоро так и будет.
Матиас не стал спорить.
Небо наполнилось тревожным гулом. Бабы под общий смех разбежались. Совсем низко над землей пролетели бомбардировщики. Казалось, протяни руку, и можно дотронуться до крыла.
Риммер задрал голову:
— Летят добивать Цитадель. Значит, и нам скоро предстоит работенка.
— Трупы убирать, — проворчал Матиас, — вот наша работенка.
Глава 13
Пуля, попавшая Кожевникову в ногу, прошла вскользь, вырвав небольшой кусок мышцы. Рана была болезненная, но несерьезная. Женечка обработала ее и перевязала. Старшина слегка хромал, что не мешало ему, однако, воевать наравне со всеми.
И снова начались ожесточенные бои. Красноармейцы по очереди выбирались наверх и отстреливались от наступающего врага. Бойцы устроили огневые точки в амбразурах, окнах — везде, где была хоть какая-то щель. Осторожные немцы теперь действовали по-иному. Они подкрадывались и бросали внутрь «колотушки». Красноармейцы быстро нашли способ борьбы с ними. Под окна были положены приволоченные из разбитой казармы матрасы, и немецкая М-24, влетая в окно, не закатывалась куда-нибудь в угол, а мягко приземлялась на матрас. Тех нескольких секунд, через которые происходил взрыв гранаты, солдатам хватало, чтобы выбросить ее обратно в окно, отплатив врагу его же монетой.
Немцы старались убирать своих убитых, дабы не давать русским разжиться патронами и водой, но не всегда успевали или не могли вытащить из зоны обстрела. Иногда красноармейцам удавалось совершать вылазки, чтобы обыскать трупы. Пара бойцов выбиралась наружу, остальные стояли настороже, готовые применить оружие. Риск был оправданным. Порой собирали неплохой «урожай» — патроны, фляги с водой, кое-какая еда, бинты.
И все равно это были крохи. Люди страдали от жажды и голода. Двое тяжелораненых умерли, их тела оттащили в глубь казематов. Грудной ребенок постоянно плакал, у его матери не было молока. Трофеи тщательно распределялись капитаном Волошиным поровну, исключение делалось лишь для раненых и женщин.
Иногда становилось тихо, и только редкие выстрелы раздавались наверху, в крепости. Но тишина не давала успокоения. Она предвещала новый, возможно, еще более жестокий бой.
Не все участки крепости простреливались немцами. Кожевников часто замечал через амбразуру других советских солдат: иногда это была маленькая группа красноармейцев, иногда боец-одиночка. Воспользовавшись затишьем, они либо передислоцировались, либо пытались выбраться из крепости. Судя по внешнему виду этих солдат, положение их мало отличалось от существования людей капитана Волошина.
Оборонять казематы пока получалось, благо они были хорошо приспособлены для этого. Но сколько можно продержаться тут? Еще день, два, неделю? Ситуация с казармой и гаражом повторялась, только силы советских бойцов иссякали теперь гораздо быстрее.
Не выходившие на поверхность женщины и раненые не различали дня и ночи, да и из бойцов никто уже не мог сказать, какое сегодня число. Люди, находившиеся в казематах, стали больше походить на иссохшие мумии, чем на человеческие существа. Волошин пытался убеждать их, что до прихода Красной Армии осталось продержаться совсем чуть-чуть, но вера в помощь со стороны таяла, ощущение безысходности нарастало, а из-за догадок, что партия и товарищ Сталин бросили их на растерзание врагов, становилось еще горше.
Рана Кожевникова постепенно затянулась, но от постоянного голода и жажды он, как и все остальные, обессилел и едва волочил ноги. Заслышав выстрелы, он вздрагивал, хватал винтовку и тащился наверх, каждый раз надеясь, что удастся захватить фляги и хлеба.
Если перебороть чувство голода еще удавалось, то жажда сводила людей с ума. Одна из женщин сперва впала в депрессию, затем с ней случилась страшная истерика, и она кидалась к солдатам, падала на колени и умоляла пристрелить ее. В том, что это только начало, было понятно всем. Дальше начнут сдавать нервы у бойцов. Женечка обняла несчастную, прижала ее к себе и гладила по голове, приговаривая:
— Потерпи, родненькая, сейчас наши придут, водички принесут.
Кожевников в очередной раз подивился стойкости этой хрупкой девушки.
Но очередная попытка набрать воды провалилась. Двое храбрых солдат смогли доползти до реки — немцы незаметно наблюдали за ними из укрытия, не выдавая своего присутствия, но когда фляги были наполнены и солдаты, сжимая в руках бесценный груз, оказались у лаза, их расстреляли из пулемета. Смельчаки замертво упали всего в полутора метрах от входа в казематы, и поджидавшим их красноармейцам оставалось только с отчаянием смотреть, как вытекает вода из валяющихся так близко фляг. Фашисты смеялись на другом берегу, выкрикивая: «Иван… ти есть дурак», и стреляли каждый раз, когда кто-то пытался дотянуться до фляжек. С немецкой стороны работал снайпер, пресекая любые попытки высунуться из лаза. Несколько раз он мог убить смельчака, но расчетливо пускал пулю всего в паре сантиметров от его головы, вынуждая прятаться. Для скучавших в засаде немцев это была игра, они развлекали себя, находясь в полной безопасности.
Кожевников предлагал Волошину поговорить с женщинами — здесь, в казематах, ни им, ни младенцу не выжить, а в плену хотя бы появлялся шанс. Капитан долго противился, но потом внял голосу разума. Женщины, измотанные такими нечеловеческими условиями, что и не каждый мужик вынесет, после долгих уговоров согласились. Только медсестра Женечка наотрез отказалась, сказав, что не бросит раненых. С ней спорить не стали, она приняла решение, а в твердости ее характера никто не сомневался.
Было еще раннее утро, и солнце только начинало вставать, но, проведя столько времени в темноте, женщины жмурились, будто глаза им слепили яркие лучи. Черный долго искал что-нибудь, похожее на белую тряпку, но где ее было взять в этой грязи? Решили, что немцы и так женщин не тронут.
С тяжелым сердцем смотрел Кожевников, как медленно брели они по двору, поддерживая друг друга. Они шли в неизвестность, и старшина искренне надеялся, что все у них сложится хорошо. Им придется провести некоторое время в плену, но скоро подойдет Красная Армия и освободит несчастных.
Он видел издали, как обеих женщин и младенца окружило несколько немецких пехотинцев. Их не били, обращались с ними обходительно, сразу протянули фляжки с водой. Вероятно, их ужасающий вид тронул даже сердца гитлеровцев. Один из пехотинцев аккуратно принял от едва стоящей на ногах мамаши плачущего младенца и держал его осторожно, покачивая и стараясь успокоить.
Никто не стрелял.
И вдруг один из красноармейцев бросил винтовку, выпрыгнул из окна и с поднятыми руками направился к немцам.
— Еремеев! — одновременно закричали несколько бойцов. — Назад!
— Нате вам, — состроив кукиш, зло пробасил Еремеев. — Сами тут сидите, подыхайте, а мне все давно понятно.
— Стой, дурак! — зашипел Волошин, но парня уже заметили немцы. — Стой, пристрелю!
Волошин потянул из кобуры пистолет, но Кожевников остановил его:
— Если сейчас начнется пальба, женщин может зацепить…
Капитан, помедлив, понимающе кивнул и громко выкрикнул солдатам:
— Не стрелять! — И уже тише, стараясь скрыть негодование: — Пусть идет, черт с ним.
Старшина оглядел остальных солдат, опасаясь, что струсивший Еремеев посеет сомнения в их головы и кое-кто из них, сломленный врагом, может повторить поступок предателя. Но красноармейцы, не отрываясь, следили за Еремеевым, провожая его мрачными, осуждающими взглядами. Тот был в одной нательной рубахе и галифе. Ноги обмотаны портянками, закрепленными проволокой. Бритая голова, на которой только начал прорастать темный ежик
Ему оставалось пройти до немцев метров семь, когда раздался одиночный выстрел. Пуля с чмоканьем вошла в землю рядом с его правой ступней. Еремеев остановился.
— Tanzen! — выкрикнул один из гитлеровцев. Еремеев, не разумея, что от него хотят, сделал шаг вперед. Следующая пуля ударила возле его ног, и он подпрыгнул. Пехотинцы заулюлюкали, жестами показывая ему, чтобы он танцевал. Они знали, что красноармейцы из казематов не откроют огонь, пока среди них русские женщины, и чувствовали себя безнаказанно.
Еремеев несколько раз подскочил на месте, приседая, выбрасывая ноги в стороны и прихлопывая себя ладонями по коленям, но подошедший немецкий офицер не только быстро прекратил этот концерт, но еще и пехотинцев отругал. Конечно, не гуманность к пленнику заговорила в нем — офицер понимал, что подобные представления лишь оттянут момент капитуляции остававшихся защитников крепости, а вот показное хорошее отношение может этот процесс ускорить.
Когда немцы с женщинами и Еремеев исчезли из поля зрения и красноармейцы спустились вниз в казематы, старший лейтенант Черный обратился к Волошину:
— Товарищ капитан, надо выбираться отсюда.
— Не может быть и речи, — резко оборвал капитан. — Мы бойцы Красной Армии и биться с врагом будем до конца.
Кожевников слышал их беседу и знал, что мысли об оставлении этого очага обороны бродили не только в голове Черного. Многие солдаты уже давно тихо переговаривались о прорыве.
— Я не о бегстве посудачить тут решил! — разгорячено произнес Черный. — Если мыслить стратегически, мы скорее пользу принесем в более укрепленном месте, чем в этой дыре, которую не сегодня завтра возьмут! Здесь мы бесполезны! А там сможем влиться в крупные группы, до майора Гаврилова доберемся. Сплотимся и будем бить врага, а не только огрызаться на атаки фашистов.
С Черным согласился старший лейтенант Мельников. Ему было очень плохо, нога гноилась, и Женечка серьезно опасалась — как бы не началась гангрена.
— Начальник штаба, он и есть начальник штаба, — одними губами произнес он, но Волошин расслышал.
— Разговор окончен! — вскипел капитан. После позорного бегства Еремеева он явно переживал, что солдаты выйдут из-под его контроля. — Первую же попытку выйти из каземата буду расценивать как решение сдаться врагу и расстреляю! — И добавил жестко: — Любого…
— Мне-то что, — спокойно возразил Мельников. — Обо мне можете не беспокоиться, я и встать-то не смогу.
Спокойный тон старшего лейтенанта остудил Волошина. Ясно было, что ему тяжело, что ответственность его велика и именно с него спросит потом командование, когда их освободит Красная Армия.
Он молча отошел в сторону, сел возле коптилки и принялся чистить свое оружие. Нервы у всех расшатались, и капитан не был исключением, поэтому продолжать спорить с ним, по крайней мере сейчас, бесполезно. Черный решил поговорить с Волошиным позже, когда улягутся страсти, но судьба распорядилась иначе.
Ближе к вечеру начался очередной обстрел, и все, кто еще мог держать оружие, бросились наверх. Подобравшиеся с фланга фашисты закидали амбразуры гранатами. Все М-24 удалось выбросить обратно, кроме одной. Волошин кинулся за упавшей гранатой, его нога зацепилась за матрац, и капитан споткнулся. Граната взорвалась у его головы, не оставив ему шансов. Погиб он мгновенно. От этой же гранаты получил легкое ранение стоявший рядом Мамочкин.
Бой разгорелся с новой силой. Снова летели в окна «колотушки», и снова их выкидывали обратно. Когда не успевали, раздавались оглушающие взрывы, осколки и куски кирпича летели в разные стороны. Все вокруг наполнилось удушающей гарью. Кожевников решил занять позицию возле углового окна, откуда обзор был лучше и можно было отстреливать подкрадывающихся с гранатами фашистов, когда услышал немецкую речь. Несколько гитлеровцев тихо переговаривались между собой. От дыма у старшины жутко драло горло, хотелось прокашляться, но он сдержался.
Разговаривающих немцев он не видел, а высунуться из окна было рискованно. Немцы были совсем рядом, где-то под окнами. Кожевников достал из-за ремня одну захваченную в боях гранату М-24, которую берег на крайний случай, положил рядом с собой. Надо было отвинтить крышечку на рукояти, дернуть шнур и бросить «колотушку», но он решил повременить. Если удастся пристрелить нескольких у стен здания, можно рассчитывать на трофеи и воду.
Кожевников замер, выжидая. За окном раздавались взрывы и хлопки советских винтовок и немецких карабинов. Иногда слышались очереди из ППШ и МП-40.
Немцы вдруг открыли массированную стрельбу из всех стволов, и старшина наконец увидел фигуры прятавшихся немцев. Они проскользнули вдоль стен, вжимаясь в них и низко пригибаясь. Разглядеть их из других окон было практически невозможно. Мелькнули каски, старшина чуть высунулся, рискуя получить пулю, и увидел, кого прикрывали фашисты такой адской пальбой — на спине одного из кравшихся под окнами гитлеровцев был закреплен громоздкий баллон. Огнеметчик! Если он пустит внутрь помещения широкую струю бушующего пламени — никому из красноармейцев не уйти живым. Всех спалит жаркий огонь, жадные языки его проникнут в любые щели, обойдут любые препятствия!
Кожевников присел у окна и проверил винтовку Два патрона. «Не так уж и мало с такого-то расстояния, — подумал он. — Главное, успеть выстрелить, не попасть под шальную пулю».
Он набрал в легкие воздуха, выдохнул, пытаясь выровнять дыхание. Раз, два, три! Резко вскочив, высунулся из окна, поймал в прицел баллон и плавно нажал на спусковой крючок-
Баллон взорвался, превратив огнеметчика в факел. Огонь мгновенно поглотил его, взметнулся ввысь. Живой человеческий факел принялся метаться, истошно вопя. От его надрывного крика кровь стыла в жилах. Находившиеся рядом с ним пехотинцы, получив хорошую порцию огненного душа, катались по земле, пытаясь сбить с одежды пламя.
В воздухе витал отвратительный запах паленого мяса. Стрельба на мгновение стихла, обе противоборствующие стороны опешили. Это был самый удачный момент. Кожевников что есть силы крикнул: