— В самом деле?
— Уверяю вас! Разумеется, продлить человеческую жизнь до неопределенных пределов науке пока не под силу. Но с помощью этого препарата некоторые особенно ценные индивидуумы смогут прожить, как минимум, вдвое дольше отпущенного природой срока! Стоит он, конечно, недешево. И весьма сложен в производстве. Но это уже, как говорится, детали…
— Уж не из крови ли христианских младенцев вы его делаете?
— Отчасти вы угадали. Только мой препарат сделан на основе вытяжки из абортированных эмбрионов. Так называемой ювенильной сыворотки. В некотором роде это панацея от всех болезней. А мне удалось значительно расширить ее возможности для замедления процесса старения.
— И по каким же критериям вы намерены определять ценность человеческих индивидуумов? — спросил Турецкий.
— Вопрос, как я понимаю, риторический. Любому разумному человеку должно быть ясно, что так называемое человечество представляет в основной своей массе просто говорящий скот и лишь отдельные личности имеют реальную ценность для развития цивилизации.
— Какой цивилизации? Потенциальных сверхчеловеков, живущих по ту сторону добра и зла, за пределами человеческого, слишком человеческого?
— А вы являетесь сторонником естественного пути развития? — с удивлением спросил Ленц. — Вы, посвятивший всю жизнь борьбе с естественными пороками человека? Несовершенством его порочной низменной природы?!
— Во имя закона и человечности…
— Что такое человечность? — скептически усмехнулся Ленц, подобно Понтию Пилату. — Абстрактный гуманизм? Бессмысленная снисходительность к низшим? Поощрение существования заведомо бесперспективных существ, даже не задумывающихся о том, ради чего они живут на этом свете?!
— Теперь я вижу, что ваш коллега был прав, когда говорил, что слова «человек» и «дерьмо» для вас являются синонимами, — со вздохом заметил Турецкий.
— Совершенно верно! — ничуть не смутился Ленц. — Иначе мы никогда не сумеем отделить зерна от плевел и создать истинно высокоразвитую цивилизацию! Великое царство духа, а не мыслящей материи с ее примитивными животными инстинктами! По-моему, во имя такой цели оправданы любые жертвы…
— А как же известная формула Достоевского о невинной слезе ребенка?
— Это определенный этап, который необходимо преодолеть. Прежде всего — в самом себе, — уверенно заявил собеседник. — Любая жизнь представляет ценность только в том случае, если она служит высшей цели! Даже ценою собственной смерти…
— Выходит, опять цель оправдывает средства? — Турецкий взглянул на собеседника с нескрываемым сочувствием. Он внезапно понял, что этот гениальный мизантроп был, в сущности, безмерно одинок и нуждался хотя бы в одном слове искреннего одобрения. — Идете по стопам доктора Фауста, Янис Карлович? А вам никогда не приходило в голову, что вы можете прийти к тому же печальному результату?
— Я атеист, — усмехнулся Ленц.
— Теперь я понимаю, зачем вы привезли сюда вашего отца и показали ему свою дьявольскую кухню. Вам хотелось, чтобы он наконец признал в вас гения. А когда вместо этого профессор вас проклял, вы позволили своим подручным хладнокровно его убить. Не так ли, Янис Карлович?
— Вы необыкновенно догадливы, господин прокурор, — холодно отрезал Ленц. И замкнувшись, сразу утратил всякий интерес к этому импровизированному диспуту. — Жаль, господин Турецкий. Очень жаль. Вначале вы произвели на меня лучшее впечатление. Но теперь я вынужден констатировать, что по своим умственным возможностям вы находитесь на уровне тех примитивных существ, чьи врожденные пороки вы безуспешно пытаетесь искоренить. Вы просто сентиментальный идеалист. Наивный донкихот, сражающийся с ветряными мельницами…
— И что вы намерены со мною делать?
— Вы сами определили свою судьбу… А что касается вашей подруги, то ее здоровый организм еще послужит науке.
И вызвав охранника, новоявленный Фауст сухо распорядился:
— Уведите…
…Под конвоем камуфляжного бугая Турецкий оказался в той же смотровой комнате с больничной кушеткой, где накануне побывала Рита. У него не оставалось больше никаких сомнений относительно того, какая участь была ему уготована.
Между тем в смотровую грациозной походкой вошла стройная медсестра в белом халате, с марлевой повязкой на лице. Однако это вовсе не помешало Турецкому заметить, что она была молода и весьма сексапильна.
— Раздевайтесь, — невозмутимо сказала девушка. — А затем проходите за мной.
Когда сыщик в одних трусах неуверенно прошел за стеклянную перегородку, сидевшая за столиком медсестра встретила его уже откровенно изучающим взглядом и, указав на последнюю деталь туалета, улыбчиво заметила, вставая:
— Это лишнее.
Турецкий не заставил себя долго ждать и без тени смущения (а чего стесняться приговоренному к смерти?) предстал перед нею во всеоружии своей атлетической красоты и мужской силы. За свою небезгрешную жизнь он достаточно хорошо научился разбираться в женщинах, и недвусмысленный взгляд этой девицы без труда открыл ему особое пристрастие ее к сильному полу. Не исключено даже, что в извращенной форме.
— Ложитесь сюда, — сказала медсестра, указав на открытую установку компьютерной томографии.
Турецкий молча подчинился. После чего был тотчас накрыт стеклянным колпаком, сквозь который принялся с интересом наблюдать за действиями упомянутой девицы. Та, в свою очередь, с не меньшим интересом принялась изучать на экранах мониторов состояние его внутренних органов.
— Много курите, — заметила она, выпустив «пациента» из этого своеобразного гроба. — И злоупотребляете алкоголем…
— Это не единственные из моих пороков, — заметил прокурор, так же откровенно ее разглядывая.
Затем последовали обычные амбулаторные процедуры и анализ крови.
— Все в порядке, — наконец сказала девушка. — Вы абсолютно здоровы.
— Насколько я понимаю, этот диагноз для меня смертелен? — попытался шутить Турецкий.
Сексапильная медсестра не ответила, проводив его долгим недвусмысленным взглядом.
…С уходом Турецкого Рита почувствовала себя обреченной и беспомощной. Все, что произошло с нею за последние дни, было сплошной цепью необъяснимого и бесконечного кошмара. Но хуже всего было другое: она неожиданно поняла, что кончиться это может лишь с ее собственной смертью…
Рита не хотела умирать. Еще не так давно она слепо желала смерти как спасительного забвения от всего, что ей довелось тогда пережить. Но теперь, перед лицом почти неизбежной гибели, ей страстно захотелось жить, любить, радоваться. Захотелось действительно начать жизнь сначала, как с чистой страницы, и не делать больше мучительных и непоправимых ошибок. Господи, если бы это было возможно!
Девушка не знала, сколько прошло часов с той минуты, как она снова осталась одна. Время для нее как будто остановилось. И только сердце продолжало взволнованно биться в смутном предчувствии беды.
Наверное, ей удалось задремать. Потому что когда Рита вздрогнула и проснулась, в двери уже с лязгом провернулся ключ, а на пороге возник Турецкий.
Сорвавшись с места, девушка порывисто бросилась к нему.
— Саша! Что случилось!? Ты что-нибудь узнал? Нас отсюда выпустят!?
— Едва ли, — рассеянно улыбнувшись, ответил тот. — Но что накормят, это несомненно.
Вслед за Турецким в «палату» молча вошли двое камуфляжных бугаев с армейскими котелками для пищи, поставили их на стол и так же молча вышли.
— Боже мой, Саша, да расскажи наконец, где ты был? — не унималась Рита. — Я хочу знать правду!
— Вот что, давай мы сначала перекусим, — предложил изрядно проголодавшийся прокурор, — а после поговорим. Тем более что рассказывать особенно не о чем…
Рита неохотно согласилась. Есть она не хотела. Но глядя на Турецкого, который нетерпеливо уписывал сугубо диетический обед, девушка тоже немного поела и даже ощутила некоторый прилив сил.
— Эх, еще бы покурить, — насытившись, сокрушенно вздохнул он. — И можно было бы сказать, что жизнь прекрасна…
Рита ошеломленно уронила ложку и расплакалась.
— Ты с ума сошел… Господи, ну за что мне все это?!
— Успокойся, — принялся утешать девушку Турецкий, целуя ее влажные щеки. — Все будет хорошо. Я же тебе обещал.
— Хорошо?! — оттолкнула его Рита. — Нас же убьют! Я это чувствую!
— А я говорю — еще не вечер, — уверенно возразил он. — Ты уж поверь: мне приходилось бывать в переделках и покруче. Хотя бы десять лет назад, в Афганистане… Впрочем, об этом долго рассказывать.
Рита взглянула на него с недоверием, которое постепенно уступило место надежде. Как и всякой женщине, ей была присуща способность тонко чувствовать внутреннее состояние мужчины. И это необъяснимое чутье теперь подсказывало девушке, что Саша говорит правду. В нем действительно произошла какая-то странная решительная перемена. Он весь буквально преобразился, излучая уверенность и силу. Теперь это был настоящий мужчина, готовый свернуть горы ради ее спасения.
— Саша… Сашенька… Мне страшно, — по-детски всхлипывала Рита, прижавшись к его груди. — Я не знаю, что с нами будет. Но ты… Ты только не оставляй меня. Пожалуйста…
Она подняла заплаканное лицо и взглянула на него с робкой надеждой. Ее приоткрытые губы были так близки, что Турецкий не удержался и нежно поцеловал девушку. Рита ответила ему долгим поцелуем. Он почувствовал, как все ее гибкое тело напряглось и зазвенело в его объятиях. Дыхание стало жарким и порывистым. В голове Турецкого неожиданно промелькнула сумасшедшая мысль, что теперь уже ничто не мешает ему, наплевав на все, заняться с ней любовью. Прямо здесь — перед лицом смерти! Заняться тем, о чем до сих пор ему приходилось только мечтать…
Но в последнюю минуту он подумал, что сначала должен ее спасти. Просто обязан это сделать! А не пользоваться моментом, как вор или трус. Мягко отстранившись, он с трудом перевел дух и взял себя в руки. В ее потемневших глазах невольно выразилось удивление.
— Ты не хочешь меня? — прошептала она. — Я тебе противна? Потому что я трусиха, да?
— Нет, малыш, — улыбнулся Турецкий, целуя ее в лоб. — Ты просто необыкновенная. И я… я люблю тебя, — неожиданно для себя самого произнес он. И сейчас это была истинная правда. — Но сначала мы должны отсюда выбраться….
Взяв девушку на руки, он бережно уложил ее на койку и лег рядом. Рита положила голову ему на грудь.
— Скажи, у тебя было много женщин? — помолчав, неуверенно спросила она.
Турецкий сокрушенно вздохнул:
— Что греха таить — немало…
— И ты всех их любил?
— Гм. Ну почти всех.
— Скажи, а ты веришь в настоящую любовь?
— Конечно. Иначе бы и жить не стоило.
— А я не верю… — вздохнула девушка. — Вернее, раньше я тоже верила, а потом…
— Расскажи мне об этом, — сказал он. — Не держи в сердце боль. Ведь ты никогда и никому об этом не рассказывала, правда?
— Правда. — Рита ненадолго замолчала. Потом отстранилась от него и тихо произнесла: — Я не знаю, что с нами будет. Может быть, мы скоро умрем. Но я не хочу умирать, не рассказав никому об этом. Считай, что это моя исповедь…
— Хоть я и не священник, но готов ее принять.
— Это случилось почти два года назад, осенью. Я только что закончила институт. Была такая глупая и наивная. Ты не поверишь: но у меня тогда еще не было мужчин. То есть мне, конечно, нравились многие парни. Но дальше поцелуев дело не заходило. Мне казалось, что для этого нужна настоящая любовь, о которой я мечтала с детства. Книжек начиталась, дура. И верила в эти сказки. И вдруг…
В тот день я, как обычно, торговала своими картинами на Арбате. Со мной были знакомые художники, очень славные ребята. Мы смеялись, шутили, пили кока-колу. А потом незаметно подошел он. Я почувствовала, что на меня смотрят. Обернулась — и увидела его. Он был уже не молодой, но очень красивый. Немного похожий на Алена Делона в своем модном белом плаще. Словом, мужчина моей мечты. Он долго разглядывал мои картины. Потом взглянул на меня. И я неожиданно поняла, что он ужасно одинок. Сразу было видно, что он богат, что у него есть все… Но это одиночество у него в глазах, такое затаенное и невыразимое… Я спросила, не хочет ли он что-нибудь купить? Он сказал: «да». И неожиданно купил все мои картины. Представляешь, сразу все! Ребята просто обалдели. Мы помогли ему отнести работы в машину — она стояла возле МИДа, белая иномарка, как в кино. А он почему-то все не уезжал и смотрел на меня. И вдруг спросил: «Не хотите ли вы поехать со мной и взглянуть на мою коллекцию?» Я совершенно растерялась. Но потом внезапно почувствовала, что если откажусь, то потеряю в жизни что-то очень важное! И я поехала с ним… Он жил за городом. У него был такой огромный великолепный особняк. Помню, когда я туда вошла, то даже не поверила своим глазам. Это была просто сказка. У него действительно оказалась огромная коллекция. Он сказал, что уже давно интересуется современной живописью. Среди этих картин были удивительные работы. На фоне их моя жалкая мазня выглядела просто примитивной. Но ему все равно понравилась. Он тут же принялся развешивать мои картины рядом с другими. Мы разговорились. Я, конечно, сразу догадалась, что он занимается бизнесом, а теперь узнала, что это связано с рекламой… Я пробыла у него до вечера. С ним было очень интересно. В отличие от большинства этих «новых русских» он оказался человеком образованным и начитанным. Знал в оригинале стихи французских поэтов. Особенно любил Бодлера. Наверное, отсюда и происходила его странная неудовлетворенность жизнью, которую я тогда заметила. Точно все, что он делал, было заранее обречено и бессмысленно. Какой-то внутренний надлом, пугающий и загадочный… Потом он отвез меня домой на своей машине и вдруг сказал на прощание, что это был самый замечательный вечер в его жизни. Что я подарила ему надежду. Это звучало немного избито, но произнесено было так неподдельно искренне. Помню, всю ночь я не могла уснуть. Все думала о нем. Жалела его. И даже чуть не расплакалась от мысли, что больше его не увижу… А утром его машина стояла возле моего подъезда. Кажется, мать послала меня за хлебом. Я вышла такая лохматая и невыспавшаяся. И вдруг — он! С огромным букетом цветов. И говорит: «Я не могу без вас жить. Пожалуйста, не покидайте меня…» В общем, все было так, как в жизни не бывает. Помню, я сначала онемела. А потом сама бросилась ему на шею и стала целовать на виду у всего двора. Мне казалось, что это и была та самая настоящая любовь… Мы оба были, как сумасшедшие. Поехали к нему и занимались любовью несколько дней подряд. Он даже забросил свою работу. Никогда я не была так счастлива. И думала, что это будет продолжаться вечно… Первое время все действительно было, как в сказке. Мы ходили по театрам, ресторанам, ночным клубам. Бывали в каких-то роскошных домах у его друзей: бизнесменов, художников, артистов, кинозвезд. Он ежедневно покупал мне горы цветов. Чудные драгоценности и дорогие вещи. Мне казалось, что он правда любил меня. Я была, как в тумане, и не сразу заметила, что его снова начинает охватывать прежняя тоска. Он стал рассеян, задумчив, молчалив. Все чаще оставлял меня в своем особняке одну, говоря, что у него дела. Потом мне это надоело, и я уехала на электричке в Москву. Думала, он позвонит или приедет ко мне. Но он так и не позвонил. Тогда я не выдержала и сама помчалась к нему…
Девушка тяжело вздохнула:
— Лучше бы я этого не делала… Я застала его дома с целой компанией голых и хохочущих шлюх. Они были пьяны и поливали друг друга шампанским. Когда он увидел меня, в глазах его на мгновение промелькнуло что-то прежнее. А потом он рассмеялся и предложил мне заняться с ними групповым сексом… Я не помню, как вернулась домой. У меня не было слез. И холодная пустота вместо сердца. Матери дома не было. Я выгребла из аптечки ее снотворное и выпила все таблетки. Заодно еще какую-то гадость. Мне хотелось одного — умереть. И наверное, я бы умерла, если бы вовремя не вернулась мать и не вызвала «скорую»… После этого я несколько месяцев провалялась в клинике неврозов. Меня, конечно, вылечили. Но внутри как будто что-то оборвалось. Я даже не могла без отвращения представить, что когда-нибудь снова лягу в постель с мужчиной. А слово «любовь» стало мне ненавистно…