Только одно меня смущало. Все время было тревожное и противное ощущение, будто за мной неотступно наблюдают. Более того, целенаправленно следят. Я несколько раз останавливался, резко оглядывался, менял направление движения, но никого не увидел. В конце концов я решил, что мне все это чудится, и что моя внезапно возникшая мания преследования навеяна странным разговором с библиотекаршей, над которым я продолжал размышлять.
Было около четырех, когда я решил, что на первый день прогулок хватит. Я решил пообедать в ресторане гостиницы и потом подняться к себе в номер, либо просто почитать до восьми часов, либо попробовать поработать (по крайней мере, наскоро записать впечатления этого дня, записать и зафиксировать те мелочи, которые быстро забываются, чтобы потом можно было взглянуть на них “остывшим” взглядом), либо просто поглазеть в телевизор, пустив при этом свои мысли в вольное плавание, “без руля и без ветрил”.
В ресторане гостиницы тоже мало что изменилось, и это было приятно, старомодный уют чувствовался. Да, сама кухня изменилась к лучшему.
Да, думал я, в странную историю я вляпался. Я припомнил ту, давнюю встречу. И одно меня поразило, то, на что я прежде не обращал внимания. Как могла она, повернутая, что называется на книгах, сама предложить мне забрать несколько очень ценных (особенно по тому времени) книг? Как могла оторвать их от своей библиотеки? Сейчас я понимал, что это было проявлением какого-то высшего доверия, не высказанном на словах признанием, что я включен в ее “ближний круг”. А также, что за мной остается долг, который она может потребовать вернуть в любой момент. И вот – требует. Как я могу помочь ей в поисках этого “Парсифаля”, который еще неизвестно, существует ли, и остальных пятнадцати книг? Но она вполне ясно дала понять, что, кроме выступления перед читателями, потребует от меня еще каких-то действий, которые я обязан выполнить…
Или я придумываю лишнее? Может, тогда, около пятнадцати лет назад, она еще не была зациклена на книгах настолько, насколько сейчас, и подарить несколько неучтенных книг понравившемуся человеку было для нее более-менее нормальным делом?..
Я доел лангет и пил кофе, когда в дверях зала ресторана появился грузноватый человек, с двумя мордоворотами, маячившими у него за плечами. Он внимательно оглядел зал, увидел меня, заулыбался почему-то – и направился к моему столику, сделав своим мордоворотам знак оставаться на месте. Они и застыли как две статуи.
Я следил за его приближением, недоумевая, кто он такой и чего ему надо.
Этот человек тяжело опустился на стул, присев напротив меня, и, продолжая меня разглядывать, сказал:
– Я так и знал, что вы тут пообедать решите.
– Простите?.. – лицо человека казалось мне смутно знакомым, но где и когда мы с ним пересекались, я припомнить не мог. Логически рассуждая, мы должны были встречаться во время моего первого приезда в этот город, много лет назад. Но ведь столько воды утекло...
Он рассмеялся, коротко и, как мне показалось, невесело.
– Бурдюков Николай Михайлович. Слышали обо мне?
– Кое-что слышал, – осторожно ответил я, припоминая разговор в вагоне-ресторане, со случайными попутчиками.
– Догадываюсь, что именно... – пробормотал он. – А меня самого, конечно, не вспомнили, так?
– Пытаюсь. Вы...
– Подскажу, чтобы вы не мучались. Я был, что называлось, секретарем-референтом Ремзина Кондрат Викторовича. То есть, “отвечающим за все”. И организация банкета для вашей московской комиссии лежала на мне.
Я припомнил секретаря обкома по идеологии, живого мужичка, распоряжавшегося программой всего нашего пребывания в Квашинске, припомнил и его молодого секретаря, мелькавшего тут и там... Да, это был он, немного постаревший и погрузневший.
– А как сейчас Кондрат Викторович? – поинтересовался я.
– Просто отлично! – сообщил Бурдюков. – Ну, он всегда держал нос по ветру. Сейчас он в другом регионе, один из замов известного губернатора. А я вот... по коммерческой части пошел. И тоже неплохо, как видите.
Я кивнул.
– Но я не о том, – продолжил он. – Я, как вы можете догадаться, по поводу нашей Татьяны Валентиновны. Я так понимаю, вы не случайно приехали именно сейчас...
– Что вы имеете в виду? Я получил приглашение, и...
– Поверьте мне, – он чуть понизил голос, – я целиком и полностью на вашей стороне, поэтому не нужно от меня таиться. Татьяна Валентиновна вам подтвердит, если вы ее спросите, что между нами не было никаких разногласий, и все слухи о том, будто я... ну, будто я ее испугался, что ли, они, слухи эти, абсолютно беспочвенны. Другое дело, что она отказала мне в той просьбе, которая... ну, скажем так, была и есть для меня важнее всего. Но вы можете передать ей, что я достоин доверия. И докажу это, взяв на себя ее нынешние неприятности. Решу всю проблему так, что она и не заметит, как проблема развеется.
– Послушайте, – я был в недоумении и не пытался это скрывать, – я не знаю ни о каких проблемах, и...
– Хотите сказать, вы не знаете о “наезде” на библиотеку? – мягко перебил он меня.
– “Наезд”? Да что можно взять с библиотеки? У библиотек денег отродясь не было, а если говорить о редких книгах, то, по нынешним понятиям, и они – не то богатство, ради которого...
– Здание библиотеки – вот богатство! Здание! – сказал он. – С тех пор, как Татьяна добилась, чтобы это здание полностью отреставрировали и привели в отличный вид, на него многие стали рты разевать. Сами посудите, особняк в центре города, а город наш, в отличие от многих, не перебивается кое-как, а довольно бурно развивается, и даже последний кризис его не очень тряхнул. У нас тут и банки, и фирмы, и фонды – словом, каждой твари по паре. И, сами прикиньте, при постоянно дорожающей городской земле, при постоянно дорожающих аренде и недвижимости, разве не обидно и не досадно многим банкам и фирмам видеть дорогущий особняк в центре города, особняк в отличном состоянии, принадлежащий неведомо кому? Нищей государственной организации, которая, по их понятиям, этого здания не то, что недостойна, а не имеет права, попросту, там находиться...
– Теперь ухватываю, – сказал я. – У библиотеки хотят отобрать это здание, чтобы сделать там роскошные офисы, а саму библиотеку переселить куда-нибудь на задворки. Но это же бред! Библиотека находилась в особняке так долго, что там все приспособлено именно для хранения книг, не для чего-нибудь другого. Перевозить библиотеку – значит, разорить ее. А Татьяне удалось создать библиотеку такого... такого уровня, масштаба, качества, как хотите... что ее разорение станет чуть не национальной культурной катастрофой!
– Что, мало таких катастроф мы пережили? – хмыкнул он. – И ничего, земля не дрогнула. А миллионы, которые стоит такой особняк, останутся миллионами. В общем, есть у нас одна фирма, КИГ, “Квашинск Инвест Гарантия”, то есть, где ребятки ради лишней копейки удавятся... и кого хочешь удавят. С ними даже “крутые” опасаются ссориться, потому что ребятки из, что называется, “оторванных”. Надо пойти на преступление – идут, причем иногда и внаглую. Рассказать о них я мог бы и подробнее, да, наверно, и без дальнейших рассказов представляете, что за фирма. В общем, они сделали Татьяне “предложение, от которого нельзя отказаться”, и сроку на раздумья дали неделю. И для них это еще много, потому что часто они давали только сутки на размышление.
Я присвистнул.
– Да, дела! И вы думаете, Татьяна Валентиновна пригласила меня выступить именно в эти сроки в расчете на то, что выступление известного писателя привлечет к библиотеке слишком большое внимание, и эти фирмачи побоятся идти на крайние меры. Понимая, что если, например, я в центральной прессе их приложу, то за них может взяться и генпрокуратура, от которой они не отбоярятся? Но, я вам скажу, надежда эта слабая, и если Татьяна делает на это ставку, то, значит, она уже совсем – утопающая, которая хватается за соломинку...
– Вы это специально? – спросил Бурдюков, вдруг прищурившись.
– Что – специально? – я периодически переставал понимать, о чем он толкует и куда он клонит.
– Да всю эту пургу гоните! – меня поразило, как легко, незаметно для себя самого, он перешел с литературной, в общем, речи на жаргон. – В прессе тиснуть, моралью задавить... Кого это сейчас поколышет? Мой базар к тому, что я готов на себя взять эту проблему. Развести нормально, по земному, по понятиям... Нет, не подумайте, я в бандитские игры не очень люблю играть, и если когда выступаю круто, то однозначно в порядке самообороны, но средства рога пообломать этим КИГлам у меня имеются! На них так наедут, что они при всей своей отмороженности побегут к мамочкам плакаться и библиотеку будут за версту обходить! Так зачем вам к вашим убойным методам прибегать, если все можно сделать без вмешательства... ну, без вмешательства такой силы, которая может во всем городе порядок порушить? Я это Татьяне предлагал, она все отказывалась, но я хочу, чтобы вы передали ей: я по собственной воле, и без ее разрешения, этих КИГлов усмирю! Считайте, мой подарок! А дальше – сами думайте!
– О чем – думать? – спросил я.
– О том, чтобы перестать передо мной комедию ломать и включить меня в свои! Мне это, если хотите знать, позарез надо... Ну, если уж откажете, то обойдусь. Тогда об одном попрошу: запомните, что Бурдюков всегда и повсюду на вашей стороне, и вас не кинет и не сольет, хоть вы его и за шестерку держите! Но вот в том, что я – тля мелкая и вам не пригожусь, вы ошибаетесь!
– Так вам надо... – я предпочел оборвать фразу и выдержать многозначительную паузу.
– Вот именно! – с жаром подхватил он. – Присоединиться к вам!
– К кому?..
– К масонам! – выдохнул он наконец.
У меня чуть челюсть не отвисла, но я усилием воли сумел сохранить спокойное выражение лица. Кажется, я начинал соображать, что происходит. А за Татьяну мне стало страшно так, как не было страшно до сих пор, даже когда Бурдюков поведал мне о “наезде”. Если библиотекарь разыграла перед ним маленький спектакль, изобразив свои успехи и познания результатом особой масонской магии, то, похоже, она сама не понимала, во что впутывается и чем подобные игры могут кончиться...
– Давайте подробнее, – сказал я. – Мне хочется увидеть вашу логику. Хочется понять, как вы пришли к тем или иным умозаключениям.
– А чего тут не понимать? – завелся он. – Дело ясное, даже последний дурак сообразит! Все ж началось с того крушения поезда, да и черный ворон – один из символов масонов, я знаю, он мне сам это рассказал!
– Ворон рассказал? – уточнил я.
– Совершенно верно, Артур этот самый, – по-моему, он заметил в моих глазах такое выражение, которое появляется, когда задумываешься, не вызвать ли собеседнику скорую психиатрическую помощь, поскольку поспешно добавил. – Не словами рассказал, но не менее ясно, чем словами! Если надо, я в подробностях...
– Да, лучше в подробностях, – сказал я. – И с самого начала.
– А начало к тому сводится, – стал излагать он, – что искала она не какие-нибудь книги, а масонские. Это раз. Так? – он стал загибать пальцы. – У масонов ритуалы посвящения бывают жуткие, особенно если хочешь силу приобрести, это два, так? Вон, сколько описано, когда смертельным испытаниям при этом подвергали. Тут можно было и руку потерять, и ногу, и что угодно. И, получается, исчезает она на целую ночь, появляется без руки, но с этим вороном, и потом все идет так, как ей пожелается.
– Слабоватые выводы... – сказал я.
– Были бы слабоватые, если б не этот ворон! Я ж говорю, он не просто так ко мне заявился, а с посланием. Я вот о чем. Про то, что, если б этот ворон меня как-то утром не удержал и не выбил из графика, то меня бы уже на свете не было, вам, небось, все уши прожужжали. Я, конечно, расчухал, что это не просто так. Ведь буквально за неделю до этого Татьяна ко мне являлась, просила книжки найти, которые, мол, еще мой батя в библиотеке взял.
– Кстати, что за книжки? – спросил я. – Не скрою, вашу историю мне изложили достаточно подробно, но никто не упоминал, какие именно книжки Татьяна разыскивала. А может, и не знали.
– Да чушь всякая! – махнул рукой Бурдюков. – То есть, я потом-то понял, что эти книжки – ценности. Раритеты, как это называется. Но сам представь мое опупение, когда Татьяна является ко мне и бухает: “Я нашла записи, что это ваш отец взял в тысяча девятьсот сорок девятом году комплекты журналов “Звезда” и “Ленинград” с рассказами Зощенко и стихами Ахматовой, а также сразу пять экземпляров брошюры с речью Жданова против Зощенко и Ахматовой. Как он записал, для выдачи на руки разъездным лекторам и пропагандистам. Было бы хорошо, если бы все эти библиотечные издания к нам вернулись.” Вернулись! Как будто я сейчас выну ей и положу все эти журналы и брошюры, спустя, считай, почти полвека! Ну, я и отделался от нее общими словами… А потом – эта история с вороном. Как же я клял эту птицу, последними словами, когда гонялся за ней по офису, и как потом был ей благодарен, когда, значит, мой “БМВ” жахнул! И подумалось мне, когда я малость очухался и разобрался с теми, кто меня “заказал”, что это неспроста. Должен, думаю, эти книжки-журналы найти, если они еще сохранились, хотя бы в знак благодарности. А может, думаю, это судьба мне первое и последнее предостережение сделала, что с Татьяной шутить нельзя!
Бурдюков мотнул головой и нахмурился.
– В общем, стал я всю жизнь отца вспоминать. Он ведь, однозначно, секретарем обкома по идеологии был, задолго до Ремзина, между ним и Ремзиным еще и Зубов поработать успел, и Стеценко на этом посту побывал, уж после того, как отца в Москву перевели. А в сороковые годы, точно, отец идеологией заправлял. Всю жизнь потом удивлялся и радовался, как это он до самой смерти усатого удержался, не снятым и не расстрелянным. Я-то и сам с подачи отца карьеру сделал, честно признаю. Это он попросил Ремзина меня взять, а не кого другого, Ремзин и уважил по старой памяти… Ну, дальше-то я сам двигался, собственной башкой и собственными локтями, и в бизнес, вот, вовремя свернул с чиновничьей дороги, и все такое, но, все равно, стартовая площадка у меня была, и я, получается, тоже из тех, кого склоняют, что, мол, из номенклатуры в новые русские прыгнул. Даже странно так думать. Ну, ладно. В общем, поехал я на старую нашу дачу. То есть, она давно не старая, а новая уже, перестроенная с самого основания, но старые вещи там сохранились, и всякие отцовские книжки, всю эту макулатуру идейную, я тоже сохранил. Память, все-таки. Стал копаться там, чихая от пыли, и точно, и журналы эти пожелтевшие нахожу с библиотечными штампами, и речь Жданова, и не в пяти экземплярах, аж в десяти… А заодно, сложил я в машину и полное собрание сочинений Ленина, и Сталина, и том речей Молотова там нашелся, и еще кой-какие книженции, и все это свез в библиотеку. Вот, говорю, все нашел и все возвращаю – с процентами, как положено. А она обрадовалась так, что я даже удивился. Да кто, говорю, всю эту чушь в наши дни читать будет? А она и ответила, что важно все это сохранить, для истории. А этот ворон сидит на ее искалеченной руке и вроде как с одобрением на меня поглядывает…
Бурдюков вздохнул.
– Да, угораздило ж ее с рукой… А ведь какая красавица, а? Хотя я, честно вам признаюсь, побоялся бы за ней ухаживать. Есть в ней что-то этакое… инфернальное,, называется, так? А может, просто жесткий характер чувствуется. Мягко стелет, да жестко спать, так говорят? А был у нее муж, был, и, без дураков, очень она его любила. Да вы ж его наверняка знаете! Олег Полубратов, а?
– Полубратов?!
Кто же не знал Полубратова? Он возник на волне “гласности и перестройки”, главным редактором одного из самых популярных журналов. Конечно, сообразил я, на журнал тогда подписывалась “вся Москва”, как и весь Союз, от Бреста до Камчатки, но считался-то журнал региональным, и выходил он как раз в Квашинске. Почему же тогда, много лет назад, нас не познакомили с местной знаменитостью? И, задумавшись об этом, сразу сообразил: журнал “Варяг” вошел в моду где-то через год-другой после того, как я побывал в этом городе. Да, знакомили нас, знакомили с тогдашним главным редактором главного местного журнала, в то время журнала захолустного и унылого, как я убедился, едва пролистав его страницы. И сам редактор был унылый и поникший, из тех людей, которые будто сразу и родятся стариками. Кажется, в то время он уже собирался на пенсию. Когда журнал загремел “по всей Руси великой”, и я стал одним из сотен тысяч жадных его читателей, у меня и в голове не связалось, что это – тот же самый “Варяг”. Полубратов печатал то, что прежде было запрещено, но при этом ориентировался и на степень массовой популярности автора. Именно он, насколько помнится, первым тиснул несколько запретных ранее произведений братьев Стругацких, он первым напечатал “Дракулу” и еще два-три знаменитых романов ужасов, и что-то из Лавкрафта в том числе… А какие мощные были статьи по экономике и политике, какие очерки о жизни “глубинки”, со смелыми и правильными идеями, как должна развиваться страна!