– Ну, – сказала я, – что?
– По городу болтался, все это время. В магазин сувениров зашел, в музей, еще на старый театр глазел, на каланчу старой пожарной части, на Спасозачатьевский собор, – Колька очень смешно изобразил, как писатель стоит, разинув рот, и пялится вверх. – Сейчас в гостиницу пошел, обедает. Но главное не в этом.
– А в чем?
– За ним еще кто-то следит, кроме нас.
– Да ну! Брось!
– Вот тебе и “брось”. Его пасли, факт. Несколько человек. Передавали его друг другу, чтобы он ничего не заметил.
Я, можно сказать, за голову схватилась. То есть, я не помню, схватилась я натурально или нет, но фигурально если, то это выражение как раз и обозначает очень четко состояние, в которое я ухнула.
– Как ты думаешь, отчего это?
– Мало ли, отчего, – сказал Колька. – Может эти, которые на твою тетку наехали, проверить стараются, что это за человек из Москвы и не опасен ли он для них. А может, все это с колдовскими делами связано. У одного из следивших видик был ну точь-в-точь как у этого из “Иногда они возвращаются”, факт.
– Нам надо что-то делать…
– Мы одно можем сделать – предупредить его. Кстати, вот и повод с ним познакомиться. Поднимемся к нему в номер – и предупредим.
– Так мы ж не знаем, в каком он номере…
– Спросим.
Я колебалась.
– А если тетка узнает? От этой гостиничной дежурной? Или от него самого?
– Ну и что? Мы случайно заметили, что за ним следят, и пошли его предупредить. В чем проблема?
– Пожалуй, ни в чем…
– Во, и я о том же самом. Пошли?
– Пошли.
Колька посмотрел на меня с подозрением:
– Чего ты такая задумчивая?
– Да это я так… Стихи сочиняла.
– Ну, ты даешь! – заржал он.
– И ничего смешного. Это по делу нужно. Я до сих пор над стихами думаю. Понимаешь, это особые стихи, которые… Ну, которые все наше магическое колесо должны запустить, как надо. В них надо сказать то, ради чего ты все затеваешь. И еще в них должны быть внутренние рифмы.
– Это еще что за зверь?
Тут Колька своего отца повторял. Его отец всегда говорит “Это еще что за зверь?” про что-то, чего не до конца понимает.
– Ну, например… – я задумалась. Потом, наконец, на меня вдохновение слетело. – “Зол огонь, зола погана”. Слышишь? “Зол” – “зол”, “ого” – “ога”. Вот приблизительно что-то такое должно быть.
– И ты хочешь сказать, что, если нечто подобное придумать, все заработает?
– Если правильно придумать, в самую точку. Я это в книжках нашла.
– Ладно, я тоже над этим помозгую. Пошли?
– Пошли.
И мы протопали в гостиницу, и без всяких проблем узнали у дежурной, что писатель обитает в триста двадцать третьем номере. Мы поднялись на третий этаж, постучали.
– Кажется, никого, – сказала я.
– Да должен он там быть! – сказал Колька. – Слышишь?
Действительно, послышалось что-то похожее на мягкие шаги, на приглушенное бормотание.
Колька стукнул посильнее – и от его удара дверь взяла и отворилась.
Мы осторожно заглянули внутрь – и обалдели. Похоже, в номере писателя кто-то только что шуровал. Все его вещи разбросаны, компьютер переносной – один из ноутбуков этих – включен и светится экраном. Но никого нет. Только легкая занавеска перед открытой балконной дверью слегка покачивается…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ВЕЧЕР И НОЧЬ
Да, моя сумка была открыта, и вещи разбросаны. И все же, я с облегчением перевел дух: мой ноутбук был на месте. Лишиться такого ценного орудия производства – это, знаете…
И более того, ноутбук был включен в сеть, хотя я его не доставал из сумки и уж, конечно, не включал…
Кто-то интересовался данными и файлами, хранящимися в моем ноутбуке?
Но тогда у меня, точно, не воры побывали. Нет, никак не воры.
Настроение у меня, как вы понимаете, резко испортилось. Мало мне всех странностей, которые начинают окружать меня плотным кольцом, так еще и это безобразие.
Я подошел к ноутбуку и шевельнул “мышь”. Экран зажегся. Те, кто у меня побывал, не удосужились выключить компьютер. Или – не успели? Может, это я их спугнул? Но тогда они все еще должны быть где-то рядом.
Я огляделся, прислушался.
Нет, вроде, никого.
Потом до меня донесся странный звук, вроде как кто-то давился или боролся с желанием чихнуть.
Я застыл.
Теперь что-то скрипнуло – и я определенно мог сказать, что скрипнуло в стенном шкафу для одежды, который размещался, как водится в гостиницах, в прихожей, у самого входа в номер.
Меня взяла легкая дрожь, но я постарался урезонить себя – чего мне бояться? Денек выдался сумасшедший, вот нервы и вибрируют малость.
Но если там прячется грабитель?..
В любом случае, он боится тебя не меньше, чем ты его, сказал я себе. Если бы это был кто-то отчаянный, он бы уже огрел тебя чем-нибудь тяжелым по голове и удрал.
Я опять поглядел на мои разбросанные вещи.
Медленно, на цыпочках, я подошел к стенному шкафу – и резко распахнул двери.
На меня глядели, сжавшись, два подростка лет тринадцати, парень и девчонка. Одетые, надо сказать, прилично, и с лицами разумными.
– Это не мы! – выпалил парень, не успел я рта раскрыть и расшуметься на них (и тем более хотелось на них расшуметься, что, едва я их увидел, стало стыдно за пережитый страх). – Мы просто навестить вас хотели, познакомиться! И кого-то вспугнули в вашем номере! Только мы не знаем, как они удрали! Когда мы вошли, все уже было разбросано! И тут мы услышали, что вы идете, испугались, что вы на нас подумаете, и спрятались, потому что убежать не успевали!..
– Вы только тетке не рассказывайте! – ввернула девчонка.
Кто ее тетка, можно было не спрашивать. Ее семейное сходство с Татьяной было вполне очевидным.
– Выходите, – сказал я. – И не рассказывайте сказки. Вы не просто заглянули в номер, вы успели сунуть нос в мой компьютер.
– Как вы догадались?.. – вырвалось у парня.
– Только тинейджер стал бы включать ноутбук и интересоваться его содержимым, вместо того, чтобы быстренько с ним удрать, как сделал бы нормальный вор, – сказал я. – То есть, если бы я был засекреченным агентом и за моими файлами охотились представители других контрразведок, я мог бы подумать на какого-нибудь Джеймса Бонда. Но, поскольку Джеймсам Бондам я явно не интересен, то…
– Не совсем так, – сказал парень. – Мы, действительно, заглянули, но компьютер до нас был включен.
– Вот как?..
– Да! – паренек очень силился доказать, что он “хороший”. – Я даже запомнил, ярлык какого файла был синим, а не белым!
– И какого?
– Файла под названием “Голос”, – быстро и охотно сообщил парень.
– Допустим, – сказал я. – Ладно, с этим у меня будет время разобраться. Давайте лучше познакомимся. Как вас зовут?
– Саша, – представилась девчонка.
– Колька, – представился парень. И опять быстро затараторил. – Но, честное слово, говорю вам, мы и в компьютер одним глазком заглянуть решили, потому что он был уже включен, не нами включен, а кем-то еще! Если бы он не был включен, мы бы сами его включать не стали! Мы…
– И я думаю, они через балкон удрали! – перебила его Саша. – Тут можно с балкона на балкон перебираться и смыться через какой-нибудь другой номер, ведь сейчас жара, у многих балконы открыты…
– А может, они специально сняли номер рядом с вашим, чтобы к вам через балкон лазить!
Я поглядел на открытую балконную дверь.
– Кто “они”, по-вашему?
– Ну, те, кто хочет вам помешать… – туманно объяснила Саша.
Да, экземпляры мне с самого утра попадались один редкостней другого.
– Сядьте, – устало сказал я. – И рассказывайте толком, зачем я вам понадобился. Признаться, меня начинает утомлять количество подвинутых, которое сыплется на меня…
– Мы – не подвинутые! – горячо возразил Колька. – И мы тоже хотим найти Грааль!
Услышав про Грааль, я тяжело вздохнул. Явно, эта Саша поймала какой-то звон от своей тетки, да не совсем разобралась, где он, вот и кинулась “в приключение”, да еще своего приятеля подбила.
– Так, – сказал я, тоже садясь. – Давайте разбираться. Выкладывайте все от и до.
Они стали рассказывать, показали мне тщательно перерисованные схемы, объяснили, к каким выводам пришли, что задумали и как я могу им помочь. Я слушал их, почти не перебивая, размышляя при этом, что мне делать.
– И вот, мы подумали, что с нами вам будет интересней и проще, чем со взрослыми, – завершила Саша. – А еще, что с нами вы можете быть спокойны. Вдруг вас в жертву готовят? А с нами вы жертвой не станете!
– Кто может готовить меня в жертву? – вопросил я. – Твоя тетка? Ворон Артур?
Они переглянулись.
– И все равно, – упрямо сказал Колька, обходя заданные мной скользкие вопросы, – речь об одном получается, как ни крути: поможете вы нам или нет?
– Вы верите в магию, так? – спросил я.
– А вы разве не верите? – спросила Саша. – Вы ж и переводили “Воздушную рать”, и в ваших собственных книгах магия часто встречается…
– Это не значит, что я в нее верю, в том смысле, в каком вы ее имеете в виду, – сказал я. – Какая-то магия существует, да. Но та магия, которой на самом деле владел Йейтс, была доступна ему одному и принадлежала ему одному. Магия слова, магия музыки речи, которую он делал видимой и слышимой, создавая свои стихи.
– Но он же мог воспринимать послания давно умерших, и многое другое мог! – заспорила Саша. – И его магическое колесо действительно работало!
– Ему казалось, что работало, – сказал я.
– Но ведь есть доказательства… – вякнул Колька.
– Доказательства – чего? Я не хочу вас обескураживать, но мне придется объяснить вам одну вещь. Чем занимается любой творческий человек – поэт, писатель, художник? Он стремится создать выпуклый и яркий образ, такой образ, который всегда будет стоять перед глазами читателя, который обогатит жизнь. Самое важное для него – это материал, с которым он работает. А все остальное – это вспомогательные, подручные средства, – я старался говорить размеренно и внятно, и все больше чувствовал себя благоразумненьким резонером, и эта роль была мне противна, но деваться было некуда. – На вооружение берется то, что может помочь при создании стихов или романов и, в этом смысле, просто подбираются орудия, которые у того или иного писателя лучше лежат в руке. Совсем как то, что каждый хороший плотник будет подбирать себе по руке и топор, и рубанок. Все равно, главным останется умелая рука, а не инструменты, которые в нее ложатся, потому что инструменты всегда можно заменить. Скажем, Йейтсу пришлась по душе магия, потому что ему казалось, что это красиво – красиво именно в смысле поэзии, ни в каком другом – и что это позволит ему создать цельный собственный мир, в который читатели будут верить. Кто-то другой увлекался Фрейдом – ему казалось, что подсознательное и бессознательное, весь этот психоанализ, это “оно”, то самое, что позволит обворожить читателя, заставить читателя поверить в ту картину мира, которая встает перед ним со страниц. Кто-то третий опорой для себя избирал древнегреческую мифологию, кто-то четвертый – философию чисто “земного”, материалистичного, идущего от грубой природы или от денежных отношений между людьми. И все это – не более, чем подручные средства, используемые для того, чтобы сказка, которую ты рассказываешь, смотрелась полной правдой. Ведь, в конечном счете, любое творчество – это создание сказки, вымысла. Да, и “Война и мир” Толстого, и дешевые детективы, и самые “реалистичные” романы или самые “правдивые” стихи – это сказки, создаваемые воображением одного человека. Но чтобы сказка получилась удачной, ты не должен допускать, чтобы читатель отбросил книгу, сказав: “Не верю!” Твоя задача – сделать сказку достоверной. И если с этой точки зрения поглядеть, то весь интерес Йейтса к магии, к тайным ложам, к “автоматическому письму” или к чему там еще – это всего лишь черновые наброски к его стихам. Подготовка для стихов, возделывание почвы, чтобы дальше удобно было работать. Если бы Йейтс не создавал великих стихов, не был гениальным поэтом, то мы бы все, скорей всего, посмеялись бы над его заумными изысканиями. А сейчас мы морщим лбы и говорим: “Нет, пожалуй, в этом что-то есть!” Ничего в этом нет, кроме того, что Йейтсу было удобно чувствовать себя магом, это раскрепощало его для написания стихов. Точно так же, как Гете было удобно чувствовать себя поклонником одушевленной природы, Артюру Рембо – парижским коммунаром, Блоку – “скифом”, а то и большевиком, Маяковскому – большевиком и урбанистом, Киплингу и Гумилеву – носителями “сознания воина”, “имперского” сознания, “бремени белого человека”, или… Да много можно перечислять, в том числе и самые крайние случаи. Эзра Паунд был сторонником фашизма и поклонником Муссолини, и после войны, когда его арестовали в Италии, его объявили невменяемым и поместили в сумасшедший дом, чтобы не судить как изменника родины. А Хемингуэй, между тем, пишет об Эзре Паунде как об одном из самых добрых людей, каких он когда-либо встречал, как о человеке, всегда готовом прийти на помощь другому…
Они терпеливо выслушали. Уф, подумал я, неужели я их не усыпил? Ну, может, и усыпил – но самую малость.
– Так что, они все были неискренни? – спросила Саша.
– Нет, почему же, – ответил я. – Они были искренни, очень даже искренни. Хорошие стихи, как и хорошая проза пишутся, высоким языком говоря, кровью сердца, и никуда от этого не денешься. И прежде всего, они шли от живой жизни. Я о том, что многие их увлечения были всего лишь инструментами, позволяющими навести среди хаоса какой-то порядок и начинать строить. Инструментами, которые, окажись они негодными, можно было сразу же, без помех и сожалений, заменить другими.
– Так получается, поэтов нельзя судить за самые завиральные их идеи? – спросил Колька. – Даже за такие, которые опасны для других?
– Почему же, – сказал я. – Судить можно и нужно. Но это – совсем другой разговор, очень сложный. Мы в этой теме увязнем, если в нее полезем. Сейчас я хочу сказать только одно: я не верю, что вся магия Йейтса имела какое-то значение, кроме чисто подсобного, что она была чем-то большим, чем инструментом, помогающим ему одному. Да, помогающим видеть определенный порядок в окружающем мире, и, благодаря этому, чувствовать почву под ногами, когда на него снисходило вдохновение. А то, что он глотал шарики гашиша, когда боялся, что вдохновение начнет угасать? Надеюсь, никто, следуя его примеру, не решит, что достаточно обратиться к наркотикам, чтобы стать великим поэтом? С его магией – то же самое.
– А вы-то сами, во что вы верите? – спросила Саша.
– В смысле, что помогает мне работать? Я картезианец.
Они вылупили глаза.
– То есть, я последователь французского философа Рене Декарта, – объяснил я. – Знаете его? Он учил, что все в мире подчиняется разуму и логике. Наверно всем известно, с чего начинается его философия. Он задает вопрос: “А существую ли я вообще?” В смысле, а стоит ли огород городить? И отвечает: “Раз я задаю себе этот вопрос, значит, я мыслю. Я мыслю, следовательно, я существую”. И начинает выстраивать, шаг, за шагом, весь мир, очень рациональный и четкий. Недаром он был еще и великим математиком. Система координат, которой все мы пользуемся, придумана Декартом. При этом, он был мушкетером, участвовал в осаде Ла Рошели…
– И знал Атоса, Портоса, Арамиса и Д’Артаньяна? – спросила Саша.
– Получается, знал, – кивнул я. – Вообще, есть несомненное сходство его ума с острым умом Д’Артаньяна. Такие же разящие выпады мысли, похожие на выпады шпаги.
– Но все-таки, когда все размеренно и разумно, это не совсем интересно, – сказал Колька.
– А по-моему, наоборот, – ответил я. – Очень интересно. Во всяком случае, мне это помогает.
– Ну, в общем, понятно… – протянула Саша. – Если вы такой рациональный, то ко всему чудесному, к магии, там, или, потустороннему, жуткому, относитесь как к дребедени. Но ведь вы и сами писали о тайнах. Так вы это просто так придумывали?
– Почему просто так? – сказал я. – Тайна – это тоже удобный инструмент. Но, если вы обратили внимание, мои герои всегда стремятся рационально объяснить любую тайну.