Наш жрец снова что-то крикнул и все остановились. Лысые господа завели неспешную беседу, но было очень заметно: жирный до смерти боится того, второго. Аж трясется весь.
Тут я разглядела такое, от чего сердце ухнуло в пятки.
На телеге были свалены человеческие тела и, судя по одежде, тела эти принадлежали жителям моего мира. Три приморских рыбака в пропитанных солью стеганых куртках, бродяга в драном плаще, пяток стариков с рабскими цепями на дряблых шеях... и Ингвар. Такой же бледный и неподвижный как и все остальные. Да еще и весь перетянутый веревками, на манер копченого окорока.
Ничего умного я тогда не придумала, да и вообще все мысли куда-то подевались. кроме одной: "ну, жаба, держись!". И прежде, чем кто-то успел опомниться, я протолкалась к телеге, влезла на нее и замахала руками, крича:
- Хэй, уважаемый! Да-да, ты! Который в плаще, но не жирный! Подойди, будь добренький! Я тебе кое-что расскажу! Интересное!
Что-то мне подсказывало, что сейчас господин Толстяк получит сполна и за клеймо, и за все остальное. Только мне его было ни капельки не жалко.
Глава 5
Новый жрец таращился на меня так, будто перед ним легендарная белая корова. Та, что пасется на лунных лучах, доится медовухой и гадит чистейшим золотом.
Сам он был не старый еще, с потемневшей от солнца шеей и очень светлыми глазами. За одеждой он, похоже, совсем не следил, так что вид у него был, прямо скажем, потрепанный: кожа ремешков на обувке растрескалась, их швов балахона нитки торчат, на правом рукаве дыра, и даже плащ не алый, а блекло-красный, будто линялый.
- Приветствую тебя, уважаемая, -выговор у него оказался не в пример лучше, чем у толстяка, да и воспитание тоже. - Меня называют Адем Темель, я бююджю пятого круга, да укрепит Великий Отец его основание. Говори же, я слушаю.
За его спиной господин Жаба вперился в меня неподвижным взглядом и беззвучно шептал губами, что-то тиская в кулаке. Это он меня напугать пытается, что ли? Забавно.
- Мое имя Эльга, и я пришла из того же мира, что и эти люди, -я кивнула на лежащие у моих ног тела. - А еще я умею пересекать границу миров без ритуала перехода. Могу даже показать, если хо...
Только меня уже никто не слушал.
Новый жрец смотрел на господина Жабу и улыбался. От этой улыбки даже мне стало нехорошо, столько в ней было злобного торжества, а толстяк поперхнулся на полуслове и бухнулся в дорожную пыль, отбивая торопливые поклоны и бормоча что-то на этом их странном наречии. Я, конечно, не поняла не слова, но про какой-то "юзгюнум" он сказал раз десять, не меньше.
- Хэй, уважаемый! - Напомнила я о себе. - Так тебе что же, совсем не интересно, как это мне удалось пробраться в другой мир без всяких ритуалов?
Только бы в свой мир попасть, а уж там придумаю, как от этой шайки избавиться.
- Мне известно о людях вроде тебя, - небрежно отмахнулся господин бююджю, или как там его. - Тех, что с колесом на запястье. И я даже не стану задирать твой левый рукав, чтобы в этом убедиться. Где ее карта, ты, эшек юбресы?
Этот последний вопрос он, конечно, не мне задал, но я все равно ответила:
- Если я правильно поняла, ее сожгли. Ах простите, у вас это, кажется, называется "ритуал очищения пламенем". Жалко, да? Могла бы пригодиться. А рукав все равно задрать не выйдет, он к этой, как ее... к печати подчинения присох. Забавная штука, на клеймо похожа, каким у нас скотину метят. Люди-то после такого долго не живут. О, смотри, уже пальцы синеть начинают. По такой жаре к вечеру подгнивать начнет, а там лихорадка и все... к утру можно уже и костер готовить.
- Пожалуй, костер нам понадобится, - кивнул господин Темель. - Только не утром, а прямо сейчас. И не для тебя.
За его спиной что-то прошуршало и глухо стукнуло о землю.
Лысый толстяк лишился чувств.
***
Смотреть на казнь меня, по счастью, не заставили, но мне и того, что я слышала за глаза хватило. А я-то еще думала, что у нас в Империи законы суровые.
Потом, когда все стихло, и я даже успела задремать в тени телеги, опять явился лысый бююджю. Потряс перед моим лицом какой-то тусклой железной пластиной на шнурке, что-то пробормотал, а потом спрятал дурацкую цацку и достал вместо нее жутковатого вида кривой нож. Я даже испугаться не успела, а он уже вспорол мой левый рукав и грубо дернул, одним махом сорвав и заскорузлую тряпку, и все, что к ней успело присохнуть. Больно было просто нечеловечески. Будто свежуют заживо. И пока я орала, ругалась и глотала злые слезы, лысый гад провел над раной своим медальоном и что-то прошептал.
Ничего не произошло.
Тогда он снова помахал своей цацкой и повторил все еще разок, погромче. Я разобрала уже знакомое слово "сийилли" и незнакомое "шифа" .
Э, да меня никак пытаются лечить силой выдуманного бога? Потрясающе!
Самое смешное, что лысый безумец, похоже, всерьез верил в свое сили-шмили-полечили. И когда ничего не вышло, он не то, чтобы разозлился - скорее обеспокоился. Еще раз осмотрел мою рану и ушел. Только плащ линялый мелькнул.
Между тем, оба отряда явно устраивались на привал. Вот прямо так, даже не потрудившись сойти с дороги. Нет, я конечно, понимала, что в этом насквозь безумном мире это, наверное, не опасно, да только мне и смотреть-то на такое было дико.
Слуги вколачивали в землю длинные шесты, растягивали между ними какие-то тряпки, когда-то пестрые, а теперь блеклые и линялые, разводили огонь и доставали из мешков и корзин такое, чему в моем языке и названия-то не было. Воины же не делали ничего - только расселись под особым навесом и о чем-то болтали.
Вдруг мимо кто-то проскакал, нахлестывая жрецову кобылу, и я задумчиво проводила его взглядом. Гонец, что ли? Торопятся сообщить о том, что только что случилось? Что ж, хоть тут ничего необычного. Знать бы еще - кому..
- Хэй, Эльга, ты как там? Держишься еще? Рука сильно болит?
Сердце мое подпрыгнуло и пропустило удар, а потом зачастило, как весенний дятел.
Ингвар! Живой! Вот же... а я-то думала...
Глаза защипало, горло сдавило и я чуть было не разревелась, как последняя дура. Даже голос прозвучал как-то совсем уж тихо и жалко:
- Терпимо. Сам-то как?
- А что мне сделается, - хмыкнул этот невозможный человек.
Что-то зашуршало и телега предательски скрипнула. Я замерла, боясь дышать, но никто, вроде, не заметил. Ингвар тоже притих на какое-то время. Будто удачный момент выжидал.
- Идти сможешь? - просил он едва слышно, пользуясь тем, что там, у костров, как раз взялись рубить дрова.
- Думаю, что да, - также тихо ответила я. - Даже бежать смогу, если припрет. Только заметят же сразу.
- А вот и не сразу, - по голосу было слышно, что он улыбается. - Чуешь, гадостью какой-то потянуло? Ужин стряпают. Значит, вот-вот начнут ритуал этот свой, когда все на песок садятся и закатному солнцу поклоны бьют. Много поклонов. В тот раз я на пол лиги уйти успел, пока хватились. Так бы и не поймали, если б не заблудился, как дурак. Крюк по лесу накинул и обратно к лагерю вышел. Но с тобой-то такого точно не будет. Значит, сделаем вот что: как начнут рассаживаться, ты мне свистни тихонько и сразу укатывайся под телегу. На той стороне встретимся. Ха, эти дураки даже узлы как следует вязать не умеют, не то что...
- Для тех, кого не удержать веревкой, есть иные средства, - заметил еще один знакомый голос, заставив меня подскочить.
И откуда только взялся, гад лысый? Не было же только что!
- Поднимайтесь, -скомандовал гад,- за вами уже едут.
И действительно, с лагерю приближалась легкая повозка, запряженная парой молодых соловых кобылок. Правил ими еще один господин в красном плаще, а над его лысой головой вздымались к небу прутья здоровенной клетки. Основательные такие, пальца три толщиной.
- Это Адем Явюз, бююджю третьего круга, - тихо сказал мне "наш" жрец, пока Ингвара заново связывали. - Ему приказано любой ценой доставить тебя в бюйук кэле. Любой, поняла? Если для того, чтобы ты лучше слушалась, придется отрезать что-нибудь у твоего коджя, Явюз это сделает.
Тогда я еще не знала что такое "бюйук кэле" и могла только догадываться, почему он зовет Ингвара "коджя", но одного взгляда в бесцветные, будто застывшие глаза Явюза, чтобы убедиться: да, этот сделает. И с превеликим удовольствием.
Так что, когда мой новый господин, или кто он там, повелительно махнул рукой, я послушно влезла на козлы и замерла, сложив руки на коленях.
- Брат Темель думает, ты тыйликэ. Опасность. - сообщил мне этот жуткий господин, усаживаясь рядом.- Я думаю, брат Темель слишком молод. Нет жены. Не знает, что делать с аптал кадын. Я знаю. Сделаю так, что ты будешь покорной.
Кто бы спорил. Буду, конечно, пока случай удобный не подвернется.
Больше Явюз и рта не раскрыл до самого города. Ингвар тоже молчал и, кажется, даже не шевельнулся ни разу. Очень хотелось оглянуться, но я не решилась даже на такую малость..
Ехали мы недолго и вскоре я увидела, что здесь называют городом.
Вообще-то, они говорят "цехишь", и я только потом узнала, что это означает "город". Да и не похоже оно на город, если честно. Цехишь и есть. Узкие улочки, забитые людьми и повозками, невозможно грязные и вонючие, зажатые с двух сторон высоченными каменными стенами без единого окна.
- Там вахцеляшь, - господин Явюз, должно быть, заметил мой удивленный взгляд, раз уж снизошел до объяснений. - Много деревьев, с которых плоды. Много цветов. Стена защищает от грязи. От назашь. Деревья укрывает в тени. В доме прохлада.
Было видно: этот страшный человек очень любит свой цехишь.
Все эти улочки были так похожи, что не будь я проводником, давно бы слились перед моими глазами в одну - тесную, шумную и бесконечно длинную, но я и направление не потеряла, и различия запомнила: там камень стен чуть темнее, тут брусчатка иначе уложена, а вон там из стены кирпич выпал и в дыре небо проглядывает. Этому пустоглазому, должно быть, никто не сказал о моем ремесле. А то бы он мне, чего доброго, мешок на голову надел.
К неприметным зеленым воротам мы подъехали уже в густых синих сумерках.
Наш гостеприимный хозяин крикнул "Ацик!" и ворота тут же распахнулись. В том, что это его дом, я почему-то не сомневалась.
- Анэ! Ийи акшамлашь! - поприветствовал он грузную старуху в надвинутом по самые глаза черном платке, и добавил что-то еще, чего я не разобрала.
- Йит-ты, - сказала она мне. И, видя, что ее понимают, вздохнула, закатила глаза, и знаками показала, что я должна слезть с телеги и пойти туда, куда она зовет. Немедленно.
Темнело тут по-южному быстро, так что к дому мы подходили уже в полной темноте, держа направление на пляшущий впереди огонек. Вроде как, от маленькой лампы. Вокруг шелестели деревья и одуряюще пахло незнакомыми цветами. Вахцеляшь, да. Сад.
Когда мы подошли поближе, стало видно, что тот огонек, на который мы ориентировались, и правда горит в лампе, а держит ее молодая девушка. Сонная и чем-то недовольная. При виде меня она нахмурилась еще больше, и начала было что-то выговаривать старухе, но та только шикнула и махнула рукой: отстань, мол.
Вдвоем они провели меня через просторный зал с мозаичным полом и маленьким фонтаном в центре, неосвещенный коридор, который я так и не разглядела, а потом, по узкой винтовой лесенке, в маленькую комнатку совсем без мебели. Зато с толстым ковром на полу, усыпанным разноцветными подушками. Старуха сделала мне знак садиться и куда-то исчезла, а молодая прошлась по кругу, зажигая укрепленные на стенах масляные светильники.
В комнате стало заметно светлее и я, наконец, разглядела, что злой она мне показалась только потому, что зачем-то навела брови черной краской так, что они почти сошлись на переносье. Одета она тоже была странно: ярко-голубые широкие штаны, стянутые на лодыжках витыми шнурочками, богато расшитый пояс на узких, почти мальчишеских бедрах, а вместо рубахи короткая белая безрукавка, едва прикрывающая маленькие острые грудки. И совсем не скрывающая округлость живота.
Перехватив мой взгляд, женщина ойкнула, забилась в угол и принялась жалобно причитать. А тут как раз и старуха вернулась. Встала передо мной, загородив перепуганную... дочку? Нет, наверное, все-таки невестку. Старуха что-то забубнила, обвиняюще тыча в меня узловатым пальцем, но я даже не вслушивалась. Все равно ни слова не пойму.
Заметив, что от ругани толку мало, старуха замолкла, вздохнула и опустилась на подушки напротив меня. Медленно, отчетливо выговаривая каждый звук произнесла "назашь". Потом оттянула дряблое веко пальцем и выпучила глаз, кивнула на все еще голосящую молодку, очертила в воздухе полукруг, снова выпучила на меня глаза и замотала головой, повторяя: "назашь, назашь".
Это слово я уже слышала от лысого Явюза, и хоть тогда еще не знала, что оно значит, но уловила, что речь идет о чем-то плохом. Да и старуха произнесла его так, как я бы сказала "чума" или "серая лихорадка". Что же получается, на тех, кто в тягости, смотреть нельзя, а то заболеют? Дикость, конечно, но и в моем мире хватает глупейших поверий и дураков, которые их почитают.
Опустив глаза, я сказала:
- Извините, я не хотела.
- Юзгунюм! - тут же поправила меня старуха и я послушно повторила, запоминая. Никогда не знаешь, что может пригодиться.
Старуха благосклонно улыбнулась, но тут же снова нахмурилась. Схватила меня за руку сухими узловатыми пальцами, и повернула так, чтобы рану виднее было. Поцокала языком неодобрительно, головой покачала и что-то коротко приказала невестке. Та кивнула и поднесла к губам маленький серебряный свисток в форме птички. На резкую трель прибежали две заспанные девчонки в простых белых сорочках до пола и засуетились, подгоняемые резкими окриками старухи. Передо мной появился низенький столик на шести гнутых ножках, а на нем поднос с бинтами, глиняный кувшин и склянка темного стекла с притертой пробкой.
Взглядом спросив у старухи разрешения, я откупорила склянку и осторожно махнула рукой над ее широким горлом, как бы подгоняя запах к носу. Принюхалась. Запах, как ни странно, был мне по большей части знаком: сушеница, подмаренник да крестоцвет. У нас ожоги этим же и лечат, только вместо порошка настой делают.
Ладно, и так сойдет.
Оторвав кусок бинта, я сложила его вдвое, насыпала на эту тряпицу толченой травы, осторожно полила порошок водой из кувшина, разводя в густую кашицу и пришлепнула поверх раны, шипя от боли. Старуха не мешала, только наблюдала и одобрительно кивала, будто я что-то уж такое умное делала, что дальше некуда. Ха, да я бы еще не то показала, если бы мать, вместо того, чтоб на дорогах мордовать, отдала меня бабке в учение. Стала бы лекаркой и горя бы не знала. Корешки бы толкла, настойки разливала да серебром сундуки набивала. Уважали бы все... Эх, да что теперь мечтать попусту.
С повязкой я сама, конечно, не справилась бы - одной рукой как следует не сделаешь, но тут уж старуха помогла. Бинтовала она так быстро и умело, что сразу видно было: дело для нее привычное. Мне даже интересно стало, как это ей удалось так наловчиться, но потом я вспомнила, кто здесь хозяин, и весь интерес увял сам собой. В доме человека с такими глазами работа для лекаря будет всегда.
Пока старуха занималась моей рукой, ее невестка шепталась со служанками. Я вслушивалась изо всех сил, но ни одного знакомого слова не разобрала. Ну и язык тут у них! Шипят, как гадюки по осени. Да еще и сложный такой, что с непривычки язык узлом завязывается. Они потом пробовали научить меня благодарить по-местному: то ли "тешекюшь", то ли "тысикюс". Да только я так и не смогла это правильно выговорить. А благодарить-то как раз было за что: руку полечили, порез на лбу обработали, рубаху чистую дали, намного лучше той, что на мне была, и даже воду из кувшина допить разрешили.