Странный все же был человек Петр Федорович. Не будь он наследником русской короны, может, сложилась бы его жизнь с раннего детства иначе, смог бы стать счастливым офицером в армии обожаемого императора Фридриха, играл бы с ним в одном оркестре и был доволен. Но судьба распорядилась иначе…
И все же для кого были все эти постройки в Петерштадте? Жену он туда не приглашал, разве что на концерты.
У Петра новый слуга-приятель. Или даже наставник? Возможно, второе, потому что великий князь основательно попал под влияние невесть откуда взявшегося голштинца Брокдорфа, личности для Екатерины просто невыносимой. Брокдорф сразу стал вмешиваться не только в повседневные занятия Петра, но и в его голштинские дела. Это было тем более неприятно, что Петр давно свалил почти все голштинские бумаги на Екатерину.
Произошло это как-то само собой и стало привычным. Несчастный Цейц, которому никак не добиться подписи великого князя на нужных бумагах, однажды в отчаянии просто возопил:
– Ваше высочество, вы только скажите одно слово: да или нет!
Петр был основательно пьян и вникать ни во что не желал. Вообще-то Цейц мог и сам все решить, но не смел этого делать. И тут на глаза великому князю попалась супруга, ткнув в Екатерину пальцем, он хихикнул:
– А вот у нее спроси, она и скажет: да или нет.
Бедолага растерянно смотрел на повалившегося прямо в одежде на кушетку великого князя и топтался на месте. Поняв, что большего и сегодня не добьется, он все так же растерянно повернулся к княгине, намереваясь поинтересоваться, можно ли подойти к его высочеству, когда тот проснется.
Но неожиданно дело приняло совсем другой оборот. Екатерина, спокойно глядя на Цейца, протянула руку:
– Давайте бумаги.
Управляющий протянул листы великой княгине. Вот уж чего он не ожидал от молодой женщины, так это того, что та станет внимательно изучать содержание, а не просто черкнет внизу подпись по его указке. Конечно, пришлось многое объяснять, все же Екатерина вовсе не была знатоком скучных дел, тем более в далекой теперь Голштинии, но она разбиралась! Цейц был просто в восторге:
– Ах, Ваше Высочество, я непременно расскажу императрице о вашей помощи!
– Не вздумайте этого делать! – После первой резкой фразы Екатерина словно опомнилась и добавила уже мягче: – Не сносить головы ни мне, ни вам, ни великому князю. Совет он имеет права просить только у Ее величества и никого другого. Так что вам либо нужно было идти к императрице…
– О, нет! Только не это! Скорее я дождусь, пока проснется Его Высочество.
– … либо показывать бумаги мне и молчать об этом, – со смехом закончила Екатерина.
Ей не слишком хотелось заниматься скучными бумагами, но, во-первых, заняться было просто нечем, во-вторых, это пусть и небольшой, но все же опыт, который обязательно (она это чувствовала!) пригодится в будущем. Так голштинские дела плавно перетекли в ее ведение. Нет, она не распоряжалась, она просто просматривала бумаги, советовалась с Цейцем, принимала решение, и Петру оставалось только действительно поставить свою подпись. Великому князю такая помощь жены очень понравилась и пришлась кстати, княгиня оказалась весьма разумной… В награду муж… дал ей кличку «Мадам ла Ресурс». Зато теперь от него отстали со скучными бумагами и любую нехватку денег, а Голштиния средств давала совсем немного, можно свалить на неумелость и бестолковость жены.
Чтобы она могла ставить свою подпись в документах, Петр даже издал указ, уполномочивающий Екатерину на управление делами Голштинии. Однако об этом указе знали всего трое: он, она и весьма довольный таким поворотом дел Цейц.
И вот теперь в эти дела, как слон в посудную лавку, влез Брокдорф. Нет, он не собирался ни с чем разбираться или чем-то заниматься, он вознамерился тратить! И даже не тратить, а подбивать на безумные траты своего венценосного приятеля.
Брокдорфа Екатерина невзлюбила с первого взгляда, сама не зная почему. Голштинец ответил ей взаимностью. Они даже обменялись прозвищами: «пеликан» и «гадюка». Ее прозвище тут же подхватил Петр, а за ним все его окружение. Брокфорд мгновенно разглядел все слабости великого князя и прекрасно понял, как их можно использовать.
– Ваше высочество, полноте играть с куклами…
Петр напрягся, он уже откровенно симпатизировал голштинцу, а тот вдруг вот этак…
– …пора браться за живых солдат.
– Но меня не отпустят в армию, тетка боится, чтобы со мной чего не случилось.
– Я не о войне говорю, вам нужно завести полк голштинских солдат и тренировать его.
В первое мгновение от такой идеи Петр даже обомлел, потом восхищенно сверкнул глазами:
– Как у императора Фридриха!
– Конечно.
– А где взять?
– Привезти из Голштинии.
Это было нетрудно, набрать в Голштинии даже опытных солдат можно, только вот как их оплачивать? Екатерина развела руками:
– Петер, Голштиния не может дать столько денег. Кроме того, гофмейстер тут же доложит Ее Величеству…
Ах, как она своими практическими соображениями всегда умеет разрушить мечту! А еще твердит, что он приземленный и не способен мыслить широко. Тут такая идея, а ей все деньги!
Петр чувствовал, как растет раздражение на жену, хотя умом понимал, что та права, денег на содержание голштинского полка нет, да и русские гвардейцы, охраняющие великокняжескую семью, тоже не будут рады такому соседству. И гофмейстер Александр Шувалов не позволит. Во всем права Екатерина, но именно эта правота страшно злила Петра.
В дело вмешался Брокдорф, ставший почти правой рукой. Он убеждал Шувалова:
– Граф, в сущности, это не больше, чем игра, но с живыми куклами… Ведь играл же ваш знаменитый император Петер, дед его высочества, со своими полками, почему это нельзя внуку? Уверяю вас, в будущем император Петер не забудет вашей помощи…
Самого Петра мало волновало, во что и с кем играл его дед Петр Великий, он желал подражать императору Прусскому Фридриху, и только ему.
У Александра Шувалова усиливался нервный тик, правый глаз дергался, уже почти не переставая. И как только Чоглоков умудрялся справляться с этим сумасшедшим? До того как Петр станет императором, можно и не дожить. Кто знает, как отнесется Елизавета Петровна к такому сумасшествию.
Императрица отнеслась почти спокойно, она просто не желала видеть своего племянника, а потому его военные игры в Ораниенбауме были Елизавете Петровне на руку, пусть лучше марширует с голштинцами, чем говорит глупости на заседаниях Совета.
Брокдорф добился своего, к полному удовольствию великого князя, – голштинский полк прибыл в Ораниенбаум и встал лагерем. Петерштадт спешно достраивался, и хотя дворец с его картинной галерей предназначался вовсе не для голштинских солдат, зато казармы, кирха и плац были для них.
Екатерина, словно в противовес мужу, занялась совсем иным. Она нашла общий язык с Ламберти и вплотную занялась садом. Он муштровал солдат, она выращивала цветы; он с утра до вечера разводил свои караулы и устраивал разносы провинившимся, она планировала аллеи, беседки, лабиринты, фонтаны; он пьянствовал, она уходила с фрейлинами на прогулки…
Жизнь в Ораниенбауме Екатерине в общем-то нравилась, здесь были верные ей люди, до которых просто не доходили руки у Елизаветы Петровны. К тому же теперь за великой княгиней присмотр был куда меньше.
Она вставала с первыми лучами солнца, а то и до рассвета, вылезала в окно и отправлялась с егерем Степаном на утиную охоту. Муж и не подозревал, что его супруга метко стреляет, иначе заставил бы делать это по всем правилам на стрельбище. Если позволяла погода, она отправлялась на небольшой лодочке в море всего лишь с рыбаком-чухонцем Микка, который моря не боялся и мог отплыть далеко от берега. Живая, подвижная, немыслимо похорошевшая после рождения сына, всегда приветливая и веселая (никто не должен знать, что на душе!), Екатерина была прямой противоположностью своему мужу. У нее от свежего воздуха и физических упражнений здоровый румянец, у него с перепоя лицо зеленого цвета; у нее веселый, цветущий вид, у него мешки под глазами и вечная тошнота от вонючей трубки; у нее, казалось, ходил ходуном каждый суставчик, он с трудом таскал ноги из-за ночных бдений и вечного похмелья…
Лизка Воронцова во всем поддерживала Петра, а потому здоровым и красивым видом также не отличалась. Странная это была троица. Та, которую природа пусть не наделила особой красотой, но и не обидела, следила за здоровьем, рано вставала, умеренно ела, каждое утро протирала лицо кусочком ароматного льда, много времени проводила в движении и на свежем воздухе, поэтому выглядела свежей, молодой, здоровой. А Петр и Лизка Воронцова, которым нужно бы следить за собой с утроенной энергией, напротив, не спали ночами, пили, курили и выглядели соответственно.
Умом Петр понимал, что Екатерина права, что живет правильно, вон даже крепкое здоровье Елизаветы Петровны не вынесло ночного образа жизни и отсутствия движения – государыня сильно болела; но понимал только умом. Заставить и себя жить так же он не мог и не хотел. Куда проще видеть вокруг веселую компанию, перед которой не нужно сдерживаться, можно пить, сквернословить, делать вид, что ты герой… утром, конечно, плохо, приходилось блевать (удивительно, но даже Лизку тошнило меньше, чем его), болели голова и желудок, требовалось опохмелиться, и все начиналось сначала…
И чем хуже ему было физически и морально, тем ненавистней становилась Екатерина с ее «правильностью», так обычно и бывает: не умея дотянуться до более сильного, человек это либо признает и пытается исправить, либо начинает того, до кого ему далеко, просто ненавидеть.
Трещина в отношениях между супругами не просто разрослась, она превратилась в огромный ров, разделяющий Молодой двор на две, правда, неравные части. Екатерина оказалась пока в меньшей, просто у нее было куда меньше денег и прав, а потому сторонников. Но она вовсе не чувствовала себя при этом несчастной. Для Фике наступил новый жизненный период.
Есть дети, которым не нужно детство, они как-то сразу становятся взрослыми, притом сами по себе. Есть люди, которых с детства не нужно направлять, они интуитивно сами найдут свой путь и поймут, как им чем-то стать, будут двигаться по этому пути уверенно и целенаправленно, словно догадываясь о своем будущем. Если им встречаются умные наставники – хорошо, если нет, то путь продолжается самостоятельно.
Такой была Екатерина. Ее не смогли испортить ни странная придирчивость матери, ни нелюбовь завистников при дворе, ни тяжелый характер мужа, она смогла самостоятельно стать взрослой, почти самостоятельно пройти путь до великой императрицы, самостоятельно противостоять всем трудностям и напастям. Она не погибла, не потонула, не превратилась в ничто, в ней изначально был стержень.
Совсем иной Петр. Он вовсе не был ни тем придурком, каким его часто изображают, ни глупцом, ни никчемной личностью, из которой просто не могло получиться ничего хорошего. И не на своем месте он тоже не был потому, что никакого места для него не существовало. Хорошим фельдфебелем, доведись судьбе повернуть иначе, он тоже не стал бы, потому что хороший фельдфебель – это прежде всего заботливый фельдфебель. Просто командовать на плацу даже для фельдфебеля мало, кроме ненависти у солдат, не вызовешь ничего, а ненависть плохой помощник в любом деле, и в муштре тоже.
Петру с малых лет был нужен мудрый наставник, советчик, старший друг, который бы показал, что в жизни стоит ценить, чего бояться и по какому пути идти. Петр из тех вовсе не глупых детей, которых нужно вести за руку и твердым шагом очень долго, пока не встанут на твердую почву, а может, и до седых волос. Ему нужен голос, чтобы прислушиваться, тогда этот человек смог бы стать, конечно, не гениальным, но весьма полезным правителем.
Но такого наставника никогда рядом не было. С малых лет от него требовали соответствовать. Только чему? В детстве – образцам стойкости, мужественности, несгибаемости. Но как можно научить стойкости при помощи побоев? Как можно сделать человека мужественным, постоянно унижая? Как он мог стать смелым, если приходилось стыдливо скрывать свои чувства?
И Петр воспринял прежде всего внешние проявления лучших качеств бравого вояки, «молодца, который за всех отомстит», внутри оставшись нерешительным и довольно трусливым. Контраст внешнего и внутреннего мучителен, неспособность действительно вести себя так, как вел бы герой, приводила то к вранью, то к ребячеству.
В России Елизавета Петровна, сделав наследником и одарив сверх меры, снова потребовала соответствовать, только теперь требования стали иными – разумность, умение учиться, взрослость, а потом и вовсе мужественность, только не на поле боя, а в спальне.
А он не мог соответствовать, даже не всегда понимал, чего же, собственно, хотят. Упорно грызть гранит науки не приучен с малых лет, взрослость понималась Петром как поведение подобно прожженным опытным воякам, мужественность тоже. Растерянный мальчик пытался найти свое место, доказать, что он уже таков, каким представлял себе императора Фридриха. Если бы нашелся кто-то, кто смог рассказать ему о настоящем императоре Пруссии (а Фридрих был весьма достоин подражания во многом), может, это и помогло бы Петру сориентироваться, но вокруг были Чоглоковы, Брюммеры, Брокдорфы, лакеи… Екатерина сама слишком молода и обижена на мужа, чтобы заниматься еще и его перевоспитанием, а Елизавете Петровне некогда, да и не годилась она в воспитательницы…
Не умея развиваться в нужном направлении, не получая должного совета, просто не видя перед собой образцов для подражания (не считать же таковыми лакеев), Петр шел по пути наименьшего сопротивления. Стать выше можно, либо поднявшись самому, либо поставив на колени окружающих. Подниматься трудно, а положение наследника позволяло ставить на колени. Проще всего требовать беспрекословного подчинения от тех, кто не может возразить. Не могли собаки, слуги и солдаты… Для первых имелся кнут, для вторых Сибирь, для третьих плац.
Петру было нужно внешнее подчинение, его вряд ли интересовала сама суть власти над людьми, покорность достаточно изображать. Именно потому он столь строго следил за соблюдением формы: в одежде, том, как тянут носок при маршировке, сколь четко выполняют развороты или ружейные приемы. Это вовсе не означало боеготовности полков, но создавало видимость его власти над людьми. Страшная ситуация ухода энергии в пустоту…
Но были еще женщины, прежде всего императрица и супруга. Елизавету Петровну Петр боялся и всячески старался держаться от нее подальше. А вот с Екатериной куда труднее. Сначала она беспрекословно подчинялась, терпела все выходки, но со временем положение изменилось. Петр вовсе не был непроходимо туп и почувствовал, что жена в развитии уходит от него вперед семимильными шагами. Она усидчивей, а потому даже его необычайно крепкая память давала худшие результаты, чем ее обычная. Она стремилась докопаться до сути, а потому понимала куда больше, чем он, довольствовавшийся поверхностными измышлениями. Она взрослее, наконец, несмотря на то что он старше.
А еще она приятна внешне, со временем расцвела и стала нравиться мужчинам. Но Петр мужчиной долго не мог стать, маскируя свою неспособность отвращением к жене. Когда все прошло, было поздно – в ее сердце уже царил другой. И тогда стало еще хуже.
Он понимал, что некрасив, не развит физически, что проигрывает всем окружающим молодым людям, кавалерам, даже многим старикам. Это могло бы не быть помехой в общении с прекрасным полом, будь Петр общителен, обаятелен, умей очаровывать умом, ведь далеко не все завзятые сердцееды были Аполлонами или Нарциссами. Но Петр воспитан солдафонами, для которых изящная элегантность для мужчины скорее недостаток, чем достоинство, ни о каком обаянии не могло идти речи. А любви хотелось, хотелось, чтобы любили, лучше таким, каков есть.
Екатерина готова полюбить и такого – хилого, никчемного, если бы он сам не отталкивал, если бы стремился вместе с ней к постижению трудной науки жизни и правления, но этого Петру было не дано, капризный мальчишка, так и не привыкший ни к каким усилиям над собой, он желал получить и любовь красивой женщины в подарок за свои иллюзорные достоинства.