Адин усмехнулся, головой покачав, будто недоумевая, как такое получилось.
— В общем, мне повезло. Мне и Иррашу. Потому что мы пусть и смутно, но помним, что значит детьми быть. Любимыми. Остальным гораздо меньше подфартило.
— Адин, я…
— Подожди. Это всё присказка была, сказка ещё впереди, — пообещал демон, пристраивая руки на колене. — Я уже говорил: детей дворян из дома отсылают, как только они штаны мочить перестают. Не у всех родителей хватает денег, мозгов, понимания и Тьма знает чего ещё, чтобы воспитать отпрысков правильно. А корона постоянно нуждается в образованных чиновниках, офицерах, придворных. И образованных правильно… Прости, я опять, кажется, заговорился, — ивтор покосился на Арху виновато.
— С тобой такое бывает, — проворчала лекарка.
— Профессиональный перекос, — Адин улыбнулся застенчиво. — Так вот, у высшего дворянства есть такая, скажем, общественная нагрузка. Они принимают детей своих вассалов, обучают их, содержат за свой счёт, вместе с собственными отпрысками. Вот так мы все дружно и оказались в замке Харратов.
Ивтор помолчал, подобрал с земли новую ветку, поворошил ей костёр.
— Я не знаю, с чем это сравнить. Поэтому просто расскажу. Общая спальня на пять, а то и десять воспитанников. Кровать одна на двоих, одеяло тоже. Комнатки крохотные, без окон, чтобы сквозняков не было: душно, вонь, как в конюшне. Зимой холод жуткий — каминов-то нет. Пойди, протопи такую громадину! Никаких лесов не хватит. Новая одежда выдаётся один раз в год. Вырос ты из рубашек, не вырос — никого не интересует. Сам штаны разодрал — сам чини. Представь, как штопает ребёнок? С утра и вечером вполне взрослая муштра. Днём занятия: языки, этикет, генеалогия, каллиграфия, чтоб её… — демон хмыкнул, словно что-то приятное вспоминая. — Мне это каллиграфия сложнее всего давалась. Неправильно написанное пытался пальцем стереть. А наказание одно — розги. И за невыученный урок, и за испорченную бумагу, и за испачканные руки.
— Адин, пожалуйста!.. — почти взмолилась ведунья.
Но ивтор в ответ только головой отрицательно мотнул.
— Но всё это можно перетерпеть. Самое сложное — голод и невозможность одному остаться. Чего ты так смотришь? Самый настоящий голод. Представь, сколько стоит прокормить ораву подростков в тридцать с лишним голов? Нет, родители за нас, конечно, что-то там платили, но не все. Кто-то вообще на попечении короны был. У кого-то не родители, а опекуны. Да и лорду Харрату никакого дела, сыты там его воспитанники или нет. Естественно, и завтраками, и ужинами кормили, но за день напластаешься так, что… В общем, есть хотелось постоянно. Особенно маленьким тяжело приходилось — старшие еду отбирали. Потом-то сами старшими стали. Крестьяне из деревни, что рядом стояла, нас ненавидели. Мы их поля с огородами как саранча обирали, и вырасти толком не успевало. И ведь ничего не поделаешь: лорды! Ну, местные мальчишки, понятно, иногда вылавливали по одному, морды били. Не веришь, что так быть может?
— Верю, — кивнула Арха, старательно в сторону глядя. Кормилица Дана ей похожее рассказывала. Не от хорошей же жизни маленький лорд в собачьей конуре прятался. — Ты говори.
— Да я, в общем-то, уже закругляюсь. Последнее, что сказать хотел. Вот говорят, что собственничество у демонов в крови. Может и так, только… Мы постоянно жили толпой. На плацу, в классах, на обеде. Даже в кровати ты не один, даже одеяло приходится делить. Ничего, кроме одежды, своего нет, а если есть… У Шая медальон был с материнским портретом — спёрли. Потом оказалось, просто из зависти. Как так? Ни у кого нет, а у него есть? Вот и спёрли, в нужник выкинули, чтобы и у него ничего не было. И за всё приходится драться: за кусок хлеба, за неразболтанный тренировочный меч. И за то самое одело тоже. Прости, у меня с тех пор на одеяла и кровати фетиш.
Адин опять улёгся на землю, заложив руки за голову, прищурился на солнце, белым мячиком маячившем в небе.
— Я жутко крестьянам завидовал. Всё мне казалось, что у них какая-то необыкновенная свобода есть. Захотят — в лес пойдут, захотят — в поле. И никакой горн им не указ. Жизнь-то у нас по горну считалась: побудка, на уроки, на тренировки. Мне очень хотелось горнистом стать. Мерещилось, будто он в замке командует, и все ему подчиняются.
— Стал? — спросила лекарка, очень стараясь носом не хлюпать.
— Стал, в конце концов. Правда, быстро об этом пожалел. Горнисту-то поворачиваться быстрее других надо, вставать раньше, урок заканчивать раньше.
— И в чём мораль? — Арха всё-таки всхлипнула.
Хорошо хоть, получилось зло, а не жалостливо.
— А мораль вот в чём, — кивнул Адин, словно с чем-то соглашаясь. — Я уже говорил, что нам с Иррашем повезло. И всем пятерым повезло ещё раз. Не знаю, почему. Наверное, потому что Дан урод, вроде меня. Правда, сам он говорит, будто в этом книжки виноваты, но читали-то многие.
— А мне говорили, ты самым начитанным был.
— Возможно, — пожал плечами демон. — Говорю же, читали многие. Только вот совсем немногие решили: так неправильно. Жить так неправильно, детей воспитывать неправильно. Я ещё раз говорю: это не хорошо, и неплохо. Это так, как оно есть. Не мы первые. И отцы так росли, и даже пра-пра-прапрадеды. Что твоё — твоё, защищай когтями и клыками. Нет никакой дружбы и любви, бывает взаимовыгодное сотрудничество, но не часто. Один из партнёров всё равно выгоды получит больше. Нет преданности, есть честь и клятва сюзерена. Нет обязательств, есть долги, которые подсчитывает Тьма. Это закон нашего мира, понимаешь?
— Нет, — буркнула ведунья. — Не понимаю и понимать не хочу.
— Во-от, — с удовольствием протянул Адин. — И Дан тоже так думает. А ещё и других убедил. Кого-то больше, кого-то меньше. Главное, ему удалось нас в кучу собрать, хоть он и самый младший. Впятером-то оно пережилось как-то… проще, что ли?
— Как младший?
— Да вот так. По возрасту мы все старше его. Но ты опять не про то. Наш лорд Харрат всегда играет теми картами, что ему сдают, и правила старается не нарушать. Он их меняет, правила-то. Ну вот захотел законы сменить и не бунты стал устраивать, а в политику по самые уши залез. Захотел тебя при себе иметь и потихонечку, полегонечку начал играть ситуацией.
— Мо-ло-дец! — сквозь зубы процедила Арха.
— Я тоже так думаю, — согласился ивтор.
— Всё это, конечно, замечательно. Но к чему этот рассказ? Чтобы я его пожалела?
— Да не о жалости речь, — демон глянул на лекарку, как на не слишком умную ученицу, умудрившуюся расстроить наставника. — Я говорю, он умеет и может менять правила. Ему главное понять какие и зачем. А некоторые вещи хаш-эду в голову не придёт. Вот чего ты хочешь? Чтобы он свою любовь и заботу демонстрировал? Так объясни, зачем ему это надо.
— В смысле, зачем ему это надо?! — от возмущения у ведуньи даже дыхание перехватило. — Если он любит, то…
— Что? Обязан это делать? То есть, ты его не любишь?
— Почему?!
— Как-то я не заметил, чтобы ты с ним нежничала, — хмыкнул ивтор.
— Он пошлёт меня вместе с моей нежностью! Дан же занят постоянно, у него дела великие!
— Какие?
— Откуда я знаю? Со мной он не делится!
— А почему он с тобой не делится? — Адин опять сел, положив руку на колено. — Что ты сделала, чтобы он с тобой делился?
— То есть я должна!..
— Нет, — перебил её демон жёстко. — Никто. Никому. Ничего. Не должен. Все наши долги мы обязаны очень тщательно взвешивать — это закон Тьмы. Каждый решает за себя. Вот и решай, что тебе хочется, что из этого «хочется» необходимо и что ты готова за это отдать.
— Да я за него!..
Арха захлопнула рот, даже зубами скрипнула, отвернулась обиженно.
— Посмертие отдала? — спокойно уточнил демон. — Никто и не спорит, поступок, стоящий немало. Правда, сиюминутное геройство с не слишком понятной оплатой в будущем — это легко. Гораздо сложнее ежедневно, ежечасно жертвовать своими «хотелками». Смиряться с тем, что любимый храпит или чавкает или домой поздно возвращается. Но дело в другом. Какая же это любовь, если постоянно меряться, кто кому сколько сделал?
— По-твоему получается, что любовь это одна такая сплошная жертвенность?
— Нет, не получается, — мотнул головой Адин. — Это как раз у тебя получается: «Я для него, а он!..» — тут не сделал, здесь не сказал, а там, наоборот, сказал, да не то. Сама знаешь, в этом мире бесплатно даже материнская любовь не всем даётся. Кстати, твоему ребёнку повезло. Вот ему я завидую абсолютно чёрной завистью. Что же касается вас с Даном… Серьёзно, ведь всё до смешного просто: ты любишь его, он любит тебя. Вам лишь нужно научиться одним одеялом укрываться. Так, чтобы на обоих хватило.
Ивтор встал, зачем-то отряхнул колени. Потрепал Арху по макушке, да ещё в затылок чмокнул. И пошёл себе. Ну да, его, видимо, тоже в столице дела заждались. Деловые все кругом, деваться некуда.
***
Там, в степи огонь нёсся вперёд со скоростью ветра. Отсюда же, со скалы, казалось, что серая полоска, смахивающая на грязную вату, совсем не движется. Она только в высоту росла, будто пытаясь до солнца дотянуться и всё — зависла, замерла у горизонта, деля небо и землю. Приходилось ждать. Агной-ара сказала: в обратный путь можно будет двинуться, только когда пожар уйдёт дальше на запад, да и то не сразу, а через день-два — земля остыть должна.
Арха уже начинала жалеть, что не согласилась вместе с демонами вернуться. Мыслишка попросить Шая перенести в столицу мелькала навязчивым призраком: её отгонишь — глядь, через полчаса опять вернулась. А что делать, если делать нечего? Вынужденному ожиданию радовались только лошади, да шаверы-«наложники», залёгшие в спячку. Видимо, ни расовые, ни культурные различия для настоящих солдат значения не имеют: если ситуация позволяет, нужно спать.
Блондин привидением бродил между камней. Просто так бродил, а, может, изучал жизнь коз, которые тут в изобилии водились, кто его знает? Главное, что общаться ифовет не желал, пребывая в несвойственном ему мрачно-меланхоличном настроении. То есть, огрызался на любого, посмевшего к нему обратиться.
Ирда строгала палочки. Просто сидела у костра и строгала. Достругает сучок до размера спички и в костёр бросит, за другой берётся. У ног демонессы уже приличная кучка стружек образовалась, но ифоветка этого, вроде бы, и не замечала.
Арычар как заправский полководец изучала местность: замрёт, вглядываясь вдаль, постоит неподвижно минут пять-десять, а то и больше. Буркнет себе под нос что-то, сильно смахивающее на ругательства. Пройдётся кругом по площадке перед пещеркой и снова степь озирает.
Тоска. И ничего не остаётся, кроме как думать. А думать не хотелось. Уж больно мысли приходили не сладкие, то ли смолу, то ли кофе напоминающие: горько-тягучие, оставляющие противный вяжущий привкус.
— И чего вот ты тута торчишь, как кобель на бугру, а? — ворчливый голос старухи, про которую ведунья успела благополучно забыть, заставил Арху вздрогнуть. И не её одну — Ирда тоже едва в костёр не нырнула. — Как командовать, так ты первая. А как чего полезного сотворить, так и нету тебя, белоручка, ирханова дочка?
Странная бабка сгорбившаяся рядом с входом в занор, да ещё и плащом накрывшаяся, мало чем от камня отличалась. Да, собственно, ведунья в серьёз полагала, будто это кусок скалы: не заговори она, не приметила бы.
— И что я, по-твоему, сделать должна? — сквозь зубы и явно через силу процедила Агной, даже не обернувшись.
— Да хоть чай завари! Нарчар вон бледненькая какая, худенькая. Ей бы горяченького в самый раз хлебнуть.
— Нет у нас чая, — огрызнулась степнячка.
— Это у тебя нету, а у меня всё есть, я запасливая, — хихикнула старуха, будто и вправду смешное что-то сказала.
— Да я твой чай пить не стану, даже если от жажды помру, — хмыкнула шаверка.
— Неужто ты думаешь, я единственную свою внучку, кровиночку отравить задумала? — возмутилась старуха. — Ты, змеища подлая, всех-то по себе не суди! Я вот погляжу, погляжу, да нарчар-то и уведу от тебя подальше. А то, может, ты и её извести захочешь, а?
— Не внучка она тебе! — рыкнула Агной. — Плоть от плоти моей! И не тяни к ней лапы, стерва!
— Давайте я чая заварю! — поспешно предложила Арха.
Честно говоря, «горяченького» ей сейчас совсем не хотелось — и без того жарко. Но разнимать шаверок, вздумай они опять драку устроить, желания ещё меньше было. Ночью-то их и Дан с Иррашем едва разнять сумели. И не без потерь, между прочим. Кошак, заработавший длинную царапину через всю физиономию, выражал своё отношение к происходящему громко и забористо.
— Да сиди уж, сама справлюсь, — отмахнулась от внучки арычар, — отдыхай. А то и вправду, зелёная и тощая, аж ветром качает.
Ведунья на такую оценку собственной внешности лишь ухом нервно дёрнула, но возражать не решилась.
— Давай сюда свой чай! — приказала Агной, притащившая от ручья полный котелок с водой. — Кидай только, сама не подходи!
— Да и пожалуйста! — обиделась старуха, действительно швырнув в степнячку мешочком.
Зато у всех занятие появилось: смотреть, как шаверка с котелком возится, над костёрком его прилаживает, да почти невидимый в ярком дневном свете огонь раздувает, подкладывая веточки.
— Кстати, арычар, — подала голос Арха, соскучившись просто так смотреть. — А почему вы с ней на имперском разговариваете? Я думала, шаверы между собой на степном общаются.
— Так это только с живыми, — безмятежно откликнулась бабушка, не прекращая осторожно на угли дуть.
— В смысле?! — опешила лекарка, нервно косясь на старуху, снова — и вполне успешно — изображающую собой камень.
— Да неужели тебя даже этому отец не научил? — возмутилась Агной. — С мёртвыми, да с душами просто так болтать не к добру: заговорят, в Бездну утащат. Но на вашем языке можно, он же не настоящий, силы не имеет.
— А она… действительно мёртвая?
— Да уж неживая, — фыркнула бабушка. — Может, конечно, кто и по-другому считает, а я её дохлой ещё зим тридцать назад объявила.
— Убила? — осторожно уточнила лекарка.
— Да нет, не убила, — поморщилась степнячка, словно ей в рот кислое попало. — Хотела, но…
— Но не вышло у тебя ничего, — съязвила старуха, обладающая, видимо, очень острым слухом. — А на счёт того, кто кого мертвее, на себя глянь, змеища. Я-то ещё раньше сказала, что ты сдохла!
— Не раньше! Я первой была, и отец это слышал!
— Ой, гляньте на неё! Она первой была! Да как бы ты поспела, криворукая? Ты вон даже водицы вскипятить не можешь! Рядом ж щепок настругано, а и этого не видишь! Всё дуешь, всё пыжишься!
— Давайте я подкину! — встряла Арха, испугавшись, что драке все-таки быть.
— Не на… — начала Агной.
Начать-то она начала, да закончить не успела. Ведунье даже подкидывать ничего не пришлось, она просто наструганное Ирдой ногой в костёр сдвинула. Тут-то и случилось странное. Огонь будто вздохнул, а потом выдохнул прямо в лицо степнячке струю пламени с облаком невесть откуда взявшейся сажи.
Лекарка только пискнула, плюхаясь на задницу. Потому как было чего бояться. Может, покрытая сажей шаверка выглядит и не так страшно — чёрное на чёрном не особенно-то заметно. Но вот разъярённая, да ещё и подкопчённая степнячка, начисто лишённая бровей, ресниц и хорошего клока волос — это зрелище не для слабонервных.
— Убью! — пообещала нежная родственница, таращась на внучку.
— Я не хотела… — проблеяла лекарка.
— Ну и где твоя красота, Агной-ара? Да что это я? Вот теперь краше солнышка, все мужики к ножкам падут, точно говорю! — сухо захихикала старуха. — Принести зеркальце, чтоб полюбовалась вдоволь? Или, может, солькой присыпать, а то ведь не навек такая-то красота останется! Эк, я ловко придумала, вокруг пальца обвела! Ну кто тут первая красавица да умница? Элной-ара, вот кто!
Собственное имя сумасшедшая почти пропела.
— Убью! — взревела Агной.
И рванула с такой скоростью, что Архе показалось: шаверка на миг расплылась в воздухе. Ненормальная бабка дожидаться, пока её убивать будут, не стала. Пронзительно взвизгнула, подхватила длинные юбки, да и пошла сигать по камням с козлиной ловкостью.