Меня бросило в жар. У Генриха есть любовница! Он меня одурачил. «В надлежащее время», – сказал он тогда в Марселе. В надлежащее время мы научимся жить как муж и жена. Неужели вот это он и имел в виду? Что я буду смиренно взирать на то, как он блудит со своей бывшей гувернанткой? Что я стану предметом омерзительных сплетен из-за того, что он превратил наш брак в посмешище?
– Я думала, что ты об этом знаешь, – прибавила герцогиня. – Юноши в возрасте Генриха нередко увлекаются женщинами много их старше, однако со временем подобная страсть угасает. Поверь, как только ты понесешь от него ребенка, он позабудет о своей зазнобе. Впрочем, – в голосе герцогини промелькнули злобные нотки, – к тому времени она в любом случае превратится в дряхлую каргу.
– Насколько же она старше Генриха? – Я оцепенела.
– О, ей не меньше сорока пяти. Надобно отдать ей должное, возраст она скрывает довольно искусно, но все же она вдова с двумя взрослыми дочерьми. Многие утверждают, будто она привлекательна; я же, хоть убей, не могу понять, что в ней привлекательного. Вечно одевается в черное, да еще носит этот уродливый чепец – статуя, бездушная мраморная статуя! Франциск говорит, что у нее вместо глаз монеты. Он не одобряет ее влияние на Генриха.
– Как ее зовут? – спросила я шепотом, боясь услышать ответ, как будто при звуке имени его хозяйка возникнет перед нами во плоти.
– Диана де Пуатье, вдова сенешаля Нормандии. Мы зовем ее Мадам Сенешаль. – Герцогиня выразительно изогнула бровь. – Полагаю, ты также не одобряешь этой связи?
– Не одобряю?! – вскричала я, не в силах сдержаться. – Еще бы! Он не имеет права так со мной поступать! Как могу я понести от него, если он все время проводит в постели своей любовницы?
Едва у меня вырвались эти слова, я тут же пожалела, что не могу взять их назад. Я оскорбила герцогиню. В конце концов, она тоже была любовницей короля.
Герцогиня долгое время задумчиво рассматривала меня, затем отрывисто и четко проговорила:
– Мужчины предаются распутству, а нам, женщинам, надлежит с этим смириться. Однако же никакому мужчине не следует распутствовать в ущерб супружескому долгу. Я, в отличие от нашей Мадам Сенешаль, всегда знала свое место. У короля есть дети, и больше ему не нужно; его брак с королевой Элеонорой заключен по чисто политическим мотивам. Однако же твой брак – иной случай. Будучи вторым наследником Франциска, Генрих обязан произвести на свет сыновей. Дольше так продолжаться не может. Боюсь, нам придется поговорить с его величеством.
– О нет, не надо! Умоляю! – Меня охватила паника. Казалось, все мое будущее зависит сейчас от того, сохраню ли я в тайне свою девственность. – Я не хочу, чтобы еще кто-то узнал… Это… это так унизительно!
– Почему же? Никто тебя в этом не винит.
Я постаралась взять себя в руки. В глубине души я подозревала, что у герцогини есть и свои причины не любить Мадам Сенешаль; возможно, она опасалась за собственное будущее, когда постареет и потеряет расположение короля. В любом случае я не намерена мириться с ролью беспомощной девственницы. Тем более что герцогиня, при ее влиятельности, могла бы оказать мне действенную поддержку.
– Не могли бы вы помочь мне каким-то иным образом? – расхрабрившись, спросила я. – Уверена, что, если нам с Генрихом выдастся возможность проводить какое-то время вместе, он постепенно поймет, что поступал неправильно.
Герцогиня помолчала, пристально разглядывая меня.
– Что ж, – сказала она наконец, – вполне вероятно, и поймет. А нам, женщинам, надлежит помогать друг дружке. – Герцогиня улыбнулась. – Начнем с того, что пошьем тебе новые наряды. Твое итальянское платье, безусловно, весьма оригинально, однако теперь ты должна выглядеть настоящей француженкой. Кроме того, я возьму тебя с собой на охоту, ты будешь почетным членом «маленьких разбойниц». Ты ведь умеешь ездить верхом?
– Да, конечно! – выпалила я. – Обожаю верховую езду!
Правду говоря, мне никогда еще не доводилось участвовать в охоте, однако я привезла с собой из Флоренции великолепное седло, кожаное, с позолотой, и полагала, что буду смотреться в нем весьма выгодно.
– Превосходно. Участие в охоте наверняка привлечет к тебе всеобщее внимание.
– А это хорошо? – робко спросила я, не уверенная, что мне следует стремиться именно к такому результату.
– Лучше и быть не может! – Герцогиня расхохоталась, тряхнув головой. – С тобой, дорогая моя, будет мадам д’Этамп, а уж она знает толк в том, как завлечь мужчину.
Таким образом я проникла в ближайшее окружение короля. На подготовку моих новых нарядов ушло несколько недель, а я тем временем ежедневно практиковалась в верховой езде – на смирной кобылке под флорентийским седлом. Кромка у него была выше, а стремена короче, чем у обычных французских седел, и это, по словам мадам д’Этамп, давало мне дополнительное преимущество: садясь на лошадь, нужно было подобрать юбки так, чтобы стали видны лодыжки.
– У тебя, дорогая моя, красивые ноги, – заметила она и мелодично рассмеялась, – а мужчины ценят возможность хотя бы мельком увидеть женскую ножку.
Думаю, ей доставляло удовольствие школить меня, заботясь таким образом о благе короля.
И вот настал день, когда я вместе с «маленькими разбойницами» отправилась на охоту.
Само это предприятие мне не понравилось. Собаки непрерывно лаяли, мужчины слишком много пили и слишком быстро пьянели, женщины наперебой старались привлечь их внимание. Не порадовал меня и забой дичи, ибо пресловутая «королевская охота» на деле была всего лишь организованной бойней: конюхи растягивали сети кольцом, а загонщики принимались молотить длинными палками по кустам. Вспугнутая дичь – перепелки, фазаны, кролики – попадала прямиком в сети, где их осыпала копьями и стрелами толпа ликующих дам. Предсмертные крики животных, кровь, обильно лившаяся на землю, вызывали у меня тошноту; я не понимала, как такие утонченные во всех прочих отношениях люди могут находить удовольствие в подобном зверстве. Сама я предпочла бы бок о бок с королем честно гнать оленя или вепря, но женщинам такое не позволялось, хотя во флорентийском седле я могла скакать так же долго и быстро, как всякий мужчина. Обыкновенно охота длилась по многу часов, так что мои руки и ягодицы бывали стерты в кровь; однако я, не обращая на это внимания, усердно совершенствовалась в верховой езде, пока прочие женщины тешили свою кровожадность.
И вот как-то утром я дала шпоры кобылке и поскакала вдогонку за королем. Наградой мне, когда я нагнала мужчин, стало безмерное удивление Франциска и неодобрительные взгляды его спутников.
– Позвольте мне сегодня поехать с вами, – сказала я.
– Надеюсь, ты умеешь обращаться с луком и стрелами. – Пристально посмотрев на меня, король кивнул и пришпорил жеребца.
Под заливистый лай гончих, которые почуяли добычу, я поскакала за Франциском, наслаждаясь видом мелькающих мимо деревьев. Низко растущая ветка зацепилась за мою шапочку и сорвала с ее головы, я громко рассмеялась. Пригнувшись к мускулистой шее кобылки, я подгоняла ее, исполненная решимости ни на шаг не отстать от прочих. И вот на краю прогалины я увидела молодую лань, которую загнали собаки. Прижав уши к точеной головке, округлив от ужаса выразительные глаза, она отбивалась копытами от кружащих вокруг нее псов.
Франциск поманил меня. Спутники его, удерживая взмыленных скакунов, глазели с откровенным презрением.
– Она твоя, – промолвил король. – Даруй ей достойную смерть.
Я встретилась с ним взглядом. Мне не хотелось убивать это животное, которое так отчаянно сражалось за жизнь, и все внутри меня противилось этому, однако я подняла лук и наложила стрелу. Дождалась, покуда лань вскинется на дыбы, стремясь увернуться от прыгнувшего пса, зажмурилась и пустила стрелу. Мужчины ахнули в один голос. Напряженную тишину нарушили крики псарей, которые осаживали разгоряченных собак. Открыв глаза, я увидела, что лань лежит мертвая и в груди у нее торчит моя стрела.
Я обернулась к Франциску, и тот жестом велел мне спешиться. Отрезав правое ухо лани, он провел кровоточащим краем по моей щеке, измазав ее теплой еще кровью, а затем вручил мне этот трофей.
– Хоть ты и жалела ее, – проговорил он, – но колебаться не стала. Такова жизнь, малышка. Порой приходится первым нанести удар, не дожидаясь, пока ударят тебя.
И, буйно расхохотавшись, повернулся к своим спутникам:
– Нынче моя невестка доказала, что я могу ею гордиться! Она охотница не хуже мужчины и, думаю, лучше, чем некоторые из вас.
Те поддержали его неискренним смехом, а я сияла от счастья. В тот день я вернулась в замок бок о бок с королем, на щеке моей красовалась подсохшая кровь убитой лани, а в кошеле у пояса лежало ее ухо. К тому времени уже все придворные собрались во внутреннем дворе. Я улыбнулась, заметив изумление на лицах дам, когда они увидели меня скачущей рядом с королем Франциском и разглядели на моем лице кровавую отметину охотничьей удачи. Теперь им действительно было о чем посплетничать, хотя я была не настолько наивна, чтобы отныне уверовать в свою безопасность. Пускай я получила право охотиться вместе с королем, но все же оставалась бездетной супругой, а Генрих был вторым после дофина наследником трона.
Я должна была родить сыновей, дабы обеспечить продолжение династии Валуа. Если я потерплю неудачу, то буду обречена на гибель, как та лань, чью жизнь отняла на сегодняшней охоте.
А потому я стремилась как можно чаще быть на виду, надеясь, что, если и впредь буду привлекать внимание двора, кто-нибудь из вездесущих сплетников уведомит Генриха, что его супруга герцогиня становится популярной особой. Я заманивала Маргариту в галереи, залы, сады, и в их изобильной роскоши мы просиживали часами, окруженные стайкой фрейлин.
Миновала неделя, другая, а от Генриха не было вестей. Я начинала чувствовать себя дурой, разряженной в пух и прах, но так и не добившейся желаемого. Мне было бы легче убить еще тысячу ланей, нежели сносить внимание дам, которые приветствовали меня с хищной улыбочкой, и учтивые поклоны кавалеров. Все они, без сомнения, за моей спиной шептались, что эта Медичи лезет вон из кожи, лишь бы доказать, что она здесь своя. Пускай я и заняла почетное место среди «маленьких разбойниц», но все же оставалась чужеземкой, которой посчастливилось залучить в сети принца, да и тот предпочитает общество своей любовницы.
Именно тогда в моем сердце зародилась ненависть к Диане де Пуатье. Я еще даже в глаза ее не видела, но если б увидела, то непременно подлила бы в ее кубок снадобья из склянки Руджиери. Эта женщина осквернила мою новую жизнь, превратила ее в нечто ужасное, а у меня не было никакого способа разрушить ее козни.
Как-то днем, после обеда я, как обычно, сидела в своем громоздком пышном наряде, держа в руках книгу, присланную из Флоренции, и притворяясь под колкими взглядами придворных, что всецело поглощена чтением. И вдруг осознала, что больше этого не вынесу. Я резко встала.
Маргарита тут же повернулась ко мне.
– Екатерина, тебе дурно? – участливо спросила она, хотя косилась на подходивших к нам придворных – из той породы людей, которых она обожала вовлекать в светский разговор, чтобы блеснуть превосходством своего ума.
– Просто не сидится, вот и все. Пойду, пожалуй, прогуляюсь.
Она привстала было, но я ее остановила:
– Нельзя разочаровывать твоих друзей. Они будут безутешны, если ты сейчас уйдешь, так и не подавив их величием своей учености.
– Ты уверена, что… – Маргарита улыбнулась с довольным видом.
– Безусловно! – перебила я и направилась к дальним дверям галереи настолько быстро, насколько позволял жесткий бархат тяжелых юбок.
Едва скрывшись из виду, я сдернула двурогий чепец, расшитый крупным жемчугом, сорвала накрахмаленные брыжи и отшвырнула их прочь, не заботясь о том, что все это стоило изрядных денег. Затем расстегнула кружевной воротник с серебряной каймой, освободила волосы из плена тончайшей сеточки и тряхнула головой, позволяя им рассыпаться по плечам. Сунув книгу в карман, я решительно направилась к террасе.
Покой и тишина – вот и все, что мне сейчас было нужно, черти бы побрали мое неверное будущее!
Обогнув искусственное озеро, я углубилась в неухоженную часть дворцовых угодий. Аккуратно подстриженные клумбы сменились беспорядочной вольницей каштанов, ив и папоротника. Тропинки, причудливо извивавшиеся в буйной зелени, пестрели пятнами солнечного света. Слышалось пение птиц, шорох листьев; один раз огненной молнией мимо пролетела спугнутая лисица. Я и позабыла, как прекрасна французская земля за пределами вычурного великолепия двора.
Когда-то мы с Маргаритой уже бродили здесь, и теперь я стала искать полянку, которую мы обнаружили во время своей вылазки, заросшую сочной густой травой. Мне подумалось, что я могла бы полежать там немного и почитать; однако, судя по всему, я где-то свернула не туда, потому что оказалась в буковой рощице. Фонтенбло не был обнесен стенами, и ничто не мешало мне заблудиться, поэтому я остановилась.
И тут заметила, что впереди между деревьев идет человек.
Он был одет в кремовый камзол, кожаные штаны и сапоги для верховой езды, доходившие до бедер. Он был без шляпы, и ветерок ерошил густые каштаново-рыжие волосы. Опустив голову и сцепив руки за спиной, он был так погружен в собственные мысли, что я сделала было шаг назад, не желая беспокоить его. Под моей ногой хрустнула сухая ветка, и в лесной тишине этот звук раздался неестественно громко.
Человек замер, потом обернулся. С минуту мы молча смотрели друг на друга, а затем он поклонился. Сердце мое дрогнуло от радости: это был старший племянник коннетабля, Гаспар де Колиньи.
Мы двинулись навстречу друг другу. Я не видела Гаспара де Колиньи со дня своей свадьбы, но хорошо помнила его, и мне пришло на ум, что наша случайная встреча, найдись у нее нежеланный свидетель, может быть дурно истолкована привычным к разнузданности нравов двором. Я пожала плечами. Кто нас тут увидит? А если и увидит – быть может, сплетни дойдут до ушей Генриха и заденут его за живое. При всем своем пренебрежении мной вряд ли он захочет, чтобы двор болтал, будто его супруга завела привычку гулять наедине с мужчинами.
– Простите, ваше высочество, если я вас побеспокоил, – проговорил Колиньи.
Голос у него был низкий, но негромкий; безыскусный наряд и едва пробивающаяся бородка приятно поразили меня отсутствием вычурности, что столько редко при дворе.
– О, вы меня вовсе не побеспокоили, – отозвалась я, и собственный голос показался мне слегка неестественным. – Напротив, я рада вас видеть. Я думала, что сбилась с пути.
И под проницательным взглядом голубых глаз Колиньи я внезапно вспомнила, что волосы у меня распущены, а воротничок расстегнут. Жаркая волна прилила к моим щекам.
– Я уже опасалась заблудиться в лесу, – прибавила я, рассмеявшись. – Наверное, повернула не в ту сторону.
– Вы в нескольких шагах от замковых садов. – Колиньи мягко улыбнулся. – С этой стороны Фонтенбло леса почти не осталось. Его едва ли не весь вырубили, когда строили большую галерею его величества.
– Ту, в которой висят итальянские полотна? О, как жаль… хотя галерея очень красивая.
Он согласился с этим, но я поняла, что племянник коннетабля не разделяет пристрастия короля к живописи. После этих слов воцарилось молчание, но я не чувствовала неловкости. Скорее общество Колиньи было мне приятно, как будто мы знали друг друга целую вечность, а потому не нуждались в пустой болтовне.
– Всякий раз, бывая при дворе, я стараюсь прийти сюда, чтобы подумать на досуге, – проговорил он наконец. – Я только что прибыл, но уже устал от многолюдья и шума. Мне это непривычно.
В самом деле, до сих пор я ни разу не видела его при дворе.
– Так вы нечасто появляетесь здесь?
– После смерти отца на мои плечи легли обязанности синьора де Шатильона, а их немало. – Колиньи кивнул. – Правда, мой дядя, коннетабль, мечтает, чтобы я обосновался здесь и приумножал славу нашего рода, как надлежит сыновьям благородных семейств.