На улице было тепло и шёл снег. Последние дни уходящего года. Мне они так и запомнились нервными, полными вечной спешки, страха не успеть, не увидеться.
И пусть я бежала навстречу новой боли и ошибкам, но мне было куда спешить. Кто-то ждал меня. Кто-то спрашивал обо мне. Кто-то хотел увидеть меня. Хотела ли она? Я не знала, я боялась думать об этом. Всё время чего-то боялась. Я всегда была трусихой, хоть и стремилась казаться храброй и сильной. Особенно для тех, кто был дорог мне.
Я бежала, а нервный взгляд машинально отмечал удачные ракурсы, интересные виды. Иногда я жалела, что голова моя не фотоаппарат – моргнул и готов снимок. Тогда я могла бы всю увиденную по дороге красоту показать Ане.
Когда я ворвалась в холл больницы, пришлось остановиться и отдышаться, прежде чем идти дальше. Сердце выпрыгивало, а я продолжала обзывать себя то трусихой, то просто дурой. «Неужели ты думаешь, что она всё ещё сидит здесь и дожидается тебя после того, как ты не пришла ни разу за всю неделю?!», - думала я. Сейчас мне тепло вспоминать об этом. Это действительно было очень мило. И мне просто хотелось увидеть её. Просто так.
И, конечно, она была там. На нашем месте. Она читала какую-то толстую книгу, готовую вот-вот выпасть из её расслабленных тонких пальцев. Вялый взгляд скользил по странице, не выдавая ни капли интереса. Она похудела и как будто очень устала. Сердце защемило. Прости.
А потом она увидела меня. Глаза округлились, руки вздрогнули, и сама она вся дрогнула и выронила всё-таки книгу, которая оказалась первым томом «Анны Карениной». Неделю назад я бы, наверное, засмеялась, но сейчас было слишком грустно. Я смогла лишь просто улыбнуться и сказать:
- Привет.
- Привет! – от волнения у неё перехватило дыхание. Неужели она действительно так рада меня видеть?
Я наклонилась, подняла книгу и вручила ей.
- О, тяжеленная! – сказала я. – Кирпич, а не книга. Я бы её держать устала, не то что читать.
Её лицо просветлело. Я села рядом.
- Но ты ведь читала? – спросила она.
- Да. Давно. Наверное, тогда она ещё была тоньше.
Она рассмеялась, и сердце снова защемило. Я сама не понимала, как не хватало мне её смеха.
- Сколько же тебе тогда лет?
- Много. Очень много. Парочка веков точно уже стукнула, - в тот момент мне казалось, что я нисколько не преувеличиваю.
- Ты как вампир, что ли? – она продолжала тихонько хихикать.
- Не совсем так. Вампиры же мёртвые, а я живая и не пью кровь, - заявила я с гордым видом.
- Тогда ты как горец Дункан Маклауд! – Аня снова прыснула со смеху, представив меня в этой роли.
Мне уже и самой стало смешно.
- Угадала. Хожу отрубаю головы на досуге, - я потянулась к карману. – Где тут мой складной топор?
- Могу свой одолжить.
- О, вы так любезны. Мне уже давно приглянулась ваша голова.
Вот и встретились, называется. Сидим хохочем на весь коридор из-за какой-то ерунды и никак не можем остановиться. Как маленькие. Но почему мне так легко с ней?
- Так вот зачем ты так на меня смотришь! Хочешь заполучить мою голову?
- А как я смотрю?
- Ну… - она запнулась, растерянная улыбка застыла на губах. А я, если и впивалась в неё взглядом, то не отдавала себе в этом отчёта.
- Просто я давно тебя не видела, - сказала я честно.
Она покраснела. Она не спрашивала, почему меня не было. Она ничего не спрашивала про Вику. Вообще никогда о ней не спрашивала. Как будто знала, что мне будет больно, что я не хочу даже вспоминать об этом. Но от того, что она ничего не спрашивала, я начинала чувствовать себя виноватой. Мне всё казалось, что я должна ей что-то объяснить, но я не знала, как начать.
- Ты приходила сюда каждый день? – спросила я.
- Да, - она притихла и отвела взгляд.
- Не стоило. Ты ведь очень устала. И плохо питалась, наверное.
- Нет. Я обедала в школьной столовой.
- Но там же невозможно обедать! Детей пичкают всякой отравой!
- Да, и поэтому я не ела, - призналась Аня.
- Глупенькая. Нельзя же ходить голодной весь день. Мозги работать не будут, - я легонько постучала по её макушке. – А то ведь я раздумаю отрубать глупую голову. Я согласна только на умную и красивую.
Её лицо снова осветилось улыбкой.
- Ты должна беречь себя, - я вздохнула. – Тем более, что в Машином состоянии всё равно нет никаких изменений. Если бы что-нибудь случилось, я позвонила бы тебе.
- Но ведь я не только из-за Маши…- она замолчала, сама испугавшись того, что успела сказать.
Если честно, я тоже немного испугалась. Значит, она приходила ещё и чтобы увидеться со мной. Тепло.
- Я… - я понимала, что после такого признания мне всё же придётся кое-что объяснить, но слова ускользали от меня, разбегались, таяли, и мне просто хотелось произносить её имя. – У меня были кое-какие проблемы. И зачётная неделя навалилась как всегда неожиданно… Прости. Я должна была позвонить тебе.
- Но ведь… - похоже Аня тоже разучилась говорить. – Но ведь ты не знаешь мой номер.
- Знаю. Он есть в Машиной записной книжке. В следующий раз я позвоню обязательно. Ты волновалась?
- Да… я…
- Прости, - повторила я. – Теперь я со всем разобралась. Так что такого больше не повторится.
Я говорила это совершенно искренне, ведь тогда я действительно была уверена, что с Викой всё кончено. Тогда я ещё не думала, что стоит ей только поманить меня своим наманикюренным пальцем, как я снова сорвусь. Получается, я врала Ане, сама того не желая. Прости.
- Я принесла кое-что, чтобы загладить свою вину, - я открыла сумку и достала пакет с фотографиями. По толщине он едва ли уступал «Карениной».
- Это всё мне?!
- Конечно. Я могу ещё в цифровом варианте отдать. Выложишь на свою страничку в интернете, чтобы все знали, какая ты красавица.
Мне нравилось смотреть, как она смущается. Готова поспорить, что раньше никто не называл её красавицей. И было очень приятно осознавать, что я первая.
И вот тут что-то со мной и случилось. Нет, конечно, оно случилось намного раньше, но в этот раз я совсем рехнулась. Здравым умом я никогда похвастаться не могла и частенько говорила или делала что-то раньше, чем успевала подумать. И потом часто жалела об этом. Но только не в этот раз.
- Аня. Я хочу попросить тебя кое о чём.
- Да? – я смотрела в её глаза и думала, что она готова к любой просьбе. И любую выполнит. От этой мысли мурашки бежали по коже.
- Приходи ко мне на Новый год. Пожалуйста. Если тебя со мной не будет, я сойду с ума.
- Но… я… только если мама отпустит.
- Отпустит. Я умею договариваться с женщинами.
- О, не сомневаюсь! – она улыбнулась. - Я пришла бы с удовольствием.
- Хорошо, - и я улыбнулась в ответ.
Да, в конце концов нам кажется, что мы привыкаем. Больно, холодно, страшно, всё равно сколько раз, мы по-прежнему остаёмся живы. Бежим, срываемся, смеёмся, когда надо бы плакать, рискуем и всё хотим поймать что-то недосягаемое, ускользающее. Всё равно что пытаться угнаться за летящими птицами. Мы тоже летаем и падаем, разбиваемся, но поднимаемся. Ради чего? Ради одного. Только ради одного.
Мы просто хотим быть счастливы.
========== Глава 5. Желание ==========
1
Сколько я себя помню, Новый год мы всегда встречали у бабушки. Её дом на другом конце города, так что туда не наездишься так часто, как хотелось бы. И бабушка живёт одна. И очень любит, когда мы приходим. Я или Маша. Вместе мы не приходим никогда, и Новый год – это единственная возможность собраться всей семьей.
Так всегда было. Только бабушка умела примирить всех нас, хоть на один вечер помочь нам ощутить себя частью одного целого, большого и тёплого, называемого домом и семьей. Я очень любила её.
Но в тот год я хотела быть с Аней. Маша лежала в больнице в коме, и я не видела смысла в том, чтобы встречать Новый год без неё. В такой ситуации я вообще не видела смысла в празднике. У меня в груди разрасталась и поглощала всё чернильная пустота, и мне казалось, что мир мой рушится. Вики нет, а значит, ничего нет, Маша в таком состоянии, из которого редко возвращаются. Всё, к чему я привыкла, всё, что я любила, пусть и неосознанно, но оттого не менее сильно, превращалось в щепки, в мелкие бесполезные обломки чего-то значимого и светлого когда-то и тусклого и безжизненного сейчас. И что-то неотвратимо менялось в моей жизни, но я не хотела этих перемен и гнала их от себя. И я боялась. Просто боялась.
И только моя бабушка была настоящей, неизменной. Она была частью того мира, к которому я привыкла. Она была чем-то нерушимым, как аксиома.
Когда мне было плохо, я всегда приходила к ней. Может, это эгоистично. Но мне просто некуда было идти, а дома было пусто и холодно. Поэтому утром тридцать первого декабря я встала пораньше, села в полупустой салон замерзшего сонного автобуса и поехала к бабушке. Аня должна была прийти ко мне около трех часов дня, так что времени было предостаточно. Я надеялась, что бабушка поможет мне привести мысли в порядок перед встречей с Аней. Потому что меньше всего мне хотелось просидеть перед ней всю ночь с кислым лицом. Мне хотелось смешить её и слушать её лёгкий мягкий смех, оседающий в моём сердце живительными каплями какого-то чудодейственного лекарства, имени которого я не знала.
В тот день я надела свой голубой свитер со снежинками. Я всегда надевала его к бабушке и вообще всегда, когда хотела почувствовать себя защищённой. А ещё, одеваясь, я вспомнила, что он понравился Ане, и улыбнулась. Всегда есть какие-то приятные воспоминания, которые даже ледяное неприветливое утро способны сделать теплее. Аня делала мой замкнувшийся на внутренней боли и пустоте мир теплее.
К моему приходу бабушка приготовила мои любимые блинчики, и уже с порога я почувствовала их запах, а ещё сгущёнки и мандаринов. Бабушка была очень рада меня видеть, и я сразу ощутила себя виноватой за нарушенную традицию, за то, что вечером меня не будет, за то что я вечно какая-то не такая, неловкая, неправильная, несчастная.
Она обняла меня, холодную, дышащую морозом и зимой, и руки её были большими и привычно тёплыми. И я подумала тогда, что расплачусь, снова расплачусь как при Максиме, потому что я слабая, жалкая. Несчастливая.
- Что-то случилось у моей девочки? – спросила она, взволнованная от моих судорожных объятий и прерывистого дыхания.
- Ничего. Ничего, - повторила я, приходя в себя. – Просто соскучилась по тебе, бабуля. Очень.
- А я блинчики испекла, - она улыбнулась и отстранилась. – Дай я посмотрю на тебя. Ты, кажется, ещё выросла.
- Да куда уж, - я тоже заулыбалась, а в глазах застыли слёзы, и я боялась, что они упадут.
- Выросла, - сказала она с уверенностью. – Красавица моя. Такая взрослая девочка. Уже выше своей бабули.
- Это просто ты уменьшилась. Разогнись и снова станешь выше.
И она выпрямила спину, кряхтя, и кокетливо поправив волосы.
- Ну, как я тебе?
Я рассмеялась.
- Ты чудо!
- А то! У тебя ещё совсем молодая бабушка.
Она знала, что со мной что-то не так. Сразу почувствовала это и знала, что я вру. Но как я могла сказать правду? Разве имела я право так огорчить свою милую бабулю? Я просто хотела, чтобы она спокойно доживала свою жизнь и не догадывалась, что я такая. Я не могла нанести ей подобный удар. Я хотела, чтобы она жила дольше.
- Прости меня, - сказала я вдруг.
- За что, милая?
- За то что… сегодня не смогу прийти.
- Ничего. Это ничего. Тебе нужно немного развеяться. Полезно встретить Новый год с друзьями.
- Но я… Я даже не знаю, правильно ли отмечать что-либо в такой ситуации.
Мы прошли на кухню. Я со вздохом опустилась на табурет.
- Я думаю, в этом нет ничего плохого, - тихо ответила бабушка. – Тебе со сгущёнкой или с вареньем?
- Со сгущёнкой.
- К тому же, один раз можно и нарушить традицию. А в следующем году мы снова будем все вместе. Когда Маша поправится.
- Да, конечно. Обязательно.
А потом мы пили чай и было очень вкусно. И я вдруг захотела, чтобы Аня тоже попробовала блинчики моей бабушки. Я подумала, что они очень понравились бы ей. Она ведь такая сластёна. И я улыбнулась.
Мы говорили о моей учебе, о родителях, о морозах и бабушкиных больных ногах. В те дни она уже ходила совсем плохо. Но она не жаловалась. Мы не говорили только о Маше, потому что я всеми силами избегала этой темы. Я хотела, чтобы наш разговор вышел беззаботным и светлым, как всегда бывало в детстве, когда я забиралась с ногами на бабушкину кушетку, прижимая к груди большую кружку горячего чая или морса из свежих ягод, если было лето. Тогда я могла часами слушать её истории о тех временах, когда Одри была ещё молодой. А бабушка только и успевала подливать мне чай и шутить, что ночью я описаюсь. А я жутко обижалась на неё за это, потому что считала себя уже совсем большой девочкой, а большие девочки не писаются в кровать.
Я знала, что так уже никогда не будет. Какими бы судорожными и отчаянными ни были мои попытки ухватиться за уцелевшие обломки детства, далеко я на них всё равно не уплыву. Детство уходит, и приходит время, когда бабушки начинают спрашивать что-нибудь вроде:
- А как там у тебя с женихами? Замуж-то ещё не собираешься?
Я не выдержала и скривилась. Понятное дело, об этом мне тоже говорить не хотелось.
- Что за недовольное лицо? – она весело засмеялась. – В твоём возрасте я уже родила твоего дядю Митю.
- Я не тороплюсь, - я попыталась улыбнуться, но улыбка вышла нервной.
- Да, ваше поколение совсем другое…
Опасаясь дальнейших рассуждений на тему «отцов и детей», я решила спросить то, зачем собственно говоря и пришла, не отдавая себе же в этом отчёта.
- Я давно хотела спросить… - прошептала я, опустив глаза на пустое чайное блюдце. Капля чая застыла на самом краю и никак не хотела стекать вниз. Какое-то время я смотрела на неё, не зная, как продолжить.
- Да, милая? Что ты хотела?
- Ты… То есть, вы с дедушкой так любили друг друга с самой юности. Вы всегда были вместе. Ты говорила, что хотела бы состариться вместе с ним и заставить его отрастить длинную бороду, за которую бы его дёргали внуки и правнуки.
- Да, - она улыбнулась, и тусклые глаза её увлажнились. В них снова загорелась жизнь. – Мы любили мечтать о нашей старости.
- Но он… Дедушка умер так рано. Я даже почти не помню его. Как ты смогла пережить это? Просто… я не понимаю, как… - я запнулась, потому что слёзы уже подступили к горлу, и единственное, чего я хотела - это перенестись в тёплый летний день, на двенадцать лет назад и пить там морс, и выплевывать дурацкие малиновые семечки, которые всё время застревали в зубах. Тогда я ещё не знала, что можно потерять кого-то навсегда, тогда я думала, что все, кого я люблю, всегда будут рядом. Что только лишь одной моей любви уже достаточно для этого.
Я думала, что расстрою бабушку этим вопросом. Но её глаза снова стали сухими, и в них не было ничего кроме беспокойства за меня.
- Никак, - ответила она. – Я просто жила и всё. С этим ведь ничего не поделаешь, даже если очень захочешь.
- Но… как же смириться? Я не понимаю, как… - и тут я уже не могла говорить. Перед глазами стояли только бусы из жемчуга, проклятые бусы появлялись всякий раз, когда я закрывала глаза. И я видела, как она уходила, бросая меня. А потом её образ сливался с Машиным, и мне казалось, что Маша тоже собирается бросить меня. Уйти навсегда.
- Так что же у тебя всё-таки случилось? – спросила бабушка тихо и осторожно.
- Ничего, - ответила я и заплакала.
И я ненавидела себя за эту очередную слабость, потому что так хотела всегда быть взрослой и сильной. Потому что знала, что Вика не стала бы плакать. Но как же всё-таки это больно. Я просто не могла остановиться.
2
Я многое рассказала ей в то утро, пока на большой тарелке остывали блинчики, а за окном валил снег. Сказала, что меня бросил самый дорогой и близкий человек, умолчав лишь о том, что человек этот – женщина. Сказала, что не знаю, как принять это и снова начать жить. Тогда я была уверена, что уже никого не смогу полюбить снова и об этом тоже сказала. Я думала, что она усмехнётся и начнет разубеждать меня в этом, уверяя, что всё у меня ещё впереди. Но она не стала.
- Ты всё ещё сильно любишь его, да? – спросила она.
- Да, - выдохнула я, не веря, что говорю об этом с бабушкой.
- Тогда ты можешь утешаться только тем, что он жив. С ним всё хорошо. Разве не это для тебя главное?