За столом, уже заставленным блюдами с мясом и рисом сидел человек — коренастый, лет пятидесяти. Толстый, но не жирный — такими бывают спортсмены, которые занимались рукопашкой, но потом бросили спорт и не соблюдали меры в еде. Он тоже был бородатым — короткая, окладистая борода с проседью. Местные так бороду не носят — они либо не носят ее вообще, что харам, либо просто позволяют ей расти до пупа. Этот же — за бородой ухаживал. Явно не рядовой бандит и не мулла — полевой командир, причем серьезный.
Он сделал жест — и Николая подтащили к столу и посадили на стул. Развязали руки.
— Help yourself… — сказал бандит, его манера говорить показалась Николаю смутно знакомой. Как будто камешки во рту перекатываются во время разговора.
— Thank you, sir. Thank you! — Николай решил не показывать, что он знает какой-либо другой язык, а так же знает правила, какими на Востоке следует сопровождать прием пищи. Например, если ты не знаешь дуа, которое положено произнести перед приемом пищи — следует сказать короткое «Бисмилля» и лишь потом приниматься за еду. Ни в коем случае нельзя есть левой рукой, эта рука используется для… санитарно-гигиенических надобностей и потому считается нечистой. Вне зависимости от того, левша ты или правша — использовать левую руку для каких либо нужд во время еды это все равно, что плюнуть в общее блюдо. Тем более, что на Востоке часто едят из одного большого блюда…
Рис с большим количеством мяса — шикарное блюдо по нынешним голодным временам — Николай ел, по местным меркам как свинья — торопливо и жадно, хватая пищу обеими руками. Он слышал… точнее даже ощущал, что оба его конвоира вышли — но и не думал напасть на этого бородатого человека. Если бы его хотели зарезать — уже зарезали бы, если бы его хотели продать или потребовать за него выкуп у ООН — ему просто принесли бы еду в камеру. Здесь просто так не сажают человека за один стол с собой тем более — неверного человека и явного врага. Поэтому — Николай просто насыщался и думал о том, что будет дальше и как ему поставить себя в разговоре. Слова здесь значили намного больше, чем на Западе — а уважение достойного противника было совсем не пустым звуком. Если он добьется уважения у местных — то в любом случае он может рассчитывать хотя бы на легкую смерть…
Пищу бородатый тоже брал, что значило, что он презирает его. Это потом можно было использовать.
— Рахмат — насытившись, сказал Николай, прижав грязные, сальные руки к сердцу — рахмат.
Это слово знали все, даже ООНовцы — оно входило в число наиболее распространенных и обязательных. Рахмат — спасибо, это звучит одинаково на многих языках.
— Докка хъума дацара изам [105]… — ответил бородатый.
Несмотря на свою выдержку и опыт — Николай вздрогнул. Он понял и сказанное и то, на каком языке это было сказано. Если этот бородатый точно знал, кто он, знал про него все — ему отсюда не уйти живым. В две тысячи четвертом году он сам и все его сослуживцы были приговорены к смерти Шурой моджахедов Имарата Кавказ. Любой моджахед, встретив его — должен был исполнить приговор Шуры, если хотел оставаться чеченцем и моджахедом.
— What? What do you say? Sorry, sir, I'm bad in аrabic, and…
— Не притворяйся, русист, все ты понял… — сказал бородатый — тот, кто оскорбляет свой рот словами чужого языка, не заслуживает уважения как мужчина и как воин. А уважение — это то немногое, что позволяет тебе оставаться в живых. Пока…
— На каком языке вы это сказали? — нервно сказал Николай, перейдя на русский — это не слишком похоже на арабский. Я инспектор ООН и за меня хорошо заплатят, если вы отправите требование. Сэр, я благодарен вам за то, что вы меня накормили, но я…
— Прекрати врать, русист… — мрачно сказал чеченец — если бы не был мне нужен, я бы давно приказал отрезать тебе голову… там, здесь, неважно. Если я накормил тебя со своего стола, это значит, что ты мне нужен. Но если ты будет продолжать врать — я могу решить, что обойдусь и без тебя. В конце концов — ты не единственный русист о котором я знаю, просто ты был ближе всего от меня. Не испытывай мое терпение.
— И что вы хотите знать? Я знаю очень мало, я даже не заместитель…
— Ты агент русской разведки. С выходом на самые верха. Поэтому — я разговариваю с тобой сейчас…
Твою мать?
— Русской разведки…
Чеченец внезапно плеснул горячим чаем из пиалы в лицо Николаю — тот даже не успел не то что уклониться — но и просто понять что произойдет сейчас. Резкое, почти неуловимое движение кистью — и все…
Было больно.
— Слушай сюда, русский и запоминай. Я воевал против вас, но это было давно. Я взял кровь за кровь…
Память — услужливо подсказала… перед глазами словно был экран монитора — и фото молодого, усатого — тогда многие чеченцы носили не бороду, а усы в подражание Джохару Дудаеву — чеченца. Ваха Демиев, тейп Шинрой. Исламский экстремист, террорист, в первую чеченскую воевал в бандформировании Аслана Масхадова. После Хасавюрта выехал для обучения в исламский университет Аль-Азхар в Каире. Вернулся в двухтысячном в составе банды наемников, прямо связанных с Аль-Каидой. Тяжело ранен в две тысячи третьем во время спецоперации, переправлен в ущелье Панкисси, в Грузии, далее — на Восток, предположительно в Египет для прохождения лечения. Достоверно установлено его присутствие в Ираке в шестом и седьмом годах, возможно и позже в составе суннитских бандформирований. Уничтожить его американцам так и не удалось. С 90 по 91 годы проходил службу в Советской армии, в семьдесят шестой десантно-штурмовой дивизии, в Пскове. Отмечен ценным подарком командования — наручными часами, гвардии младший сержант. Чрезвычайно опасен.
— … и больше мне нечего взять с русских. А вот с местных… хьюн хаи нохчи мотт [106]?
— Хьа — решился Николай.
— Тогда слушай, русский — заговорил по-чеченски боевик — те люди, с которыми ты работаешь ненадежны. Они предатели. Они работают с плохими людьми, понимаешь?
— О чем ты говоришь?
— О предателях, русский. Меня уже приговорили и всех моих людей тоже. Меня убьют не сегодня — завтра, если я не сделаю. Зарежут как барана. Они говорят про Аллаха, но они лицемеры, врут. Все врут.
Николай не понимал, о чем идет речь — все это выглядело как бред обширявшегося.
— О ком ты говоришь? Говори точнее.
— О многих. Шейх… ты знаешь, кто он, я не буду называть имен, они поймут. В столице одной страны была большая встреча, совсем недавно и недалеко. Меня не позвали и всех, кто сражается на пути Аллаха — тоже не позвали, там были только те, кто предал джихад. Там они договорились… работать вместе, понимаешь? Им наплевать на Аллаха, наплевать на джихад. Они делают деньги, а говорят про Аллаха. Большие деньги. И много нефти. Человек, который приехал сюда сражаться на пути Аллаха, и с которым я сражался на пути Аллаха в Междуречье — его убили. Недавно. Кто-то подослал к нему убийц, у него только что родился сын… а его нашли с горлом, перерезанным от уха до уха. Прямо в доме — скажи, это правильно, русский? Кто-то из гостей — кто приехал с дарами младенцу — ночью пришел и перерезал горло такому же, как он правоверному, который шел по пути Джихада. Скажи, это правильно?
— Нет.
— Я знаю, кто меня убьет, русский. Это уже решено… но я не собираюсь идти под нож как баран на бойне. Я много знаю и мне нужна защита.
Николай подумал.
— Ты сказал много слов, но не сказал ничего. Хаац дац — хьха дош, хиира, дайра — эзар дош [107].
Чеченец нахмурился.
— Ты не веришь мне? Хорошо…
Он полез за пазуху, и Николай инстинктивно напрягся — так обычно доставали пистолет. Но чеченец — достал всего лишь измятую, упакованную в пластиковый пакет карточку, которую и протянул Николаю.
Николай посмотрел. Несколько человек на фоне беленой, выцветшей под безжалостным солнцем стены. По некоторым признакам он понял, что большинство из них, если не все — военные. Оружия нет, половина — бородатые, половина — усатые, двое — с бородами, но без усов — исламские экстремисты. Снято было с плохим качеством, очевидно — через стекло. Но с современными технологиями — восстановить несложно, особенно если есть цифровая копия снимка.
— Кто это такие? Я не знаю ни одного из них.
— Это большие люди, русский. Тому, кто видел этот снимок — отрежут голову. Если ты выведешь меня на амиров русской разведки, на ваших амиров — я отдам вам снимок и расскажу, что он означает. Мне не нужны деньги, у меня и так их достаточно. Я просто хочу жить. Мне нужна защита, русский, так и скажи.
Амиров русской разведки…
Николай кивнул.
— Мне нужно немного подумать.
Чеченец постучал по столу. Со спины пахнуло жарким, сухим воздухом — вошли конвоиры.
— Завтра, до этого же времени, русский. Если ты не выведешь меня на свое начальство — я отрежу тебе голову. Аллах свидетель.
Снова оказавшись в камере — Николай почти мгновенно освободился от кушака, которым были связаны его руки, и присел у стены, напряженно размышляя.
Чеченцу он не поверил — ни единому слову. Он еще не сбрендил окончательно, чтобы верить чеченцам. В отличие от западных идиотов — он хорошо понимал, что на Востоке совсем другие правила игры. Святость сделки, соглашения, слова, один из краеугольных камней западного мира — здесь ничто. Он неверным, крестоносец — и таким всегда останется. Истории о том, как мусульмане обвели вокруг пальца неверных — матери рассказывают детям в колыбели, они передаются из поколения в поколение. Вне зависимости от того, как он поможет этому чеченцу — ему все равно не жить, он отлично знал чеченцев и их повадки. Что же касается его начальства — оно не будет долго горевать: когда идет глобальная геополитическая игра, в жертву приносят страны и целые экспедиционные корпуса, брошенные в бой, где нет и не может быть победы. Что до судьбы одного человека, когда решаются судьбы целых регионов.
Но в одном — Николай мог быть уверен. Чеченец чего-то сильно боялся и что-то знал. Причем — это что-то было связано с местной обстановкой: они говорили по-чеченски, потому что он опасался, что кто-то подслушает и настучит. Чеченец боялся не пары истребителей американской палубной авиации у себя над головой — он боялся своих. Так боялся, что искал защиты у своих злейших врагов.
Это надо было использовать. Но для начала — надо было освободиться. Игра не может быть равноправной и честной, когда один из игроков сидит в зиндане у другого игрока. Он может вернуться сюда потом — но непременно свободным…
Кроссовки — а Николай любил их больше, чем десантные полуботинки — с него не сняли и судя по всему даже не проверили, идиоты чертовы. Николай снял один кроссовок, затем другой. Поковырялся в подошве — и стал обладателем двух небольших лезвий из титанового сплава, очень прочных, заточенных лазером — никакой другой заточке они не поддавались. Одно лезвие он взял в зубы на всякий случай. Вторым — принялся ковырять установленную на окне решетку. Из-за постоянных сильных перепадов температуры днем и ночью и аховой квалификации местных строителей — по его прикидкам, до ночи он должен был успеть.
Стук в соседнюю стену он услышал, когда работа была сделана наполовину. Замер — очевидно, что-то услышали, а теперь стуком рисковали привлечь внимание охраны и облажать все дело. Он прислушался. Три длинных, три коротких — известное дело. SOS, спасите нас. Но ему надо было пока спасать себя — да и на Джона Рэмбо он несильно походил. Ему надо было просто унести свою задницу отсюда и связаться с центром, чтобы выяснить, какого хрена вообще происходит. У него не было возможности тащить за собой кучу гражданских пленных — тех же журналистов или того хуже — миссионеров, представителей какой-нибудь благотворительной организации, которые по глупости своей приняли зверей за людей и в результате оказались в клетке.
Но и просто бросить людей он не мог — в конце концов, он военный. Решив, что отвечать он не будет, сделает вид, что ничего не слышит, а если выберется — поможет, чем сможет — Николай продолжил работу.
Решетка поддалась, когда уже стемнело. Руки устали, он ее едва не упустил — но все-же удержал. Втащил в камеру, аккуратно поставил у стены…
Ловите конский топот, уроды бородатые…
Он высунулся, посмотрел по сторонам — нормального освещения в лагере не было, в непосредственной близости — никого не было видно. Выбравшись через окно, он сиганул вниз. Тело отозвалось болью — но болью привычной, скорее нытьем, чем болью. Теперь — можно бежать.
Про то, что он сумеет убежать — он не сомневался, даже если у него не будет оружия. По его прикидкам — он находился у самой границы Ливии, ближе к югу страны, где почти никто не живет. Пару дней — он может перекантоваться и совсем без воды, если будет идти только по ночам. Этого будет достаточно, чтобы дойти до цивилизованных территорий, до постов ООН.
Он обернулся… видно было плохо — но его глаза привыкли к темноте камеры и он смог оценить размеры здания, в котором его держали. В его понимании — здесь было не меньше четырех таких же помещений, как его на втором этаже и столько же — на первом. Что это за здание — он так и не смог понять.
Он повернулся, чтобы бежать… и парализовано замер. Красная точка лазерного прицела — плясала на его груди.
— Эй, командир… — прошептал знакомый голос из темноты — ты проголодался? Как насчет острого риса? У меня осталось кое-что на кухне.
Кусок черноты у стены пошевелился.
Раджив, повар-наемник из столовки их наблюдательного контингента — вовсе не выглядел растерянным и жалким мигрантом, как он выглядел в столовой. Он переоделся в черную боевую униформу спецназа, какую использует элитный отряд индийского подразделения спецназа «черные коты», у него был автомат Калашникова с подствольным гранатометом и пистолет с глушителем и лазерным прицелом. Все лицо — он вымазал черным гримом. Судя по тому, как тихо он передвигался — ему не раз приходилось выполнять самые разные задания в тылу противника. Вот и еще один волк — сбросил свою шкуру.
Они присели у стены, чтобы их не было видно. Склонили друг к другу головы, чтобы говорить как можно тише. От Раджива ничем не пахло — видимо, вымылся с охотничьим мылом и прополоскал рот перекисью водорода. Еще один признак профессионала — опытный боец может учуять наличие противника по запаху и лучше такого запаха не давать.
— Как ты здесь оказался?
— Это не важно.
— Но зачем…
— Хинди-руси бхай-бхай. Я собирался штурмовать здание, потому что не знал, в какой камере ты сидишь. Потом увидел, как ты сражаешься с решеткой, и решил просто подождать. Надо уходить отсюда русский и как можно быстрее. Я видел тут кое-кого… Пошли!
— Постой!
Раджив остановился.
— Ты чего?
Николай поднялся с корточек, показал на коридор.
— Видишь? Тут не одна камера. Давай, посмотрим, кто тут сидит.
— Ты охренел, русский!? Бежать надо! Поймают — отрежут голову!
Николай упрямо качнул головой.
— Внутри — внизу пост. Там только один человек и больше никого. Дисциплины тут никакой. А мне нужно оружие. Иди за мной.
Радживу ничего не оставалось, как последовать за ним.
У самой двери — Николай посмотрел на Раджива — тот держался за его спиной как привязанный. Увидев, что Николай смотрит на него, Раджив осуждающе покачал головой, мол, ну и псих ты, русский…
Николай постучал в дверь. Потом еще раз. Он видел, что в двери нет глазка.
За дверью, через какое-то вредя послышалось движение — очевидно, страж врат сих давил на массу и сейчас проснулся.
— Мила ву иза [108]? — раздалось из-за двери.
— Со Ахмад — глухим голосом ответил Николай. Имя Ахмад встречается как в арабском, так и в чеченском языках и там и там является одним из самых распространенных. По прикидкам Николая — в лагере было не меньше двухсот вооруженных боевиков, трудно представить, что среди них нет ни одного Ахмада. К тому же — родной чеченский язык в египетской глубинке сам по себе является неплохим паролем, от своих не ждут никакой подлянки. Да и с соблюдением Устава караульной службы здесь хреново, а представить себе, что кто-то из пленников освободился и теперь ломится обратно — вообще было невероятно. Короче, Николай поставил на почти беспроигрышную комбинацию — и выиграл…