Спустя два часа мы прибыли в Зальцбург, маленький городок у подножья австрийских Альп, превращенный в туристическую ловушку. Он был прекрасен. На юге вздымались сказочно красивые горы. На севере простирались холмистые, покрытые снегом равнины. Над старым городом возвышались башни в стиле барокко и множество богато декорированных церквей. Зальцбург был приятен своей стариной и совершенно очарователен.
Первая часть экскурсии состояла из часового рассказа о местных красотах, а потом нас отпустили на три часа погулять. Было морозно, и хотя Грейс справилась с выбором одежды лучше, чем я ожидал, она явно исходила скорее из стиля, нежели из соответствия зимней погоде. И потому мы первым делом купили ей толстый свитер, шапку и варежки. Теперь, когда мы остались вдвоем, она стала оживленной и радостной. Как ребенок, изумлялась великолепию зданий и магазинным витринам, однако ни о чем личном не говорила. К концу отведенного нам свободного времени мы зашли в маленькое кафе выпить горячего шоколада.
– Так хорошо, – сказала она. – Я и не предполагала, что будет настолько приятно.
– Я тоже.
– Ни разу не ездила на такие экскурсии.
– Правда? У меня создалось впечатление, что Коул и его семья были заядлыми путешественниками.
Она сжала губы и, откинув волосы, отвернулась.
– Это было другое.
– Почему?
Она нахмурила лоб и кончиком пальца потерла губу.
– Потому что сейчас мне не стыдно признаться, что я не знала о существовании Зальцбурга, пока Коул не дал нам билеты.
– А раньше было иначе?
– С отцом Коула да. – Она повела пальцами на окно, указывая на Зальцбург и на наше присутствие в нем. – Он бы в жизни не снизошел до чего-то настолько прозаичного, как экскурсия. Для него это было бы унизительно. Он бы возил меня сам и раздражался бы из-за того, что я ничего не знаю об этих местах.
– Звучит не особенно весело.
Она улыбнулась и, отметая прошлое, махнула рукой.
– Это и не было весело. С вами намного лучше.
Мне стало так хорошо, что я решил не развивать эту тему. Мы вернулись на поезде в Мюнхен и нашли место, где можно было поужинать. Мы выпили много вина. Мы болтали о пустяках и много смеялись, и когда вернулись домой, у меня было чувство, будто я живу не своей жизнью, а чьей-то чужой. Она открыла еще одну бутылку вина и подала мне бокал. А потом села рядом со мной на диван.
Слишком близко.
– Мы делаем то, что я думаю? – спросил я.
Она улыбнулась.
– Ну, раз дети уехали…
Я хохотнул. Слишком громко. А она положила руку мне на колено и наклонилась ко мне. Она и правда была очень красивой. Ни я, ни она не были молоды. У нее были морщинки около глаз и седина в волосах, но в тот момент она казалась мне потрясающей.
– Я не занималась этим несколько лет, – призналась она.
– Я еще дольше.
– С тех пор, как ваша жена…?
Я сглотнул. И кивнул. Десять лет после того, как она умерла, и ни с кем, кроме нее, на протяжении тридцати предыдущих. Я много раз заходил на сайты знакомств для тех, кому было за пятьдесят, но так и не решился зарегистрироваться. Не из-за Кэрол – она бы не упрекнула меня после стольких-то лет одиночества, – но потому что был трусом.
Потому что мне казалось, что для романтики я слишком стар.
Грейс встала. Протянула мне руку и потянула с дивана, а потом увела в свою спальню. Там она повернулась ко мне лицом.
– Можно, мы оставим свет выключенным?
Я хотел видеть ее, но потом подумал о своем собственном стареющем теле.
– Разумеется.
– Хорошо.
Она обвила мою шею руками и подошла чуточку ближе. Внезапно реклама «виагры» по телевизору перестала казаться мне такой уж смешной.
– Надеюсь, мотор еще будет работать, – проговорил я.
Она рассмеялась. Ее голос звучал так же нервно, как мой.
– Мы его заведем.
Я, может, и был стариком, но, как выяснилось, еще не совсем одряхлевшим. Еще одним облегчением стало то, что мне не мешали воспоминания о жене. Грейс ни на вкус, ни на ощупь не походила на Кэрол. В моем сознании они были четко разделены. Позже она лежала со мной в темноте. Ее голова едва задевала мое плечо. Судя по всему, у нее не было склонности к нежностям после секса.
– Они счастливы вместе? – спросила она.
– Кто?
– Наши сыновья.
Вопрос меня удивил.
– Абсолютно. Разве вам не заметно?
Она покачала головой.
– Нет. Не особенно.
Как можно было не заметить их взаимное притяжение? Коул и Джон до сих пор часто улыбались друг другу, как влюбленные школьники. Но опять же, атмосфера была напряженной, и, конечно, Коул находился в депрессии. Он пытался скрывать ее, но безуспешно, и Джон был осведомлен о ней лучше всех.
– Им хорошо вместе, но они тяжело переносят проблемы с усыновлением. Особенно Коул.
– Почему он так сильно хочет ребенка?
Я пожал плечом и задумался.
– У него большое сердце. Он заботится обо всех, кого знает, – в той мере, в которой ему позволяют. Я думаю, он будет прекрасным родителем.
– В отличие от меня. Знаете, он был прав. Я понятия не имею, как обращаться с детьми. И никогда не имела.
– Как и все мы. Пока не оказывается, что уже слишком поздно.
Она вздохнула.
– Могу я быть откровенной?
– Вы спрашиваете об этом сейчас, когда мы оба голые? После того, что мы сделали? Надеюсь, речь не о моем выступлении.
Она рассмеялась – как я и надеялся.
– Нет. О Ники.
– О ком?
– Об отце Коула.
– О. – Меня удивило ее желание обсудить бывшего мужа. – Я не знал, что его так зовут.
Она рассмеялась.
– Ну, на самом деле, его звали немного иначе. Коул Николас Фентон Дэвенпорт Второй, если хотите знать, но он предпочитал имя Николас. Он терпеть не мог, когда его звали Ник.
– Но против Ники не возражал?
– Напротив. Это имя он ненавидел даже сильнее.
И ей, разумеется, было необходимо называть его именно так. Привык ли он, как Джон смирился с именем Джонни, или же Грейс каждый раз выводила его из себя?
– Коул редко о нем вспоминает.
– Правда? Не ожидала.
– Почему?
Она пожала плечами и в темноте повернулась ко мне.
– Простите.
– За что?
– Мне кажется, зря я упомянула его. Как-то странно сейчас о нем говорить.
– Грейс, мы не дети. Мы все понимаем, ведь так? И вы, и я были женаты…
– Да, но ваш брак был настоящим. Вы ведь любили свою жену?
– И люблю до сих пор.
– У меня с Ники такого не было.
– Никогда?
Она покачала головой. Вокруг была темнота, поэтому я не мог ее видеть, но я услышал шорох ее волос по подушке. И почувствовал движение рядом с плечом.
– Он был более чем на тридцать лет старше меня. Мне было двадцать два. Годом раньше мои родители погибли в аварии. У меня не было денег. Я работала официанткой. Мы не влюбились друг в друга. Мы заключили сделку.
Я, конечно, не был знаком с этим Николасом, но тридцатилетняя разница в возрасте напрягла меня. Вместе со словом «сделка».
– Но ведь он женился на вас, да?
– Он хотел сына. Ничего больше его не заботило. И я пообещала этого сына родить.
– А он?
– Дал слово, что меня до конца жизни будут поддерживать.
– В смысле, финансово?
– Да. Звучит ужасно, я знаю. Но у меня не было денег, а он был так добр. Он мог выбрать себе жену где угодно, но – уж не знаю, почему – выбрал меня.
– И вы родили ребенка?
– Да. Я считала, что мне повезло родить сразу мальчика. Как он и хотел. Он меня баловал, и покупал мне подарки, и давал деньги на шоппинг. Нанимал нянь, чтобы они занимались ребенком. Я думала, что мне повезло. Мне и в голову не приходило, что в жизни может быть нечто большее, понимаете? Коул был под присмотром. О нем заботились. Как мне казалось, этого было достаточно.
– Но?
– Но я была несчастна. Я думала, что когда мы поженимся, то я впишусь в его круг. Думаю, он предполагал то же самое, но этого не случилось. Я оказалась не женой, а насмешкой. Глупой и молодой. Я рот не могла открыть без того, чтобы не опозорить его.
– Не может быть, чтобы все было так плохо.
– Поверьте, именно так все и было. Я только-только закончила школу и внезапно оказалась среди людей, которые не только учились в колледже, но и объехали целый мир. Которые видели вещи, о которых я даже не слышала. Которые были по-настоящему образованными.
– Если вы были настолько разными, то почему он женился на вас?
– Думаю, поначалу он находил мое невежество очаровательным. Так он мог гладить меня по головке и называть «глупенькой Грейс». Но с течением времени умиление износилось и очаровательное стало постыдным. Как-то раз мы были на вечеринке – кажется, на каком-то благотворительном ужине, – и я пыталась завязать общение с прочими женами, пусть все они и были старше меня. Я хотела, чтобы он мной гордился. И одна из них сказала…
Она умолкла и сделала вдох.
– Обещайте мне не смеяться.
– Она так сказала?
Она толкнула меня локтем.
– Нет! В смысле, это вы должны пообещать не смеяться над тем, что я расскажу.
– Обещаю.
Она вздохнула, явно не веря мне.
– В общем, она сказала, что Пантеон не оправдал ее ожиданий. Что он оказался намного меньше. А я сказала, что завидую ей, потому что всегда мечтала побывать в Греции.
– А, – сказал я. – Вы подумали о Парфеноне.
– Да.
– Кто угодно мог перепутать.
Она рассмеялась.
– Нет. Во всяком случает, только не люди их круга.
– И что случилось потом?
– Она подняла меня на смех. Сказала: «Милочка, ты никогда не станешь одной из нас. Почему бы тебе не посидеть на кухне вместе с любовницами?»
Мы стало ясно, откуда в ней развилось это надменное безразличие. То был щит против насмешек.
– Сидеть с любовницами было бы, наверное, веселее.
– Возможно.
– У вас были хорошие времена?
– Иногда. Особенно в Вейле. Мы ездили туда кататься на лыжах, когда мой Коул был еще маленьким. Николас уходил кататься один, а Коул, хоть уже и стоял на лыжах лучше меня, оставался со мной. Мы уходили вниз и гуляли по зеленым склонам. Это одно из немногих воспоминаний, когда я чувствую, что была настоящей матерью.
– У него до сих пор есть это кондо.
– Да? Странно.
– Ничуть.
Она отвернулась и стала смотреть на неподвижный вентилятор под потолком.
– После смерти отца он некоторое время жил у меня.
– Я не знал.
– Это продлилось всего несколько месяцев.
– А потом?
– Ему исполнилось шестнадцать, он купил себе автомобиль, и с тех пор я только его и видела. Он не хотел иметь со мной ничего общего.
– Как по мне, обычное поведение парня шестнадцати лет.
– Возможно. Не знаю. Он был таким обозленным. У него умер отец, и он, полагаю, еще разбирался со своей сексуальной ориентацией. Сколько раз я ни пыталась поговорить с ним, он всегда уходил.
– И в итоге вы перестали пытаться?
– Я думала, он сам так хотел.
А я думал, что она ошибается. Ребенок не может хотеть, чтобы мать от него отказалась.
Какое-то время мы лежали в неловком молчании. Постель, которую мы разделили, внезапно стала холодной.
Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, Грейс было жаль. Она была молода, осталась одна, без поддержки, а муж в этом смысле ей ничем не помог. Джон всегда полагал, что Грейс избегает Коула из-за того, что занята своей светской жизнью. Я же чувствовал, что она до ужаса одинока и сторонится сына просто-напросто потому, что не знает, как с ним помириться. И все же понять, почему она предпринимает так мало усилий, я, как ни старался, не мог.
– Вы должны были приехать на свадьбу.
– Я знаю.
– Так почему не приехали?
– Боялась.
– Чего?
– Опозориться.
В моей груди вспыхнул гнев.
– Он ваш сын. Это был важный день для него – для них обоих! А вы думали исключительно о себе?
– Я и не жду, что вы поймете.
И хорошо. Потому что я на самом деле не понимал.
***
Утром позвонил Джон – сказать, что они добрались, но с Томасом еще не увиделись. Повесив трубку, я какое-то время лежал и вспоминал прошлую ночь. Я нервничал перед встречей с Грейс. Не из-за секса, но потому что, когда мы засыпали, атмосфера между нами была напряженной. То, что она делала – обещала приехать, но в итоге не приезжала, не поздравляла Коула с днем рождения, не появилась на свадьбе – не укладывалось в голове, и все-таки я не считал ее плохим человеком. Более того, мне казалось, что она, возможно, травмирована даже больше, чем ее сын.
Я нашел Грейс на кухне, где она готовила завтрак.
– Вот кофе, – сказала она, показав на кофейник.
– Спасибо.
Я налил себе кофе и, сев за стол, стал смотреть, как она укладывает бекон в сковородку и разбивает над миской яйца.
– Это благодаря вам Коул любит готовить?
Она покачала головой.
– Я никогда не умела готовить, как он.
– Я не спрашивал, кто научил его, как готовить. Я спросил, вы ли научили его любить сам процесс.
Она закусила губу.
– Мне бы хотелось верить, что да. – Она опустила лицо, и когда между нами упала завеса ее волос, я чуть было не рассмеялся – настолько ее поведение походило на то, как поступал ее сын. – Я рада, что вы уговорили меня приехать.
– Я тоже рад.
Она перевернула бекон, по-прежнему избегая смотреть мне в глаза.
– Знаете, вы вчера были правы. Я была отвратительной матерью. – Я использовал не совсем такие слова, но спорить не стал. Мне показалось, она того не хотела. – Я до сих пор помню день, когда его потеряла. – Она переложила бекон на бумажное полотенце. – Ему было двенадцать. К тому времени я уже перестала путешествовать с ними.
– Почему?
Она положила на сковородку новую порцию сырого бекона.
– Я терпеть не могла ездить в Европу. Для меня эти поездки всегда заканчивались стыдом. Нью-Йорк был единственным местом, где у Николаса жили друзья – ну, деловые партнеры, – которые были такими же невежественными, как я, поэтому, когда он предложил жить отдельно, я туда переехала. Но после Европы они всегда заезжали ко мне, и мы несколько дней притворялись семьей.
Коул до сих пор чаще всего заезжал в Нью-Йорк по пути домой из Европы, хотя в самом городе не оставался.
– Понятно.
– В тот день я всю предыдущую ночь развлекалась на вечеринке. Здесь нечем гордиться, но тогда я очень часто проводила время именно так. Они только что вернулись из Рима, и Коул пребывал в абсолютном экстазе. Только и говорил, что о Форуме и Колизее. У него была книга с накладками, которые показывали, какими эти места были в древности по сравнению с тем, что от них осталось сейчас, и он пытался мне ее показать. Но я ссорилась с Ники. Знаете, как это бывает, когда они маленькие? Вы ругаетесь поверх их голов, но так, чтобы дети не догадались.
– Да, знаю.
– В общем, Коул все пытался обратить мое внимание на себя, все говорил: «Мама, смотри», а потом… – Она покачала головой. – Я не помню, что именно к тому привело, потому что была сосредоточена на ссоре с его отцом, но внезапно Коул сказал: «Мама, ты не понимаешь». А я повернулась к нему и ответила: «Дорогой, дело не в том, понимаю я или нет. Просто мне все равно». – Она подняла руку, чтобы вытереть слезы. Я не заметил, что она плачет. Ничто в ее голосе это не выдало. – Я никогда не забуду, какое у него стало лицо. Словно ему дали пощечину. Он не заплакал… уверена, он считал себя слишком взрослым для слез… но он убежал. И все-таки я думала, что он отойдет. Но вечером, когда они оба уехали, я нашла ту его книжку на дне мусорного ведра. Он повырывал оттуда страницы, и я могла думать только о том, как ему больно.
– Почему вы не позвонили ему? Почему не попросили прощения?
Она пожала плечом.
– Не знаю. Я говорила себе, что он просто ребенок, что он это забудет.
– Но он не забыл.
– В следующий раз я увидела его спустя почти восемь месяцев, и к тому времени он меня еле терпел. Он отказался обнять меня. Он… – На этот раз ее голос осекся. Она закрыла руками лицо. Ее плечи дрожали.