Мать говорила с ней и плакала, плакала и плакала. Отец молчал, мы с Дианой тоже. А потом Маша вдруг посмотрела на нас. Не на меня или Диану, и не на каждую по очереди, она смотрела сразу на нас обеих. И этот взгляд я до сих пор иногда вижу во сне.
- Скажи что-нибудь, доченька, милая, - шептала мать. – Скажи, где болит? Скажи маме! Ты меня слышишь, Маша?!
- Да, - отозвалась Маша, и тут же в палате наступила самая настоящая гробовая тишина. Затихли даже всхлипывания.
- Ты меня узнаешь? – прошептала её мама, склонившись над ней и вцепившись в край матраса.
- Да, - ответила Маша. Это был её голос, и я вдруг поняла, как соскучилась по нему.
- Что у тебя болит?
- Голова…
- Вы утомляете её! – проворчала полная пожилая медсестра. – Девочке нужен отдых. Выйдите из палаты!
И мы вышли, а Маша проводила нас пустым безжизненным взглядом. И я не понимала, почему так тяжело на сердце, ведь нужно радоваться. Но я даже радоваться больше не могла. Передо мной стоял только Машин взгляд, всепроникающий, всезнающий. Мне казалось, что она знает что-то обо мне, чего я сама не знаю. И я вдруг поняла, как сильно вымотана. Мне просто хотелось отдохнуть.
Сквозь мутное больничное стекло на меня смотрело тусклое и мертвое зимнее солнце. Равнодушное и холодное.
- Поезжай-ка ты домой, - сказала Диана, наклонившись ко мне. – Если будут ещё какие-нибудь новости, я тебе позвоню.
Я вздохнула. Её взгляд был усталым. Мне не хотелось спорить.
- А ты останешься с родителями?
- Да. Я нужна им. Один папа не справится с мамой. Ты же видишь, какая она у меня, - прошептала Диана с легкой улыбкой.
- И ты правда позвонишь? – спросила я, невольно подаваясь ей навстречу, пытаясь поймать её взгляд. Но она почему-то избегала смотреть мне в глаза.
- Конечно.
- И мне можно будет прийти завтра?
- Да… Да.
- Тогда…
- До завтра, Аня.
- До завтра. Пока.
- Пока.
И я поехала домой, и мне казалось, что я не была там уже несколько лет. И весь вечер я смотрела на свой сотовый, и мне так хотелось, чтобы он зазвонил. Но кроме нескольких сообщений от Лены, я не получила ничего.
А потом, около одиннадцати, когда стало ясно, что никто мне уже не позвонит, я вдруг почувствовала себя ужасно глупой и очень разозлилась из-за этого. Я швырнула телефон на кровать, где он подпрыгнул и перевернулся, откатившись к стенке.
И было и стыдно, и обидно, и вообще как-то непонятно. И я чувствовала себя никому не нужной и злилась, но не могла прекратить.
Я вдруг подумала, что наверное уже надоела ей. Что я только навязываюсь всё время. Я не нужна.
И почему-то я заплакала.
3
Мой мир никогда не был моим миром. Он состоял из многих совершенно разных вещей, которые я считала своими. Но то были только вещи, в какой-то степени связанные со мной, но ещё не части меня. А люди, которые меня окружали и составляли мой мир, не принадлежали мне. Никогда.
И я задумалась тогда. А что является частью меня? Ведь должно же быть хоть что-то, что принадлежит только мне. Какая-то неотрывная часть меня самой, без которой я это уже не я. Что-то, что и есть я.
И в голове была жуткая каша от всех этих сумбурных мыслей. Раньше я никогда не задавалась вопросами вроде, кто я есть. И вообще, всей этой философией мало увлекалась. У меня на неё просто не хватало времени, потому что надо было учить алгебру и геометрию, писать сочинения и читать параграфы по биологии.
Вот я и стала тем, кем стала. Совершенно глупая, неопытная школьница, имеющая лишь весьма смутное представление о многих столь важных вещах. Потому что важные вещи – это обычно дело ума родителей. А моя непосредственная обязанность – это учеба.
Где же я ошиблась? Что же я упустила? Почему я, всегда решающая примеры быстрее всех в классе, сейчас не могу ответить для себя на самые простые вопросы?
В холодный и ветреный день второго января я впервые увидела Диану в простой белой рубашке навыпуск, которая потом стала моей любимой (после свитеров её бабушки, разумеется). Ей очень шел белый цвет. Особенно в сочетании с тёмными локонами, плавно спускающимися на плечи. Особенно в сочетании с тоненькой серебряной цепочкой с крестиком на шее. Почему Диана носила крестик, я так и не смогла спросить. У неё всегда были довольно своеобразные отношения с Богом, и мне не хотелось в них вмешиваться – слишком интимными мне казались подобные вопросы.
Она пришла всего на несколько минут раньше меня, и на щеках её играл румянец, а с обветренных губ срывалось частое, как будто взволнованное дыхание. Она как раз доставала из сумки гигиеническую помаду, когда появилась я. Волосы её были в небольшом беспорядке, который нравился мне ещё больше, чем идеальная прическа. Я хотела просто стоять в сторонке и смотреть, как она приводит себя в порядок, но Диана улыбнулась мне и помахала рукой.
- Ужасная погода, да? – Диана сняла с помады яркий колпачок.
- Да.
Я уже и думать забыла о том, как занималась вчера метанием телефона на собственную постель. Как рыдала крокодильими слезами, обхватив руками подушку, которая пахла ненавистным стиральным порошком с хвоей, а не туалетной водой Дианы. Как чувствовала себя всеми брошенной и забытой. Как замазывала утром синяки под глазами и пила отвратительно горький крепкий кофе. Я смотрела на неё, и в мыслях уже не было ни одного упрёка. Никогда, никогда я не винила её.
- Ненавижу ветер, - говорила она. – От него у меня всегда слезятся глаза. И почему-то болят зубы. Ломят так, будто их вырывают с корнем. Но стоит оказаться в тепле, и всё проходит. Странно, правда?
- Да.
Мне хотелось слушать её. Её спокойный голос перебивали только стоны яростного ветра, изламывающего чёрные ветви сгибающихся, как в приступе страшной боли, деревьев.
- У тебя тоже губы обветрены, - сказала Диана и протянула мне помаду. – Будешь?
Я смотрела на помаду в крайнем недоумении, как будто вообще не догадывалась, что с ней можно делать.
- Если не намажешь, потом ещё сильней потрескаются и будут кровоточить.
Я молча взяла помаду кричащего розового цвета, со вкусом то ли клубники, то ли малины. Сама помада была бесцветной и пахла очень приятно.
- Зеркало дать? – спросила Диана. – Я сама-то без него обхожусь, но если тебе надо…
- М-м-м, - только и смогла ответить я. – Я тоже… без него.
Сейчас, когда я вспоминаю мысли, что со скоростью электропоезда проносились у меня в голове в тот момент, мне становится то нестерпимо смешно, так что я не могу остановиться, то грустно и больно так, как будто я заледеневшее дерево, от которого безжалостный ветер отрывает ветки и швыряет их, мёртвые, к моим ногам.
Я смущалась и думала о том, что эта помада только что касалась губ Дианы, и… это можно считать непрямым поцелуем? Но почему тогда, если мне случалось одолжить помаду у Лены, такие мысли не зарождались в голове? Почему только с Дианой я думаю обо всех этих странных вещах?
А Диана, конечно, не думала ни о чём таком, когда предлагала мне свою помаду. Мне казалось, она посмеялась бы надо мной, если бы узнала, о чём я только что посмела подумать. И дрогнули руки, и стало ещё больше стыдно, и в очередной раз я чувствовала себя последней идиоткой.
Непрямые поцелуи… Бред какой-то.
Но почему-то после мне не хотелось возвращать помаду. У меня появилось совершенно дикое желание её стащить, выпросить на память, как сувенир.
Но, конечно, я вернула и с тоской смотрела, как Диана убирает её в сумку. Тогда я впервые подумала, что Диана далека от меня. У неё в голове совершенно иной мир, и думает и чувствует она тоже по-другому. Она не понимает и не знает того, что у меня сейчас в голове. Потому что у неё там совсем другое. Она не чувствует того же. Мои эмоции, мои странные порывы не могут вызвать у неё ничего, кроме недоумения.
Это больно.
- Врачи говорят, что она очень быстро идёт на поправку, - сказала Диана. – Что это похоже на какое-то чудо. Но мы-то с тобой знаем, в чём тут дело? - она подмигнула мне.
Стало полегче, и я слабо улыбнулась.
- Ты вчера говорила с ней?
- В основном с ней говорила мама. Мне она уделила не больше внимания, чем обычно, то есть, предпочла сделать вид, что меня не существует.
- Я рада, что она осталась прежней, - мне хотелось подбодрить Диану, потому что улыбка её стала печальной.
- Я тоже. Она даже ныла, как плохо ей без очков, и маме пришлось ехать забирать их из ремонта.
Я тихонько засмеялась.
- Узнаю Машу!
Какое-то время мы молчали, а потом я решилась спросить первой:
- Ну что, зайдём к ней?
Диана вздохнула. Её пальцы теребили манжет рубашки.
- Вместе?
- Ну да. А почему бы и нет?
- Не знаю. Ну ладно.
Я подумала, что она что-то знает, но как будто стесняется сказать. Сейчас я понимаю, что она просто хотела уберечь меня. В конце концов, Диана знала свою сестру куда лучше меня, даже несмотря на то, что мы много лет просидели за одной партой.
- Я принесла ей апельсины, - сказала я.
- Я тоже.
И мы снова засмеялись. У Дианы тогда был последний шанс предупредить меня о чём-то, но она не стала. Потому что в глубине души она всегда верила. Верила во всё хорошее, в то, что всё обойдётся.
Она всегда старалась уберечь меня. От дурных слов и косых взглядов, от боли и обид. Люди ведь очень любят высказывать своё мнение, даже если их об этом не просят. Люди считают, что они вправе уколоть, клюнуть или даже просто шептаться за спиной. Почему-то это доставляет им какое-то извращённое удовольствие. И Диана знала обо всем этом, она не хотела этого для меня и старалась уберечь всеми силами.
Но у неё не всегда получалось.
4
Маша полусидела на постели и поправляла сползающие из-за бинтов очки. Какую-то часть бинтов уже сняли с её лица и головы, но оставшееся повязки всё равно мешали очкам нормально держаться. А я вдруг заметила, что у неё больше нет волос. И, если честно, немного испугалась.
- Привет, - сказала я, подходя ближе.
Она ничего не ответила, и в лице её ничего не изменилось.
- А я апельсины принесла…
Что ещё сказать, я не знала, поэтому поставила пакет с апельсинами на прикроватную тумбочку рядом с вазой, в которой стояли белые розы в блестящей обёрточной бумаге. Помню, я ещё подумала, что без всего этого украшательства розы смотрелись бы куда лучше.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила я, отчаявшись дождаться хоть слова от Дианы. В горле пересохло.
Маша не отвечала, и я совсем потерялась, испугалась. Стала говорить какую-то ерунду, беспорядочно и быстро.
- На днях обещала зайти Лена, она сейчас у бабушки, но сказала, что скоро вырвется… Каникулы ведь длинные. Ты как раз успеешь поправиться…
Я замолчала, и в палате повисла тяжёлая тишина. Что-то происходило, но я не хотела этого замечать.
- Бабушка связала тебе зелёный свитер, - сказала вдруг Диана, остановившись за моей спиной. – Он пока у меня, но я не трогала его. Просто знаю, что он зелёный. Ты сможешь забрать его, когда тебя выпишут.
Маша долго смотрела на сестру, а потом слегка опустила голову, отчего её очки сползли на нос. Её стекла всегда были слишком толстыми и тяжёлыми. И она пыталась снова вернуть их на место, но руки были слишком слабыми и не слушались. И Маша была такой хрупкой и жалкой с этим сползшими на кончик носа очками, что мне было и больно и страшно смотреть на неё.
- Давай я помогу! – я протянула руку, совершенно инстинктивно. Я просто хотела помочь. Только помочь…
Но Маша вдруг с неожиданной силой ударила меня по руке, и на её мертвенно-белые щеки наполз болезненный румянец гнева и обиды.
- Не смей! Не прикасайся ко мне!
Я отступила назад и упёрлась в Диану. Рука горела огнём, я и прижала её к груди.
- Маша…
- Ты ведь спуталась с ней, да? – шипела Маша, и в её глазах не было жалости.
А я сначала даже не поняла, о чём она говорит.
- Прекрати. Ты бредишь, - услышала я над собой ледяной голос Дианы.
- Да я-то как раз в здравом уме. Не думай, что если я ударилась головой, то вышибла себе последние мозги. И я не слепая.
- Да откуда ты только берешь всю эту чушь? – голос Дианы дрогнул. От еле сдерживаемой злости.
И я смотрела на них и боялась. Потому что это была не Маша. И это была не Диана. Этих людей я не знала.
- Мать проболталась, что на Новый год вы были вместе, - сказала Маша, и губы её искривила змеевидная улыбка. На белом лице, при обескровленных губах, она выглядела по-настоящему жутко. – Одни, в пустой квартире. А я смотрю, вы хорошо спелись, пока я валялась здесь. Вам было хорошо и свободно там, пока меня не было, да?
- Маша… - у меня в горле уже стоял комок слёз, а рука снова инстинктивно поднялась, будто хотела коснуться её, убедиться, что эта та самая девочка, которую я знала с первого класса, к которой я приходила каждый день в больницу. Что это действительно моя Маша.
- Не смей! – снова закричала она. – Ты такая же грязная, как и моя сестра. Она ведь трогала тебе везде, да?
Я снова попятилась. На этот раз в ужасе.
- Да ты просто больная! – закричала Диана. – Ты чокнутая!
Диана побледнела, и губы её дрожали, когда она выплевывала эти слова. Мне показалось, что она тоже напугана. И я снова начала узнавать хоть одного человека в этой комнате. Это снова была Диана. Моя Диана.
- Грязные, вы обе грязные! – повторила Маша, и в тот момент она действительно казалась безумной. Но она говорила всё это сознательно. – Я вас ненавижу!
- С меня хватит, - Диана схватила меня за рукав и потянула за собой. – Уйдем отсюда. Ноги моей больше здесь не будет!
Я шла за ней, и ноги мои заплетались, а губы всё дрожали, и сама я вся дрожала, как будто меня колотил сильнейший и безжалостный озноб. Мне не хватало воздуха, и в коридоре я начала громко всхлипывать и остановилась, потому что мне казалось, что сейчас, вот сейчас я просто упаду.
Эти слова, её слова грохотали в моей голове снова и снова, как непрекращающееся эхо, которое сводит с ума. В глазах всё плыло от застилающих их слёз, и всё для меня стало белым. Белый снег, белая рубашка Дианы и белые бинты на белом Машином лице, белые и как будто искусственные розы.
- Она… она, - шептала я, но рыдания сдавливали грудь и не давали вырваться словам. – Она ведь не со зла? Она…
- Аня… Аня, послушай, - Диана что-то шептала мне, но я ничего не понимала и продолжала плакать.
Наверное, до этого, за всю мою недолгую жизнь, ещё никто не говорил мне столь обидных слов, никто так не унижал меня. И я не понимала всех этих «за что» и «почему», но эти вопросы в пустоту прожигали чёрные дыры в моём больном сознании.
- Я только хотела помочь! – выдохнула я в отчаянии.
- Аня… Аня! – она вдруг схватила меня за запястья и крепко сжала их. – Послушай. Ты ни в чем не виновата! Понимаешь? Здесь нет твоей вины!
И всхлипы прекратились, и я как будто застыла и смотрела в её глаза. Её спокойный и решительный взгляд меня гипнотизировал.
- Ты не сделала ничего плохого! Понимаешь меня? – её голос срывался, и мне казалось, что она сейчас тоже заплачет.
- Да… - прошептала я. – Да.
Она судорожно вздохнула и немного ослабила хватку на запястьях. Но не отпускала. Мы молча смотрели друг на друга.
Меня в первый раз так несправедливо обвинили. Обвинили. Но в чём? Я не понимала, в чём, потому что те чувства, которые я испытывала к Диане… То, что я чувствовала к ней. Самое ужасное, что мне показалось, будто Маша в чём-то права.
- Я…
Выдох. Вдох. Я смотрела на неё и думала, что если сейчас не обниму её, умру. Глупо, но я была в этом абсолютно уверена. Мне просто хотелось её обнять. И я точно знала, что в этом ничего плохого нет.
И она как будто что-то поняла по моему взгляду, потому что отпустила мои запястья, и я обняла её, обхватывая дрожащими руками её тоненькую талию, сминая её прекрасную белую рубашку, прижимая её к себе так крепко, как только была способна.
От неожиданности она покачнулась и коротко выдохнула. Но мне было всё равно. Всё равно, что она будет думать, всё равно на её недоумение, всё равно, что я, быть может, пугала её.