– Ври больше!
– Творцом клянусь – сам видел! Только не это главное... Иду я позавчера перед самым отъездом мимо квартала Су-ингра, гляжу – идет Чэн, и весь железный! Весь! Целиком!..
«Врет, – подумал я. – Не мог он меня видеть. Не был я в районе Су-ингра... А, какая разница – он видел или кто-нибудь другой!.. людям рты не заткнешь. Разве что ногу ему туда сунуть, как тому ракшасу...»
– Ну да?!
– Да! Железный! Видать, Коблан, когда руку ему новую приклепывал, малость промахнулся молотом – вот и пришлось плечо железное мастерить, а пока плечо делал – еще чего помял...
– Сказки все это! Болтаете невесть что!..
– А вот Саид руку железную тоже видел! Ведь видел, Саид?
– Ведь видел...
– Вот! А там, где рука – там и остальное...
– Остальное – это да, – прогудел бас с откровенной завистью. – Ежели оно железное, остальное-то, а еще лучше стальное, так это да... бабы, небось, с ума сходят...
Мы с Единорогом уже едва сдерживались, чтобы не расхохотаться. Интересные слухи, оказывается, гуляют по Кабиру и за его стенами!
– А голова у Чэна как – тоже железная? – полюбопытствовал невидимый старик.
– Сверху только. А лицо обычное. Из мяса.
– Так это что же получается – Коблан теперь железных людей плодить будет?
– Кто его знает... может, и будет. Ежели что, к примеру, оттяпают...
«Ладно, хватит подслушивать. Есть-то хочется! – рассердился я непонятно на кого. – А ну-ка!..»
И я решительно протопал вниз и уселся за стол неподалеку от развеселой компании. Единорога я в оружейный угол ставить не стал – по негласному уговору.
Толстый краснощекий хозяин появился почти сразу. Я заказал ему завтрак и через минуту на столе уже дымился аш-кебаб, завернутый в маринованные листья дикого винограда, белела в пиале чесночная подлива, возвышалась стопка желтых лепешек – и я жадно принялся за еду, изредка поглядывая на шумных спорщиков.
Через некоторое время визгливый сплетник – долговязый и смуглый детина с неожиданно мелкими чертами невыразительного лица – обратил на меня внимание.
Его глубоко посаженные глазки остановились на мне раз, другой – и вдруг он уставился на мою правую руку, не донеся до рта пиалу с вином. Я просто слышал, как лихорадочно трещат его заржавевшие мозги, сопоставляя увиденное с известным.
Наконец долговязый расплылся в широченной улыбке, видимо, придя к какому-то определенному выводу.
– Смотрите! – заверещал он, тыкая в мою сторону грязным пальцем. – Вот что значит мода! Теперь все хотят быть похожими на Чэна Анкора! Вон у него железная перчатка на руке, видите?!
Теперь уже все смотрели на меня. Я вежливо улыбнулся, прекратив на мгновение жевать.
– Тебя как зовут, парень? – нахально осведомился болтун. – Кабирец, да? Ты Чэна-то хоть однажды видел?
– Видел, – откусывая большой кусок кебаба, кивнул я, – каждый день, почитай, видел.
– Это где же ты его видел?
– В зеркале, – ответил я. – Когда брился по утрам.
И взял верхнюю лепешку правой рукой...
4
...А потом мы снова ехали по Фаррскому тракту, и с осенних тутовников осыпались на обочину липкие спелые ягоды, а мы по-прежнему молчали – но молчали уже гораздо веселее, чем вчера, и солнце припекало вовсю, причем я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь этому солнцу, а Единорог у седла весело звякает в ответ каждой моей улыбке.
Впрочем, улыбался я не только солнцу. Мне то и дело вспоминалась утренняя немая сцена в караван-сарае, испуганно-уважительные лица подвыпивших спорщиков за соседним столом; недоумение в их глазах, постепенно переплавляющееся в изумление...
«Вот и родился еще один слух, – думал я. – И пойдут дальше гулять легенды о Железноруком Чэне, и буду я в этих легендах обрастать железом с головы до ног... А ведь кто-то и впрямь видел меня в Кабире, одетого в доспех – то ли по дороге домой от Коблана, то ли при выезде из города; и по пути вчера нам люди встречались, и сегодня встретятся, и завтра... Так что слухи, похоже, будут преследовать меня по пятам и, скорее всего, обгонят; и ничего из попытки тихо выяснить, что к чему, у меня не выйдет...»
Ну и не надо! Глупо было бы рассчитывать остаться незамеченным, разгуливая по эмирату в этом-то железе! Дурак ты, Чэн... дурак и есть. Прав был Друдл-покойник.
При воспоминании о шуте что-то больно кольнуло внутри, и рука сама коснулась Единорога. Дурак я или не совсем дурак – но все равно я докопаюсь до сути... и пусть слухи торопятся, пусть бегут быстрее моего коня – я одновременно буду и приманкой, и охотником. Пожалуй, так даже лучше...
Тут я обнаружил, что мой меч уже давно разговаривает с Дзюттэ Обломком, и невольно прислушался к их беседе.
Единорог не возражал. Ну а у меня уже начало входить в привычку подслушивать и подглядывать.
– Дурак ты, Единорог! – прозвучал у меня в голове голос Обломка, и я невольно вздрогнул, натягивая поводья – до того этот голос и манера говорить напоминали покойного Друдла.
Или это Друдл напоминал Дзюттэ?
– Олух безмозглый, – продолжал меж тем Обломок. – Совсем как твой Придаток... Хорош он у тебя – нацепил на себя гору всякого-разного хлама, и рад! Чего это я с вами увязался?! Он же теперь, как статуя – даром что железный! Ну, и толку с этого?!
– Поживем – увидим, – философски заметил Единорог, и я с ним полностью согласился.
– Ага, увидим, – ехидно согласился Дзюттэ. – Вот на ближайшем привале и увидим!
Я понял, что шут-Блистающий специально дразнит Дан Гьена, как Друдл в свое время дразнил меня. Единорог это тоже отлично понимал, но поразмяться нам всем действительно не мешало, так что я лишь кивнул, а Единорог мирно согласился:
– Очень хорошо, Дзю. Так и сделаем.
– Хорошо, хорошо! – не замедлил передразнить его шут. – Это тебе хорошо! А со мной рядом этот паскудный недоделок умостился!
Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить, кого Обломок имеет в виду. Конечно же, Сая Второго...
– Ты у нас доделок! – проскрипел в ответ не выдержавший Сай. – Тупица болтливый! И гарда у тебя...
Ах, лучше бы он помалкивал!
– А, так оно еще и разговаривает! – зловеще обрадовался Обломок. – Ему, видите ли, гарда наша не нравится! По-моему, тот, чье место в навозной куче, не должен встревать в разговор истинных Блистающих... верно, Единорог?
– Верно! – согласился мой меч. – Эй, Сай, видишь своих родичей?
Я сперва не понял, о чем это они. А потом обнаружил, что в стороне от тракта двое крестьян неторопливо перегружают в арбу, запряженную ломовой пегой лошадью, целую гору навоза. Грузили навоз, как положено, вилами. Собственно, я не очень-то знаю, как положено грузить навоз, но не руками же в нем копаться!
А металлические наконечники трехзубых вил, средний зуб которых был существенно длиннее боковых, отгибающихся в разные стороны, и впрямь весьма напоминали по форме торчащий у меня за поясом Сай. Похоже, крестьянские вилы действительно могли оказаться его дальними предками, как верно заметил Дзюттэ.
– Что?! – возмутился Сай, тоже сообразивший, что к чему. – Меня, подлинного Блистающего, известного древностью своего рода, который ведет начало...
– Из дерьма, – прозаически закончил за него Обломок. – И в него же вернется!
– Хорошая мысль, Дзю, – с энтузиазмом поддержал шута Единорог. – Вот в ближайшем караван-сарае отыщем палку подлиннее, примотаем к ней этого умника, затем попросим пару Придатков спустить шаровары и потрудиться во имя великой идеи – и пусть наш друг займется тем, чем ему положено!
– Да я... да вы... – если бы Сай был человеком, я сказал бы, что он задохнулся от обиды. – Мерзавцы вы, а не Блистающие!
Я более тесно соприкоснулся с Единорогом и мысленно прошептал ему:
– Ты бы лучше попробовал выяснить, куда делись его дружки! Хоть Блистающие, хоть люди... или хотя бы одни Блистающие, потому что людей мы наверняка найдем там же!
– Уже пробовали, – ответил Дан Гьен, и я не сразу понял: отвечает он мне вслух или так же мысленно, как и я. – Молчит, подлец... Ничего, мы с Дзю его разговорим! Чем и занимаемся...
Я понимающе кивнул и снова вернулся к роли пассивного слушателя.
Дзюттэ явно заметил, что Единорог отвлекся от разговора, как если бы он с кем-то беседовал помимо Блистающих, но вида шут не подал.
– Это ты здорово придумал, Высший Дан Гьен, – подчеркнуто церемонно признал Обломок. – Небось, у меня научился... Дело говоришь! Чем таскать за собой эту обузу, лучше его к полезному труду пристроить. Местность тут сельская, лошадей с овцами невпроворот, да и Придатки не брезгуют пару раз в день под куст присаживаться – так что без работы не останется, со всех трех концов рыть станет...
Сай гордо молчал – но, похоже, он всерьез начинал верить в возможность такой, мягко сказать, незавидной участи. Допекли его мои приятели! А где обида да страх, там и разговоры. Есть, есть ему о чем поговорить, а нам послушать!..
– Ладно, хватит о навозокопателях, – заявил Обломок. – Время не ждет. Как найдем подходящее местечко – так и по-Беседуем всласть, пусть попотеет в железе... Эй, Заррахид, ты как насчет Беседы?
– Всегда с удовольствием, – качнул рукоятью Заррахид, до того молчавший и лишь ритмично постукивавший о бедро Коса ан-Таньи.
Разрешения вступить в разговор эсток спрашивать не стал. Еще бы – он теперь свободен, как и Кос, поскольку мой меч оказался ничуть не умнее меня самого, уволив Заррахида с должности... с той же самой должности, с какой я уволил ан-Танью, только разве что без письменного приказа.
А результат оказался одинаковым.
Я снял руку с Единорога и задумался о перемене в поведении Коса. После увольнения мой дворецкий неожиданно преобразился: спал, сколько хотел, заказывал блюда дороже, чем я, зачастую ехал впереди меня и полюбил размышлять вслух о «некоторых бездельниках». Я уж было подумывал принять его обратно на службу, заверив необходимые бумаги в ближайшем городе – да только не знал, согласится ли Кос?
Я бы на его месте ни за что не согласился.
Потом я случайно задел локтем Сая Второго – и мысли мои вернулись к Блистающим, прошедшим Шулму и устроившим эмирату кровавую баню. С целью спасения мира Блистающих. М-да... простая, однако, штука – жизнь! Ни тебе мифических убийц-асассинов, ни зловещих Тусклых с теплым клинком – а есть себе за горами-пустынями какая-то Шулма, которой до нас восемьсот лет тянуться, и есть бежавшие оттуда наши же Блистающие, узнавшие вкус крови.
А что им оставалось – скажи, Чэн-умница?! Этому Саю дерьмо в Кабире мешать – счастье после Шулмы! Ведь они, небось, объясняли – им не верили; доказывали – их не поняли или не захотели понять; и тогда они начали нас спасать. Как могли, как умели, убеждая кровью, смертью...
И убили Друдла!
Вот не умею я спокойно рассуждать... Как вспомню последний бой шута, так готов Сая этого узлом завязать! Я руку свою родную, отрубленную – и то простить готов, а Друдла никогда и никому не прощу.
Радуйтесь, Блистающие из Шулмы – нашли вы последователей! Чэна Анкора с Единорогом... и пошли последователи по следу вашему.
Радуйтесь и ждите!
Правда, вряд ли много таких, как я, наберется. Кто еще сумеет (или захочет) узнать цену крови, и звону сломанного клинка, и звуку, с каким входит в тело отточенная сталь?
Не успеть вам, беглецам... не переучите. Даже если у вас – у нас! – есть в запасе несколько лет. Три. Пять. Десять. Все равно – не успеете. Мало найдется людей и Блистающих, способных понять; еще меньше – способных отказаться от идеала, от искусства и изящества Бесед ради жестокой науки убивать. Пусть даже и во имя будущей жизни – своей и своих близких.
Мало. Даже если каждый будет стоить десяти, двадцати шулмусов – что с того? И грозой пройдет по эмирату Джамуха Восьмирукий...
Ну а допустим, что ваш план, беглецы, удался! Чем тогда мы будем лучше тех же шулмусов? Живее – будем, а вот лучше ли?.. И покатится вспять время, отбрасывая нас к эпохе варварских войн, тяжелых доспехов и Диких Лезвий.
Что лучше?
И есть ли третий путь?
Путь Меча?
Одно было ясно – мир стремительно меняется, и никогда уже ему не быть таким, как раньше... мир – он ведь тоже один.
Один против неба.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Чуть в стороне от дороги нашлось прекрасное местечко для Беседы. Мы слезли с коней, у Коса в руке немедленно оказался обнаженный эсток, и они принялись методично накручивать «Большую спираль Огня», которую я до того видел в их исполнении всего дважды.