Была, правда, одна небольшая проблема: я не отвечала на ее вопросы. Надо отдать ей должное, она заметила это довольно быстро.
— Что ж, Салли, — наконец произнесла она, не добившись от меня ответов. — Я прекрасно знаю, что вы меня слышите, что вы понимаете, где находитесь, что происходит и какое впечатление вы производите на окружающих. Это означает, что ваш отказ говорить можно расценивать как явление психосоматической природы.
Скупая улыбка.
— Конечно, если вы и впрямь сейчас не расположены разговаривать, ничего не попишешь. Только поймите, пожалуйста, что мне необходимо поставить правильный диагноз, определить для вас правильный и эффективный курс лечения, а для этого вам придется ответить на мои вопросы. Так что, может, попробуем еще раз?
Я ничего не сказала. Она снова пробежалась по вопросам из списка. Где-то в середине перечня я повернулась к ней спиной. Она встала и перенесла стул на другую сторону кровати.
— Ну вот, теперь мы опять можем видеть друг друга.
Я пришла от этого в восторг и немедленно снова показала ей спину. Доктор Родейл испустила шумный протяжный вздох.
— Своим поведением, миссис Гудчайлд, вы только замедляете свое выздоровление — и оттягиваете тот счастливый момент, когда сможете с нами попрощаться. Что ж, как я уже сказала, я не могу вас заставить отвечать на мои простые медицинские вопросы. Выбор за вами. Но лишь до поры до времени. Так же, как вы, конечно, сами решаете, есть вам или отказываться от пищи. Но, как вы хорошо знаете, жить без пищи невозможно. Поэтому в какой-то момент отказ от пищи вынудит нас о вас позаботиться. Вижу в карте записано, что участковый врач прописал легкое успокоительное, чтобы помочь вам засыпать. Я назначаю вам такую же дозу на сегодняшний вечер. А когда я снова приду повидать вас завтра, надеюсь, разговор у нас получится лучше, чем сегодня. До свидания.
Через пять минут после ее ухода двери снова отворились, и я познакомилась со своей соседкой по палате. Собственно, знакомства не произошло — она была в бессознательном состоянии после операции. Во всяком случае, я решила, что она в состоянии чего-то после какой-то операции, потому что ее привезли на каталке, а голова была обмотана бинтом. Хоть я и скрючилась на кровати, однако сумела рассмотреть, что это чернокожая женщина, примерно моя ровесница. Сестра Паттерсон помогла санитарам подвезти каталку к кровати. Когда они ушли, сестра прочитала записи в карте, измерила ей пульс, поправила простыни. Заметив, что я слежу за ней взглядом, она сказала:
— Ее зовут Агнес. Ее сынок, Чарли, в соседней палате вместе с вашим малышом. Может, вы с ней поговорите немного, когда она придет в себя? Вам полезно будет. С ней ведь было то же, что сейчас с вами происходит. В смысле, с ней пока и есть все то же — страшно жалко, но уж как есть. В этой вашей пляске нет ни ритма, ни правил. Тут самое главное — остановиться, пока не доплясалась до серьезных неприятностей. Вот с бедняжкой Агнес похоже, уже случилось. Но вы ее послушайте, пусть расскажет о себе. Она такая светлая голова, наша Агнес — госслужащая, притом высокого ранга. Да только болезнь не разбирает — ей дела нет, кто ты такой, верно?
Она подошла и снова села ко мне на кровать. Мне ужасно не хотелось, чтобы она это делала.
— Раз уж мы заговорили о скверных вещах, которые случаются с хорошими людьми — как вам такое выражение? — открою секрет; вы произвели не лучшее впечатление на докторшу. А она из тех врачей, с которыми предстаешь сотрудничать, если вы понимаете, о чем я. Старой выучки врач. Очень любит порядок, всегда точно знает, что для вас лучше. И именно это и делает. Что там ни говори о ее манерах, но она и правда отлично знает, как вытягивать девушек вроде вас из таких переделок. Уж поверьте мне на слово, из этой трясины можно выбраться, и этот путь впятеро короче и проще, чем кажется. Просто помогите нам помочь вам… Так что давайте. Постарайтесь проглотить хоть кусочек.
Эм, надеюсь, ты не думаешь, что я сейчас разбегусь и стану тебе помогать? Проблема в том, в чем она состоит, а состоит она в том, что есть проблема, которая представляет собой проблему, когда речь заходит о вышеупомянутой проблеме, потому что в том и проблема, что…
Она выдвинула столик, отрезала кусочек сэндвича и поднесла его к моему рту. Слушай, я знаю, ты хочешь мне добра. Но… нет, я не собираюсь опять возвращаться ко всему этому.
— Может, яблока? Молока? Наше лучшее бисквитное печенье? Может, хоть что-то понравится?
Только тишина.
— Ладно, а как насчет того, чтобы выбраться сейчас из кровати да пойти проведать Джека? Он бы, наверное, сейчас не отказался, чтобы его покормили.
На это я наконец отреагировала довольно бурно: схватила подушку и зарылась в нее лицом.
— Похоже, я сплоховала, — сказала сестра Паттерсон. — Но слушайте, ведь и правда, ребенку-то есть надо?
У сестры на поясе заверещал пейджер. Она посмотрела на меня.
— Вызывают. Забегу к вам позже. А если вам что-то будет нужно, просто нажмите на кнопку.
Мне ничего не было нужно — и уж меньше всего я нуждалась в визите Тони, который пришел через час. Он принес сегодняшний номер «Кроникл» и большой яркий пакет лакричного ассорти. Когда он нагнулся меня поцеловать, я посмотрела на циферблат его часов: 17:12. Не иначе, как чувство вины заставило Тони нанести столь ранний визит — на добрых три часа раньше, чем он обычно сдавал в печать свои полосы.
— Ну, как дела? — спросил он.
Я ничего не ответила.
— Вот принес тебе…
Тони разложил гостинцы на тумбочке у кровати, нерешительно оглянулся на стул, решая, сесть ему или не стоит, и остался на ногах. Еще он решил сосредоточиться на разглядывании точки чуть в стороне от меня — его явно смущали мой вид и странная, застывшая поза.
— Я только что был у Джека. Отличные новости — он отоспался, и сестра сказала, что он опустошил две бутылочки, такой был голодный. А это, она сказала, явный признак, что у него все в полнейшем порядке.
Потому что он в безопасности, вдали от моей нежной любви и заботы.
— В общем, сестра сказала, что ты можешь с ним повидаться в любую минуту…
Хватит, хватит, довольно. Не нужно мне твоего великодушия, я его не заслуживаю.
Я закрыла глаза.
— Да, она мне рассказала, что ты так делаешь.
Я закрыла уши подушкой.
— Если ты хочешь, чтобы я ушел, я уйду.
Я не двигалась. Наконец он сказал:
— Надеюсь, тебе скоро станет лучше.
Я услышала, как он ушел. Сняла с головы подушку. И тут услышала голос с другой стороны:
— Ты кто?
Это была моя соседка, Агнес. Она сидела на кровати, с бессмысленным, рассеянным видом. Впрочем, я-то сейчас тоже вряд ли могла похвастаться ясностью мысли.
— А вчера ты тут… Не помню… Ты тут была, верно? А может…
Она озадаченно замолчала, как будто не в силах уследить за потоком мыслей.
— Агнес — это я. А ты всегда кладешь вот так подушку на голову? Агнес, ты поняла?
Да поняла — и рада видеть, что не у одной меня съехала крыша.
— Агнес. Ну, Агнес А-Г-Н-Е…
Вошла сестра Паттерсон.
— Она слов на ветер не бросает, наша Салли, — заметила она.
— Салли? — переспросила Агнес.
— Так ее зовут. Салли. И сегодня она не в настроении болтать. Но мы все тебя просим, продолжай с ней разговаривать — рано или поздно мы все же услышим ее американский акцент.
Агнес хлопала глазами, пытаясь переварить полученную информацию.
— Почему она американка?
— Почему? — фыркнула сестра Паттерсон. — Да потому что родилась там, так мне сдается. И у нее есть маленький сынок, как у тебя.
— Его зовут Чарли? — спросила Агнес.
— Нет, это твоего сына зовут Чарли.
— Я знаю. Знаю. Просто я думала…
Она растерянно умолкла на полуслове.
— Джек, — подхватила сестра Паттерсон. — Его зовут Джек.
— А я… я…
— Немножко спутала, вот и все, — утешила сестра Паттерсон. — Так же, как в прошлый раз. Но завтра утром будешь в норме, обещаю. А сейчас хочешь чего-нибудь к чаю?
Агнес помотала головой.
— Ну же, не начинай по новой, — огорчилась сестра Паттерсон. — Тем более после сегодняшнего…
— Овсянку, — сказала Агнес, — я буду овсянку.
— И сейчас мы тебе обеспечим овсянку. А тебе чего хочется, Салли?
Я ответила привычным уже молчанием.
— Ты себе же хуже сделаешь, Салли.
Она подошла ко мне со стаканом воды и еще одним пластиковым стаканчиком.
— Вот что, я не собираюсь насильно проталкивать тебе еду в горло, но прошу тебя, прими эти таблетки. Это же лекарство, которое ты принимала вчера.
И из-за которого я отравила сына.
Она потрясла стаканчиком с таблетками у меня над ухом.
— Ну ладно, кончай. Это доктор прописал и все такое. И сама же будешь в выигрыше: проспишь всю ночь спокойно. Ой. Да — муж тебе уже сказал? — Джек проснулся, такой бодрый, энергичный, всех нас строит! Так что…
Она еще раз потрясла таблетками.
— Пожалуйста, Салли. Не заставляй меня…
Она не закончила фразу. Потому что было уже незачем. Я села. Выпила таблетки. Потом заставила себя встать и под шумные радостные восклицания сестры Паттерсон заковыляла к туалету. Оказавшись внутри, я избегала смотреть в зеркало. Просто опорожнила мочевой пузырь и вернулась в постель. Натянула на голову простыню и стала ждать, когда подействуют таблетки.
А потом сразу наступило утро. Голова моя витала где-то в тумане, в верхних слоях стратосферы. Не успев подумать «Где это я?», я обнаружила в своей руке иглу, а над головой пластиковый мешок капельницы. Соседки не было на месте. Новая дежурная сестра расставляла передо мной свежие аппетитные яства. Коротышка, шотландка.
— Хорошо спали?
В ответ я вскочила на ноги, схватила стойку с капельницей и потащила ее в направлении туалета.
— Вам помочь? — бросилась ко мне сестра.
Не нужно, я в больницах ветеран, и с капельницами воевать уже приходилось.
Я сходила в туалет, потом вымыла руки и плеснула водой в лицо. Тут-то я и увидела этот кошмар — свое отражение. Лицо одутловатое, глаза ввалились и покраснели, волосы свалялись, а…
Ох, лучше поскорее забыть.
Я побрела назад в палату. Сестра помогла мне снова забраться на кровать, переставила капельницу на левую руку.
— Ну а теперь — вот овсяная кашка, тост, яичница и отличный крепкий чай…
Я отвернулась. Сестра продолжала говорить:
— … а после завтрака, уверена вам захочется повидать своего малыша. Ну, так с чего начнем?
Я не съела ничего. Сестра попыталась заинтересовать меня ломтиком тоста, я отвернулась.
— Ну ладно, — сказала она. — Но я точно знаю, что доктору Родейл это не понравится.
Она оставила завтрак у моей постели. В палату вернулась Агнес. Сейчас я рассмотрела, что моя соседка — красивая женщина, высокая, изящная. Немного портили впечатление ее понурый вид и неуверенная, шаткая походка.
— Это ты была здесь вчера, да? — спросила она, ложась в постель. — Американка, да? Или ты другая, новенькая? Память у меня…
Странная у нее речь, рваная. Она с недоумением уставилась на меня:
— Что молчишь? Тебе ребенок язык откусил?
Она зашлась в истерическом хохоте. А я подумала: ты все сразу поняла, подруга.
Вдруг смех резко прекратился.
— Тебе нужно поесть, — сказала она. — А не то попадешь в беду. Пойми, в серьезную беду. Я-то знаю. Видишь, теперь расхлебываю. Ты же этого не хочешь. Ты этого не хочешь.
Она снова погрузилась в молчание.
— Ты же американка, ведь так?
Она закрыла лицо руками.
— Прости, прости, я не должна повторять одно и то же. Но…
И она снова надолго умолкла.
Доктор Родейл в тот день появилась в три часа. Мой нетронутый обед стоял у кровати. Она мельком взглянула на него и взяла в руки мою карту. Что-то не так, Док?
— Ну, как вы сегодня, Салли?
Я смотрела в стену. Доктор Родейл поджала губы, сделала какие-то записи в карте.
— Все верно… Вижу, вы отказались вчера от ужина, а сегодня от завтрака и обеда. Повторю еще раз — это ваше право. Но поймите, мы все равно кормим вас через капельницу. А через два-три дня будем вынуждены решать, как помочь вам выйти из этого состояния. Вижу, ночь вы провели спокойно. Хорошо спали?
Никакой реакции.
— Не было ли побочных эффектов от снотворного? Голова не кружилась, когда вы проснулись?
Никакой реакции.
— И еще здесь написано, что, хотя вам неоднократно предлагали поведать вашего сына, Джека, вы не проявили к нему интереса. Это, конечно, довольно обычно в вашем теперешнем состоянии, но вовсе не полезно ни вам, ни ребенку. Теперь следующее: у нас в больнице есть квалифицированный психотерапевт. Она могла бы помочь в решении ваших эмоциональных проблем. Но для того, чтобы она сумела вам помочь, необходимо, чтобы вы с ней заговорили. Получается порочный круг, согласны? Так что, может, все-таки поговорите со мной немного?
Никакой реакции.
— Не могу передать, как вы все осложняете и для нас, и для себя… особенно для себя.
Никакой реакции.
— Ну хорошо. Поговорим завтра.
И она переключила внимание на Агнес По затравленному виду той можно было безошибочно понять: она боится доктора Родейл.
— Ну, как мы сегодня себя чувствуем, Агнес? Аппетит вернулся?
— Я ем.
— Последействие на этот раз было?
— Моя память…
— Это лишь ненадолго. Еще сутки, и все восстановится.
— Этот раз был последний?
Доктор Родейл не поднимала головы от ее карты.
— Посмотрим.
Я с головой завернулась в одеяло. Сейчас я поняла — или, по крайней мере, решила, что понимаю, — что за курс лечения проходит Агнес.
Но хотя я точно знала, что мне необходимо начать разговаривать и есть… в дело снова и снова вступала все та же извращенная логика: чтобы говорить, я должна заговорить… чтобы есть, я должна поесть. И то, и другое было для меня просто немыслимо, по крайней мере сейчас Дело было не в упрямстве. Я знала, как говорят и едят люди, но сама будто утратила способность выполнять эти функции.
Моя операционная система дала сбой, и я, как ни старалась, никак не могла запустить ее, привести в действие механизм, который бы позволил мне наконец отрыть рот.
Тони приехал вечером, в восемь часов. Сестра Патерсон, снова заступившая на дежурство, явно ввела его в курс дела. Он бросил тревожный взор на поднос с нетронутым ужином и присел на кровать, поглядывая на меня с отчаянием, неприязнью и беспокойством (да, мой высокоорганизованный супруг обладал уникальной способностью демонстрировать три состояния одновременно — и все благодаря едва заметным движениям мышц лица). Он не поцеловал меня, не коснулся моей руки, и ему, как и в прошлый раз, было явно трудно смотреть прямо на меня. Правда, заговорить он все же сумел:
— Привет.
Поскольку это ни к чему не привело, он продолжил:
— У Джека все в порядке.
А потом:
— Они тут очень беспокоятся, что ты не ешь и не говоришь.
И еще:
— Ну ладно… тогда я пошел.
Это его способ сказать: «Вижу, мне тут не рады».
Супруг Агнес (муж, сожитель или любимый человек) тоже появился в тот вечер. Он меня просто ошеломил. Я заранее нарисовала себе этакого элегантного, мускулисто красавца с Ямайки — отлично одетого, самоуверенно щеголя, мачо, излучающего шарм и обаяние. Ну и прочие штампы, какие обычно приходят в голову, когда речь заходит о неграх и карибах. А он оказался неприметным европейцем лет сорока, в скромном сером костюмчике, синей рубашке, тусклом галстуке. Он держался скованно, явно боясь навредить в этой и без того непростой ситуации. Однако с первого взгляда было ясно: он просто обожает Агнес и страшно переживает из-за всего, что с ней происходит. Он сидел с ней рядом, держал за руку, что-то рассказывал тихим, ободряющим голосом, один раз даже сумел рассмешить ее. Невозможно понять, как образуются пары, а? Никогда бы не предположила, что между такими разными, противоположными людьми могла вдруг проскочить искра, не говоря уж о возникновении настолько крепких уз, которые позволяют сообща преодолевать такие кризисы, как… ну, в общем, как сейчас.