Сереженька призывно на меня смотрит. Интересно, его самого не обижает, что кроме как опрокинув пару стаканов, на него залезть вообще нереально?
Смазка, презервативы, все уже на тумбочке. Но просто секса он не хочет, подавай ему ласки. Могу только за одно сказать большое человеческое спасибо: он не заставляет меня отсасывать. Зато с удовольствием это делает сам. А ещё он любитель целоваться, слюняво, с языком. Сегодня у него желание развлечься по полной программе. Он укладывает меня на спину и начинает ласкать мне член. Надо отдать должное, делает он это умело, с душой, как пылесос практически. И если в этот момент закрыть глаза, то вполне себе получаешь удовольствие.
У Сереженьки культ члена. Для него это не просто орган, а предмет поклонения. И его любовь к минету - это не стремление сделать мне приятно. Это желание прикоснуться к святыне, удовлетворить собственную пылающую страсть. Иногда мне кажется, что он последователь какой-то малоизвестной религии, где на божничке стоит фаллос. Он сам может кончить, работая ртом. От переизбытка чувств, если можно так выразиться. Но не в этот раз. Покопошившись у меня внизу, жирное рыхлое тело вновь пролезло целоваться. А значит, теперь моя очередь действовать.
Перевернув Сереженьку на живот, чуть приподняв, я щедро смазываю его задницу смазкой. Он подаётся задом ко мне, его небольшой член стоит, он возбуждён.
- У тебя такие руки, я с ума схожу от твоих рук. - Шепчет мне. Пятисотый раз одно и то же. Сереженька считает моё тело идеальным, и я не всегда понимаю, это так его любовь ко мне проявляется, или он восхищён моим телом, и потому воспылал страстью к его обладателю? - Давай, трахни меня, ну же…
И я трахаю. Прикрыв глаза, теребя в такт его член. После Сереженьки, думаю, я вполне мог бы работать в борделе или эскорте: мало какое тело вселяет в меня такую ненависть, как его. И дело даже не в том, что оно отвратительно. Я ненавижу своего любовника, и, думаю, это как раз тот случай, когда он был бы отвратителен даже в образе Аполлона.
После секса я иду в ванну, а оттуда - на кухню. Буду пить, до свинячьего визга, и пусть Сереженька бухтит все что угодно: я в домике, на дне бутылки.
Иногда я хочу позвонить матери. Пожаловаться на свою никчемную жизнь. И, конечно же, не звоню. Я принёс себя ей в жертву, но меньше всего я хочу, чтобы она об этом узнала. Потому что она вряд ли согласилась бы на такое. Хотя, что я себя обманываю? Согласилась, да еще как. Свинтила, роняя тапки. Но услышать это от нее, это выше моих сил.
========== 4. ==========
С утра в здании все сонные. Я иду в свою каморку, заботливо выделенную Сереженькой специально для меня и гордо названную кабинетом. Это почти нежилое помещение в подвале: маленькое окно под самым потолком, и оно почти не даёт света. Комната маленькая, возле стены стол и стул, сбоку шкаф с инструментами, проводами и кучей неведомой фигни, но такой нужной: какие-то розетки, выключатели, ручки от двери, лампы, колесики от кресел и прочее. На моем столе телефон, кипа бумаг и стакан с канцтоварами. Я редко здесь бываю, только когда совсем нет работы, а такое случается нечасто.
Одна из полок шкафа отведена под электрический чайник и чашки. Тут же, в углу, всегда прячу бутылку с коньком - на всякий случай, за банкой с кофе и пачкой печенья. По-прежнему хочется спать и, чтобы хоть немного проснуться, я делаю кофе. Звонит рабочий телефон. Беру трубку. Голос мужской и будто бы знакомый, только я не могу вспомнить, чей.
- Доброе утро, Олег?
Автоматически смотрю на часы. Время восемь пятьдесят восемь. Это кому ж неймется?
- Доброе, это я. Чем могу помочь?
- У меня выскочила розетка.
- Поздравляю. Номер кабинета.
- А я что, должен его помнить?!
- А, так это вы, Вадим Арнольдович? Так сразу б и сказали.
На другом конце провода сдавленный вздох. Бесится, что я его истеричкой выставил.
- Когда вы придёте?
- Пять минут. Вставить розетку недолго.
Вадим Арнольдович сидит за столом, помешивает ложечкой кофе. Не торопится, пьет. Не то что я. На моё появление даже не поднимается, только кивает куда-то в угол.
- Я надеюсь, вы умеете делать розетки?
- Делают розетки на заводе, а я их устанавливаю.
- Хреново вы устанавливаете, раз она выпала. Так что делайте.
- Если кто-то умеет их ломать, значит, кто-то должен уметь и делать.
Подхожу к тому месту, куда кивал мой собеседник. Ешкин кот! Он что, специально её с мясом выдрал? Даже провода наружу. Осмотрев розетку, решаю, что лучше будет её обесточить, дабы случайно не поджариться.
- Я сейчас отключу все розетки в вашем кабинете.
- Мне надо работать! - Рявкает, затем откидывается на спинку кресла и скрещивает на груди руки. В его взгляде ледяное презрение, даже ненависть.
Кофе тебе надо пить, а не работать.
- Это ненадолго. Иначе розетку не починить.
- Ты просто не умеешь работать.
- Могу вызвать Антона, он электрик. - Стараюсь говорить спокойно, даже тихо. Мне нравится, как возмущён Вадим Арнольдович, как он темнеет от негодования.
- А на какого хрена ты тогда здесь? Делай так!
Заявки принимать я здесь, я как бы инженер, а не электрик.
- Вы меня убить хотите, что ли? - Усмехаюсь. Ругаться не хочется, а если и долбанет - переживу. Побыстрее сделать бы да уйти, не смотреть на его недовольную рожу.
- Да мне вообще на тебя плевать. Мне надо работать.
Отворачивается к компьютеру, весь такий чистенький, в белой выглаженной рубашке, дорогом пошитом на заказ костюме. Каждая деталь будто говорит: я идеальный, я правильный, я… стерильный.
А я опускаюсь на колени и начинаю копошиться в розетке. Судя по характеру повреждений, её выдрали нарочно таким варварским способом. И я даже догадываюсь, зачем. Чтобы проверить меня на профпригодность. Идиот. Я работаю аккуратно, стараясь не касаться оголенных концов пальцами, но в какой-то момент наступает осечка. Резкая боль вспышкой заставляет одернуть руку. К своему позору, я болезненно вскрикиваю. А Вадим Арнольдович, кажется, только этого и ждал, за спиной я слышу громкий смешок. Оборачиваюсь.
- Хреновый из тебя специалист. - На лице улыбка. Что ж ты за чудовище-то такое?
Опускаю глаза. Что ему сказать? Он нарывается. На что нарывается? Или просто садист?
- Я так понимаю, чтобы купить акции нашего предприятия иметь деньги недостаточно. Нужно ещё быть и мудаком. - Рука ещё болит, но я надеваю на лицо улыбку. Вадим Арнольдович тоже не перестаёт скалиться. Вот только его зрачки совсем узкие.
- Твой любовник тоже акционер.
- Вот видите, я знаю о чем говорю.
Лишку спизданул как-то.
- И что ж ты тогда с ним спишь?
- За деньги, разумеется.
Вадим Арнольдович кивает, затем отворачивается к потухшему компьютеру. Вид у него глубоко оскорбленный. Бедненький, все ж тебя обижают.
- Работай. Или что, ручка болит? Привык другим местом работать?
- Вадим Арнольдович, - подымаюсь, отряхивая колени, - вас так заботит моя богатая сексуальная жизнь, что я уже начинаю переживать. Уж не завидуете ли вы?
- Что?!
Зря я это сказал. Забыв про белую рубашку, про идеальный костюм и надменное выражение лица, мой собеседник вскакивает с места и с кулаками на меня кидается. Он в таком бешенстве, что мне на мгновение становится страшно. Правая рука болит, но левая-то работает. Я уворачиваюсь от удара, хватаю его за шиворот и прикладываю к стене лицом. Слышится хрип.
Даже жаль, что он меня так ненавидит. Что-то в нем есть, принципы, может? Или злость? Мне бы хотелось чтобы он поменял обо мне своё мнение, насколько это возможно.
Мой удар заставляет его остыть. Он стоит не шевелясь, держится за нос, из которого ручьём течёт кровь. На меня смотрит. Интересно, что будет орать очередной раз? Уже и второй рукой пытается остановить кровь, но по-прежнему в оцепенении, что странно. Как-то неудобно вышло. Молчит. Тогда я достаю свой носовой платок и протягиваю ему. Не шевелится. Да что за черт? Я сую ему в дрожащие руки носовой платок, он опускает глаза и, глядя на кровь на своих пальцах, начинает заваливаться набок. Едва успеваю усадить его в кресло. Что-то крови как-то многовато, не настолько уж и сильно я его приложил.
- Что с вами? - Спрашиваю, он мотает головой, глаза закатываются, бледнеет. Уже вся рубашка в пятнах, и тут до меня доходит. Да он же боится крови! Есть даже какой-то термин в психиатрии, как раз про Вадима Арнольдовича. Подхватываю его, препровождаю в туалет. Он идёт с трудом, ноги заплетаются, молчит. Интересно, он сейчас хоть что-то понимает?
В туалете я запираю дверь, умываю Вадима Арнольдовича, прижимаю ему к носу холоный мокрый носовой платок, затем стаскиваю с него рубашку, чтобы отстирать пятна. Уж лучше пускай мокрый ходит. Не хватало еще, чтобы все были в курсе нашей с ним перепалки. Хотя, Сереженька, скорее всего, узнает уже сегодня, что ситуация вышла за границы разумного.
Вадим Арнольдович сползает по стене на пол, но я его уже не трогаю, а стираю рубашку. Наконец, кровотечение останавливается.
- У вас запасная рубашка-то есть?
- Зачем ты возишься со мной?
Смотрит снизу вверх, виновато. Интересно, чего он ждал, что я ржать над ним начну что ли?
- Надо было так оставить?
- Но я же не посочувствовал, когда тебя током ударило.
- Я должен был мстить за это? Рубашка есть?
Опускает глаза. Сложная ситуация, когда хочется сказать очередную гадость, но в своих собственных глазах чувствуешь себя редкостной сволочью.
- Я не люблю пидарасов.
- Ничем не могу помочь. Одевайте рубашку. Правда, спереди она вся мокрая, зато не в крови, раз чистой нет.
Смотрит на меня, затем пытается подняться, но, кажется, он ещё не до конца пришёл в себя. Приходится ему помочь, надеть рубашку, застегнуть пуговицы. Странно видеть его таким беспомощным, он до сих пор бледен.
- Может, скорую вызвать?
- Нет, я просто домой поеду, полежу денёк. Вызови такси, а Сергею Александровичу скажи, что я заболел. - Киваю, веду его в кабинет, помогаю собрать папку. Он сидит, тупо уставившись на меня. И, наконец, произносит. - Как же я тебя ненавижу.
***
Моя мама - женщина активная, и для своего возраста, да и просто. С моим отцом она развелась когда мне было десять и с тех пор сменила троих мужей. Сейчас живёт с четвёртым. Я на неё никогда не обижался за это. В конце концов, она меня любила, настолько, насколько могла. Она всю жизнь была эгоистична и тот факт, что она меня не сдала в детдом, чтобы я не мешал её личной жизни, говорит о многом.
Мой отец не был плохим человеком, он не пил, не имел дурных привычек и, кажется, никогда маму не обижал. Его проблема заключалась в том, что он не зарабатывал денег. То есть на работу-то он ходил, но как-то безрезультатно. А учитывая, что на дворе был разгар девяностых, это оказалось непростительной ошибкой. Мама - яркая блондинка, длинноногая и большегрудая, быстро закрутила роман со своим начальником - по совместительству местным криминальным авторитетом. Я помню, как она разводилась с папой. Это были визги, вопли, скандалы в течение месяца. Папа не хотел отпускать её, то умолял остаться, то называл последними словами. Не помню уже, почему она сразу не ушла, а потом я уже и не спрашивал. Отца мне было жалко, я очень надеялся, что мама передумает, что они останутся вместе. Разумеется, этого не произошло.
В одно прекрасное утро она разбудила меня, заставила одеться, и мы отправились в новый дом, к её новому мужу. Его звали Анатолий Георгиевич. Я так его и называл всегда. Это был самый настоящий браток, в малиновом пиджаке, на “шестисотом”, с цепью на бычьей шее. Он никак не напоминал отца - был грубоватым, жёстким и часто по ночам “работал”. Вот на одной такой “работе” его и застрелили. От него нам досталась квартира. А мама, полгодика помаявшись, нашла себе нового кавалера. Но вышла замуж не за него, потом ещё были, два или три.
Отец за это время умер - повесился. И после его смерти мы жили в его квартире, которая теперь принадлежала мне. И иногда мне казалось, будто я вижу его, точнее, тень, и эта тень стояла в ногах моей кровати, а я все силился уснуть и не мог.
Павел Андреевич появился в жизни матери в конце девяностых. Он жил с нами, работал каким-то директором небольшого предприятия. Насколько я знал, мама увела его из семьи. Он был старше её лет на двадцать, но это мало кого смущало. Прожили они пятнадцать лет, пока Павел Андреевич не стал совсем уж дряхлым.
А потом появился он… Валера. Именно Валера, не Валерий Иванович или “папа”. Мне уже было тридцать, я жил один в квартире отца, когда мне позвонил Павел Андреевич и рассказал, что мама его выставляет с вещами. Потому что нашла себе нового друга, которому едва исполнилось тридцать два. Такого от мамы я не ожидал. В тот же вечер я поехал к ней, где и познакомился с Валерой - херовой копией покойного Анатолия Георгиевича. Эдакий качок, быдловатый, по понятиям, со звёздами на коленях и бритым затылком.
- А ты, значит, Олег? - новый мамин любовник грубовато захохотал, видимо, тоже чувствуя некоторый абсурд ситуации. По сути, мы были ровесниками. - Можешь папой не называть. Я, кстати, Валера.
Он протянул руку, я пожал, а мама принялась щебетать, накрывая на стол.
- Очень неожиданно. - Выдавил я. Мне от души не нравилась эта идея - молодой любовник. Маму-то я понимал. А ему зачем оно? Что он, не найдёт себе молодую девку?
- Мне тоже неожиданно. Надеюсь, ты хоть не с мамой до сих пор живёшь?
- Я-то не с мамой. А тебе что, в детстве сиськи не хватило?
Валера загоготал, затем резко прервал свой смех.
- У нас любовь. Ладно, выпьем, может? Мать уже на стол собрала.
Пить с ним не хотелось, а вот что это за человек, узнать надо было. Поэтому я кивнул, сел на табуретку и молча разлил водку по рюмкам. Так и состоялось наше знакомство.
========== 5. ==========
- Давай на Бали в мае? - Сереженька сегодня довольный, щурится, глазки масляные. - Или на Мальдивы. Тебе куда больше хочется?
В Анадырь, только без тебя.
- На Мальдивах скучно. Бали, наверно.
Хотя с Сереженькой везде скучно. Не привык он свою тушу дальше двухсот метров куда-то тащить. Но, на Бали хотя бы есть куда прогуляться. На Мальдивах это исключено, слишком там все однообразно.
- Прекрасно. Я закажу путевки на праздники.
Заказывай. Сереженька любит тропические острова, и при любом удобном случае меня с собой таскает. За эти полтора года мы уже были на отдыхе четыре раза. Хотя, это для Сереженьки - отдых. А для меня - командировка, в которой я ублажаю своего любовника между купаниями. Конечно, другая страна - это интересно. Но не такой же ценой. Трахая каждый вечер Сереженьку, я быстро забываю, что за окном - Москва, Бали или Сочи. Я только мечтаю о двух вещах: возвращении домой, потому что там сексуальные аппетиты моего любовника уменьшаются и (что совсем несбыточно), чтобы у Сереженьки наконец-то вывалилась прямая кишка.