— Где же это, в Трансильвании? — Крис воззрилась на него в изумлении.
— Почему же, сообщения о таких вещах появлялись в научных журналах, — очень серьезно ответил Каррас. — Один тюремный психиатр, например, рассказывает о своем пациенте-заключенном, умудрявшемся впадать в такой транс, при котором на теле у него проступали все знаки Зодиака. При этом кожа на самой линии рисунка как бы приподнималась и наливалась кровью.
— Да, чудесами, я гляжу, вас не проймешь.
— Известен и такой эксперимент, — мягко продолжал он. — Загипнотизированному объекту сделали на каждой руке по надрезу, заранее внушив, что на правой руке рана кровоточить не будет. Так и произошло: мозг остановил кровь именно в указанном месте. Каким образом, сказать трудно, но подобные вещи происходят, и это факт. Стигмат — так называется феномен, при котором подсознание принимает на себя функцию контроля за кровообращением и “рисует” на коже знаки, увеличивая приток крови к воображаемым линиям будущей “картины”. Явление загадочное, но сверхъестественным его никак не назовешь.
— Сами вы, святой отец, явление загадочное.
— Ну хорошо, может быть, вас убедит в чем-то такой факт. Церковь — заметьте, сама Церковь, не кто-нибудь, — выпустила однажды специальное предупреждение для экзорсистов, в котором указывалось, что подавляющему большинству так называемых “одержимых”, цитирую, “требуется не столько священник, сколько хороший врач”. Угадайте, в каком году оно было опубликовано?
— В каком?
— В тысяча пятьсот восемьдесят третьем.
— Ничего себе, — удивленно протянула Крис и задумалась. Священник поднялся со стула.
— С окончательными выводами давайте все-таки повременим, по крайней мере, до тех пор, пока не придут бумаги из клиники. — Она молча кивнула. — А я займусь пока что пленками: выпишу фрагменты, отнесу в Институт языков и лингвистики. Вдруг они действительно распознают какой-нибудь язык в этой абракадабре? Сомневаюсь, конечно, но все может быть. И потом, структурный анализ… Не будем забегать вперед, но все-таки, если рисунок в обоих случаях окажется одинаковым, значит, ни о какой одержимости не может быть и речи.
— И что тогда? — спросила Крис. Он заглянул ей в глаза и поразился тому, что увидел. “Подумать только, боится — и чего! — что ее дочь, возможно, не одержима!..” Но Дэннингс, Дэннингс…
Тут что-то было не так.
— Не хотелось бы просить вас, и все-таки: может быть, одолжите мне ненадолго свою машину?
— Ненадолго я одолжу вам и собственную жизнь, — уныло усмехнулась она, глядя в пол. — К четвергу только верните — вдруг пригодится.
С болью в сердце Каррас глядел на эту беззащитную, понурую женщину. Как бы хотел он сейчас взять ее за руку, попытаться утешить, пообещать, что все будет хорошо… Но имел ли он на это право?
— Подождите, сейчас принесу ключи… — Она растворилась в пространстве тихо и незаметно, будто одинокая, случайная молитва, произнесенная безо всякой надежды и цели.
Взяв ключи, Каррас вернулся к себе, оставил в комнате магнитофон и, прихватив пленку с записью голоса Риган, направился через дорогу к автомобилю, стоявшему у обочины. Он садился уже за руль, когда с крыльца вдруг донесся крик:
— Отец Каррас! — Карл бежал к нему, размахивая рукой и на ходу натягивая пиджак. — Отец Каррас, одну секунду! Вы куда едете? — Он добежал наконец и сунул голову в заднее окошко.
— На кольцевую Дю Понт.
— О, прекрасно! Подбросите, святой отец?
— С удовольствием. Садитесь.
— Благодарю вас, — закивал швейцарец. Священник завел мотор.
— И правильно сделали, что решили выбраться.
— О да, иду на фильм. Хороший фильм.
Каррас выжал сцепление. Некоторое время они ехали, думая каждый о своем. “Одержимость? Не может быть… Но святая вода…”
— Скажите, Карл, вы ведь неплохо знали мистера Дэннингса?
Несколько секунд тот глядел прямо перед собой, затем неохотно кивнул.
— Да. Я его знал.
— Когда Риган… когда она превращается в Дэннингса, не возникает ли у вас ощущения, будто… перед вами он сам?
Наступила долгая пауза.
— Да. Возникает, — прозвучал наконец сухой, безжизненный ответ.
Каррас почувствовал, будто какая-то пружина начинает сжиматься у него внутри. Больше они не говорили. Выехав на Кольцо, автомобиль остановился у светофора.
— Сойду здесь, отец Каррас. — Карл открыл дверцу. — Пересяду на автобус. — Он выбрался из машины и тут же сунул голову в окошко. — Большое спасибо, святой отец. Очень вам благодарен. Спасибо.
Карл постоял на островке безопасности, подождал, пока сменятся огни светофора. Улыбнулся и помахал отъезжающему автомобилю, подождал, пока он не свернул за угол у самого начала Массачусетс-авеню. Затем повернулся, подбежал к остановке, вскочил в автобус. Он сделал пересадку, доехал до остановки в северо-восточном жилом районе и зашагал к запущенному, полуразрушенному дому.
У подножия мрачной лестницы Карл замер и некоторое время простоял здесь, вдыхая кислые кухонные запахи, слушая доносящийся откуда-то детский плач. Проворный таракан, выскочив из-под плинтуса, острым зигзагом проворно засеменил по ступеньке. Карл пошатнулся, ухватился за перила, но тут же взял себя в руки и, покачав головой, стал подниматься по лестнице.
Он свернул в темный угол площадки второго этажа и с минуту стоял, опершись о дверь, рассматривая карандашную надпись на стене: “Никки и Элен” с сердечком, в самом центре которого начала отваливаться штукатурка. Затем нажал на звонок, опустил голову и стал ждать. Из глубины комнаты донесся скрип пружин, послышалось раздраженное ворчание; наконец раздались шаги, неровные и с подшаркиванием, будто от плохого протеза. Дверь резко приоткрылась, натянув до предела цепочку, и в просвете выглянула женщина с сигаретой, свисающей из уголка рта.
— А, это ты, — прохрипела она, и дверь распахнулась.
Карл поднял глаза, встретил жесткий и неуверенный, бегающий взгляд. Он заглянул глубже в два бездонных колодца невысказанной обиды и содрогнулся от злого изгиба порочных губ. Из полумрака на него глядело лицо погубленной юности, будто искаженное одним непрекращающимся криком, криком ночного ужаса перед светлым, негасимым воспоминанием о невинности и красоте.
— Эй, скажи — пусть идут ко всем чертям! — рявкнул кто-то из квартиры заплетающимся языком.
— Заткнись там, — огрызнулась девушка через плечо. — Тут мой папаша пришел… Он пьяный, папа. Ты лучше уж не входи.
Карл кивнул и полез в задний карман брюк за бумажником; затем раскрыл его, чувствуя, как липнет к пальцам пустой и бессмысленный, но цепкий взгляд.
— Как мама? — Она затянулась сигаретой, по-прежнему не сводя глаз с веера десятидолларовых купюр.
— Хорошо, — ответил он. — У мамы все хорошо.
Она протянула руку и тут же зашлась рваным кашлем.
— Проклятые сигареты!.. Спасибо тебе, папа.
Карл не ответил: он глядел на темные шрамы от многочисленных уколов. Деньги выскользнули у него из рук.
— Эй, побыстрей там можно? — донесся из квартиры пьяный рев.
— Слушай, папа, давай закругляться. А то… ты же его знаешь.
— Эльвира! — Карл вытянул вдруг руку, сжал ей запястье и зашептал умоляюще: — В Нью-Йорке есть клиника…
— Да ладно тебе!.. — Девушка скорчила гримасу и начала вырываться.
— Я сам отвезу тебя! Они вылечат! Ты не сядешь в тюрьму!..
— Папа, оставь же наконец! — Она высвободилась из железных тисков.
— Нет, нет, пожалуйста! Это…
Дверь с треском захлопнулась у него перед носом. Карл постоял немного на темной площадке, горестно свесив голову. Послушал приглушенные голоса за дверью. Циничный смех. Душераздирающий кашель. Затем повернулся, собираясь уйти, и вздрогнул: на пути его стоял лейтенант Киндерман.
— Давайте все-таки поговорим, мистер Энгстрем. — Глаза его глядели печально; руки были в карманах. — По-моему, настало время нам поговорить, наконец, откровенно.
Глава вторая
Каррас стоял в кабинете директора Института языка и лингвистики, заправляя пленку с первым набором фрагментов, который он подготовил заранее. Наконец он щелкнул ручкой и отступил от стола на шаг. Сдавленно квакающий, возбужденный голос понес полную звуковую ахинею. Некоторое время они слушали запись молча.
— Что это, Фрэнк, язык? — Священник повернулся к директору.
— Чертовщина какая-то, — проговорил тот с хмурым изумлением, не слезая с краешка стола. — Откуда это у вас?
— Занимался когда-то одним случаем раздвоения личности. — Каррас остановил магнитофон. — С тех пор пленка и осталась. А сейчас вспомнил: статью собираюсь писать.
— Понятно.
— И что вы об этом скажете?
Директор стянул с носа очки, закусив ободок.
— Мне, во всяком случае, ничего подобного слышать раньше не приходилось. Хотя… — Он хмуро взглянул на Карраса исподлобья. — Не могли бы вы поставить сначала?
Священник перемотал пленку и запустил ее снова.
— Ну что?
— Вообще-то речевой ритм явно прослушивается.
Каррас быстро подавил шевельнувшуюся было надежду в груди.
— Мне тоже так показалось.
— Но вот языка — нет, не узнаю. Древний он хотя бы или современный, не знаете?
— Ничего не могу об этом сказать.
— Почему бы вам не оставить пленку у меня? Мы бы тут и занялись ей с ребятами.
— Может быть, перепишете, Фрэнк? Мне очень хотелось бы оставить оригинал у себя.
— Ну разумеется.
— Есть тут у меня для вас и кое-что еще. Вы не торопитесь?
— Нет-нет, выкладывайте, в чем там дело.
— Скажите, если я предложу вам речевые фрагменты с голосами двух, судя по всему, разных людей, сможете ли вы на основе семантического анализа установить наверняка, двое все-таки говорят или личность одна и та же?
— Думаю, что смогу.
— Каким образом?
— Есть у нас, например, метод знакотипового подсчета, с помощью которого определяется частота употребления тех или иных частей речи. Для этого требуется, правда, образец объемом не менее тысячи слов.
— И вывод ваш будет окончательным?
— Ну, в основном, да. Видите ли, такой подход позволяет нам обойти стороной лексиконный барьер: нас ведь интересует здесь не то, какие слова употребляет субъект, а то, как он эти слова связывает между собой. Основным критерием служит так называемый “индекс разнообразия”. Простому смертному так сразу и не понять, а нам только того и нужно! — Директор усмехнулся, затем движением головы указал на пленку, которую Каррас держал в руках. — Если я правильно вас понял, тут записаны голоса двух разных людей, так?
— Нет. Наговорил-то все это один человек, просто мы имеем тут дело с раздвоением личности. Голоса совершенно непохожи, да и речь как будто бы разная, но источник — один. Так вот, я и хотел бы попросить вас об одолжении…
— Протестировать? С удовольствием. Сейчас же отнесу пленку одному своему сотруднику…
— Нет, Фрэнк, я прошу вас о действительно большом одолжении: не могли бы вы все это сделать сами, причем как можно скорее?
Директор заглянул священнику в глаза, понял, что дело серьезное.
— О’кей, о’кей, — кивнул он, — тогда займусь этим сейчас же.
Оставив в институте копии, Каррас с оригиналом вернулся в резиденцию. На полу его комнаты перед самой дверью лежало извещение: бумаги из клиники прибыли.
Он бросился в приемную, расписался за пакет. Тут же вернулся в комнату, начал читать и уже через несколько минут понял, что зря побеспокоил лингвиста.
“…имеются все указания на навязчивую идею, в основе которой — чувство вины; следствием этого и стал, по-видимому, истерико-сомнамбулический…”
Но это злосчастное место для сомнений… Всегда-то оно остается. “Суть вопроса лишь в толковании феномена… но стигмат…” Каррас спрятал в ладонях измученное лицо. Да, в отчетах упоминалось появление стигматических знаков. Там же отмечалось, однако, что кожа девочки отличается необычайной раздражительностью, и что Риган вполне могла рисовать сама, просто водя пальцами по груди. Дерматография.
“Ну конечно, так оно и было!” — Каррас больше в этом не сомневался. Потому что стоило лишь стянуть ей руку ремнями, как загадочное явление прекратилось раз и навсегда.
“Итак, все-таки симуляция, пусть бессознательная — это не меняет дела.”
Несколько секунд он стоял в задумчивости и глядел на телефон. Позвонить Фрэнку и извиниться? Каррас поднял трубку. Выслушав гудки, надиктовал автоответчику просьбу об ответном звонке и медленно поплелся в ванную.
Ледяная вода обожгла лицо. “…Экзорсист должен быть абсолютно уверен в том, что ни один из признаков…” Каррас поднял взгляд на зеркало. “Что-то упущено? Но что? Запах кислой капусты…” Он повернулся, сорвал полотенце с вешалки и вытер лицо. “…Ах да, самовнушение. Больное подсознание способно иногда заставлять организм воспроизводить определенные запахи.”
Каррас вытер руки. “Стуки… ящик, выпрыгнувший из стола… Психокинез. Так ли? Вы что же, действительно верите во всю эту чепуху?..” Расправляя полотенце, он поймал себя на том, что просто не способен сейчас мыслить ясно. “Слишком устал… Все эти мнения и сомнения, беспрестанные маневры разбегающихся догадок — можно ли в зависимость от них ставить судьбу ребенка?”
Каррас вышел из здания и направился в университетскую библиотеку. У каталога периодической литературы он остановился. “По… Пол… Полте…” Нашел наконец журнал с работами немецкого ученого, доктора Ханса Бендера, специалиста по полтергейсту.
Он закончил читать и глубоко задумался. Итак, психокинез существует; он хорошо изучен, документирован, заснят на пленку. В статьях не содержалось ни единого намека на бесовскую одержимость. Напротив, вывод ученого состоял в том, что феномен полтергейста обусловлен выбросами внутренней энергии, высвобождаемой подсознанием (как правило, подростковым — это Каррас выделил для себя особо), вследствие, по-видимому, “необычайно высокого нервного напряжения, скопления негативных эмоций и фрустраций”.
Каррас потер измученные глаза. Он буквально валился с ног от усталости. Снова и снова, как мальчик, бегущий вдоль забора, чтобы еще раз пересчитать планки, возвращался он мысленно к началу своего списка. “Что упущено? Что?.. Ничего.” Другого ответа не было.
Он оставил журналы на стойке, вышел из библиотеки и направился к дому Мак-Нил. Уилли встретила его у порога, провела к кабинету и постучала.
— Отец Каррас! — громко объявила она.
— Входите.
Крис сидела за стойкой бара, тяжело подперев лоб ладонью.
— Здравствуйте, святой отец, — шепнула она хрипло, с каким-то затаенным отчаянием. Он бросил на нее тревожный взгляд.
— Как вы?
— Ничего. — Голос ее дрожал от напряжения, рука, прикрывшая часть лица, ходила ходуном. — Какие у вас новости?
— Бумаги из клиники я просмотрел. — Он помолчал немного, затем продолжал, ничего не услышав в ответ: — И пришел к выводу… Поверьте, я говорю совершенно искренне: лучшее, что мы можем сделать сейчас для Риган, это поместить ее в психиатрическую больницу и провести интенсивный курс лечения… — Крис сидела молча и только медленно раскачивала из стороны в сторону головой.
— Где сейчас ее отец?
— В Европе.
— Вы рассказали ему о том, что произошло?
Крис хотела сделать это, уже собиралась несколько раз позвонить… Общее несчастье могло бы их снова сблизить. Но Ховард и священники?.. Ради самой же дочери она решила молчать.
— Нет, — ответила Крис едва слышно.
— Вы знаете, его присутствие здесь, думаю, очень бы помогло.
— Слушайте, ну почему мы всегда ждем помощи откуда-то из-за семи морей? — Она обратила к священнику заплаканное лицо. — Обязательно там, где нас нет?
— И все же следовало бы его вызвать.
— Зачем?
— Это бы…
— Я обратилась к вам затем, чтобы вы изгнали беса, а не пригоняли сюда еще одного! — взвизгнула Крис, и лицо ее исказилось гримасой боли. — Это, что ли, называется у вас теперь экзорсизмом?
— Ну…
— На кой черт мне нужен здесь Ховард?
— Мы могли бы поговорить об этом позже…
— Говорите об этом сейчас, черт побери! Какой толк сейчас от Ховарда? Зачем он здесь нужен?
— Есть основания полагать, что в основе всего лежат чувства вины…
— Какой вины? — вскричала Крис, и зрачки ее сверкнули лихорадочным блеском.