Он предложил сесть, спросил, не угодно ли пану капитану того или этого. Я отказался и от бимбера с закуской, и от чая, спросил только, можно ли закурить. Он кивнул, взглядом указав на пепельницу. Я достал почти полную пачку своих французских, предложил сначала ему, но теперь он, в свою очередь, отказался, вынул кисет, лист коричневатой папиросной бумаги, ловко свернул длинную самокрутку (хотя в деревне, как мне говорили, предпочитали трубки). Потянуло хорошим табачком, не каким-нибудь самосадом-горлодером, явно покупным.
Какое-то время мы молча курили. Я не то чтобы чувствовал себя неловко — просто совершенно не представлял, с чего начать. И он заговорил первым:
— Признаться, не ожидал, что вы придете, пан капитан. Я говорил вашим панам унтерам, что вы выбрали для стоянки очень плохое место, но вы там остались. Значит, кое во что не верите совершенно. Дело даже не в том, что вы большевик и вам не полагается…
Я его прервал достаточно вежливо:
— …а в том, что я — горожанин, верно? Мне это уже говорили, пан Конрад…
— Вот именно, — кивнул он спокойно. — Хотя такие утверждения в последние годы поколебались. Теперь и в деревнях сплошь и рядом люди помоложе не верят в то, во что верили их деды и отцы… — Он смотрел на меня цепким, пронзительным, умным взглядом. — Интересно, пан капитан, после того, что случилось, вы поверили, или все-таки не верите и теперь?
— Откуда вы знаете про… случившееся? — спросил я как мог спокойнее.
— Деревня, пан капитан, — пожал он плечами. — Любая новость форменным образом носится в воздухе…
Темнил, старый черт, ох, темнил. Новости все же не сороки и сами собой в воздухе порхать не способны, даже в деревне. Любые новости нужно как-то узнать… Конечно, проведенное комбатом (да и нами) прочесывание от посторонних взглядов не укрылось, особенно комбатовское, но из самого его факта никак нельзя сделать конкретные выводы… или можно, кое-какие. Предположим, человек с хорошим дедуктивным мышлением, вроде Шерлока Холмса, мог бы выстроить логическую цепочку, вычислить, что в лесу ищут именно тело: коли уж точно известно, что в здешних лесах нет ни бандитов, ни мин, ни каких-то немецких тайников… Но как бы они узнали, что пропала именно Катя? Пусть даже кто-то и видел, что вместо нее наверх теперь ходит Сулин, — и этого факта опять-таки недостаточно для того, чтобы сделать конкретные выводы. Постоянного наблюдения за лагерем никто здесь не вел — уж такие-то вещи мы определять умеем.
И тем не менее… Он говорил так, словно имел в виду нечто конкретное, именно то, что произошло, да и мазуры на дороге ведут себя так, будто знают, будто верят…
— Так вы поверили теперь? — спросил он без напора. — Можете не отвечать, если не хотите, мне просто интересно…
И как-то так получилось, что я сказал ему чистую правду, повторил то, что говорил полковнику:
— Откровенно говоря, не знаю, что и думать…
Случается с людьми и такое… — сказал он раздумчиво. — Сдается мне, что такая позиция — несомненный шаг вперед от упрямого неверия…
Я подумал, что точки зрения на мою позицию у них с полковником совершенно противоположные — но говорить об этом, разумеется, не стал.
— Интересно, что вы сами думаете, пан Конрад? — спросил я.
— Вы имеете в виду, конечно, Боруту? — И, хотя я не ответил ни словечка, даже не кивнул, он уверенно продолжал: — Ну конечно же, Боруту. Видите ли, пан капитан, я ничего не «думаю». Я просто верю, что он есть. Хотя ни я, ни отец никогда его не видели, однажды видел дед. Но я верю не только поэтому. Есть много других причин… Уж не о Боруте ли вы пришли поговорить?
— Угадали, пан Конрад, — сказал я, не отведя взгляда.
— Интересно. Вы не знаете, что и думать, но поговорить о нем все же пришли… Ну что же, не имею ничего против. Итак, Борута… Вам уже что-нибудь о нем рассказывали?
Я кратенько изложил то, что слышал от Томшика. Пан Конрад, аккуратно гася самокрутку, кивнул:
— Не исчерпывающе, но все же… Я вам сейчас кое-что покажу.
Он прошел к этажерке, уверенно вынул один из тех самых томов в одряхлевших кожаных переплетах, со второй попытки нашел, похоже, нужную страницу, положил книгу передо мной.
На одной странице был текст, на другой — выполненная на старинный манер географическая карта. Впрочем, без труда можно было понять, какие значки изображают лес, они не особенно и отличались от нынешних — деревья, пусть и чуточку в другой манере изображенные. Что за местность на карте, я так и не понял. Перевел взгляд на страницу, попытался прочитать хоть что-то — но, сколько ни смотрел, не понимал ни словечка, хоть ты тресни.
Хотя готический шрифт и выучил — в интересах дела. У немцев готика и теперь кое-где была в ходу — вот, например, эсэсовские удостоверения личности заполнялись исключительно готикой, и это не единственный пример. Кстати, изучение готики — та еще мука мученическая. Похуже даже, чем шифровальное дело, на первых уроках которого все чувствуют себя тупицами. Готика — хитрая и штука. Достаточно добавить к одной букве почти заметную завитушечку — и она становится совершенно другой…
В общем, я не понимал ни слова. А Конрад именно в карту ткнул указательным пальцем с аккуратно подстриженным ногтем:
— Обратите внимание на это место. Там всего дна слова…
Ну да, два. Первое, подлиннее, я так и не понял, зато второе читалось без труда: Борута…
— «Борута» — это я понял, — сказал я. — Но вот первое слово не понимаю. И в тексте не понимаю ни словечка, хотя умею читать напечатанное готикой…
— Современные тексты, конечно?
Я кивнул.
— Не терзайтесь, — усмехнулся пан Конрад. Ничего удивительного, что не понимаете. Это старонемецкий, который и в Германии сейчас мало кто поймет, разве что ученые… Я хорошо читаю, меня старательно учили отец и дед. Нужно было хорошо выучить старонемецкий, чтобы читать эту и ей подобные книги, — он мельком оглянулся на этажерку. — Первое слово в переводе на современный немецкий означает «родник», «источник», «ключ» «Родник Боруты». Тот самый, возле которого вы на свою беду ухитрились разбить лагерь. Книга датирована тысяча шестьсот девяносто девятым годом от Рождества Христова. В том столетии он в наших местах появлялся так часто, что родник — неизвестно который уж век бьющий там — все называли «родником Боруты». В восемнадцатом столетии он появлялся реже, в последующем еще реже, в последний раз его видели за пару лет до начала двадцатого века. Так что и местные как-то помаленьку перестали в него верить, — он вновь усмехнулся. — И не верили вплоть до последнего времени… Когда пришлось кое-что вспомнить…
— Это видно, — кивнул я. — Они перестали отпускать женщин одних…
— И совершенно зря, — сказал пан Конрад. — Во-первых, половина из них замужем, а Борута и впрямь, как вам уже рассказывали, никогда не трогает замужних. Во-вторых… По некоторым источникам, Боруте свойственно постоянство — когда он уводит девушку, проходит много, довольно много лет, прежде чем это повторяется.
— Что это за книга? — спросил я.
— Это не научный трактат. Попросту сборник рассказов, как говорится в заголовке — длиннейшем, на тогдашний манер — «о всевозможных чудесах, диковинах и загадочных существах, обитающих в Прусском и Польском королевствах, а также некоторых иных сопредельных землях». Если вам интересно мое мнение… Примерно половина изложенного — откровенное баснословие, чистейшей воды сказки. Но вот другая половина… Там речь идет о явлениях и созданиях, которые, безусловно, существуют, пусть в них теперь большинство и не верит, по самым разным причинам, от атеизма до простой человеческой забывчивости, как случилось с местными. Борута слишком долго не появлялся, и в него помаленьку перестали верить… пока не припекло. Теперь поневоле вспомнили, пусть и далеко не все, многое искажая и путая…
— Что там про него написано, в той книге? — спросил я.
Главным образом то, что вы уже знаете. Но и то, что вам безусловно неизвестно. Утверждается, что он бродит по лесам «с незапамятных времен». «Когда он стал объявляться впервые, не упомнят и дряхлые старики». К сожалению, как вы понимаете, нет возможности по таким вот оборотам определить время… Настойчиво, несколько раз подчеркивается, что приходит он не из преисподней, а из какого-то «другого места», но откуда именно, никому неведомо. Пишут, что в середине семнадцатого столетия тогдашний польский король, прослышав о том, что Борута вовсе не из преисподней, решил что «этакую лесную диковину» стоит изловить и доставить ко двору для развлечения его величества и господ придворных. Что по окрестностям чуть ли не месяц, исполняя королевскую волю, рыскал большой отряд, но вернулся ни с чем. Что где-то в архивах с тех пор лежит обширный доклад на имя его величества, где начальник отряда подробно излагает историю поисков и… — Он перелистнул пару страниц. — И упоминаются «многие загадочные и пугающие события, коим не только он, но и иные из его людей были свидетелями». Вполне возможно, что этот доклад сохранился до сих пор и лежит где-нибудь в уголке под толстым слоем пыли. Я не ученый и никогда не работал в архивах, да и желания такого не испытывал — к чему? Я знаю, что Борута есть, и мне этого достаточно. Но наслышан, что в иных архивах по дальним углам порой пылятся и гибнут от мышей документы, о которых забыли на столетия…
— Как вы полагаете, она вернется? — спросил я хрипло.
Пан Конрад, глядя мне в глаза, медленно покачал головой:
— Позвольте усомниться. Никогда, ни разу не было случая, чтобы уведенная им девушка возвращалась. Разве что Боруту порой, хотя и редко, надели не одного, а в компании девушки. И всякий раз ее наряд казался видевшим «ужасно старомодным», принадлежавшим давно минувшим годам. В сказках многих народов говорится, что похищенных другими людей можно вернуть при определенных обстоятельствах и определенных условиях — но к Боруте это не относится, нет ни единого подобного упоминания. Наоборот, всегда держалось стойкое убеждение, что девушки никогда не возвращаются… И как любили в старину, часто попадается оборот «иные говорят». Иные говорят, что Борута каждой уведенной дарит предварительно красивый золотой перстень с изумрудом, своим цветом вроде бы символизирующим лес. Иные говорят, что Борута никогда не тронет всерьез любящую кого-то девушку, что уводит только тех, «чье сердце свободно либо преисполнено тоски». То ли сам завел такой обычай, то ли некими стоящими над ним высшими силами было велено так именно и поступать…
Я сидел, малость пригорюнившись. Все это было интересно, но что до дела, получалось, вытянул очередную пустышку. Ни малейшего труда не составит попросить Ружицкого эту книгу у старика конфисковать оперативной необходимости ради. Предположим, случится чудо, и начальство санкционирует поиск специалистов по старонемецкому, чтобы перевели слово в слово. Ну и что? Никаким это не станет доказательством, в том числе и для меня. А Крутых, заранее предугадать можно, лишь фыркнет:
— Мало ли что эти мистики могли двести пятьдесят лет назад насочинять…
Даже если предаться вовсе уж безудержному полету фантазии и допустить, что обширные поиски помянутого в книге доклада польскому королю опять-таки будут санкционированы, и его найдут в дальнем углу не стресканным мышами — снова никаких твердых доказательств.
А посему делать мне здесь более было нечего. И я, не колеблясь, встал:
— Простите, пан Конрад, все это очень интересно, но мне пора… Служба.
— Иными словами, вас все услышанное ничуть не убедило, — уточнил он. — Следовало ожидать… Что же, не смею вас задерживать. Хотя… — Он глянул мне в глаза серьезно, с некоторой лукавинкой. — Хотите увидеть Боруту собственными глазами?
И уж не знаю, что у меня творилось тогда в бедолажной головушке, но я, почти что и не промедлив, решительно кивнул:
— Хочу. А у вас получится?
— Должно получиться. Прошу, пан капитан.
Он распахнул дверь в соседнюю комнату, я без колебаний шагнул туда — и оказался в облаке неописуемых запахов сушеных трав. Прямо-таки лаборатория знахаря-травника. Стены сплошь увешаны пучками сухой травы и цветов на длинных и коротких стеблях (иные травы и цветы явно сорваны уже этой весной и не успели толком засохнуть). Две больших, как в «горнице», этажерки уставлены превеликим множеством мешочков с наклеенными этикетками с надписями, надо думать, и на том самом старонемецком, а кое-где нормальным латинским шрифтом, видимо, по-латыни — у них в гимназии, как и у нас до революции, преподавали латынь. Без сомнения, там хранились те же травы, цветы и сушеная кора разных деревьев, только уже крошеные. В углу — рядок бутылей темного стекла, тоже с аккуратными этикетками. Некрашеный деревянный стол с разными причиндалами, разложенными с чисто немецкой аккуратностью. Довольно внушительное впечатление производило — серьезная мастерская, ничего не скажешь, ничего удивительного, что к нему ездят со всей округи…
Пан Конрад кивнул на один из стульев:
— Садитесь, пан капитан, то займет мало времени…
Я сел и, обнаружив рядом на столике пепельницу, наполовину полную окурков тех самых самокруток, вытащил сигареты. А он принялся работать: быстро, споро, ловко, так что сразу чувствовалась многолетняя практика.
Не раздумывал и не оглядывал свое богатое хозяйство — сразу приступил к делу. Уверенно снял со стены пучочек сушеных цветов, в два счета искрошил его на потемневшей от времени деревянной доске, которую предварительно протер тщательно мокрой тряпкой. Очень сноровисто работал простецким ножиком с деревянной рукояткой, похоже, очень острым. Тремя разными по величине ложечками добавил содержимого трех разных мешочком, все тщательно перемешал, залил почти до краем прозрачной жидкостью из глиняного кувшина — судя по отсутствию запаха и виду — обыкновенная вода. Снова тщательно все перемешал, разжег примус, поставил кружку на огонь и застыл над ней с тряпкой в одной руке и большой серебряной ложкой — время от времени, но не особенно часто помешивал свое варево. Когда оно закипело, помешал пару раз и, прихватив ручку тряпкой, снял с огня, поставил на лист железа в углу стола. Рядом стояли такая же, пустая, в нее знахарь и вылил все, тщательно процедив через большое железное ситечко Сел на свободный стул, ловко свернул самокрутку и сказал:
— Подождем, пока остынет.
Когда остыло, он туда добавил столовую ложку жидкости из одной бутыли, по чайной из двух других (запах был непривычный, но алкоголя там не унюхивалось — а уж русский-то человек его всегда унюхает…). Снова тщательно размешал. По моим прикидкам, там у него получилось грамм двести пятьдесят. Оглянувшись на меня, отлил в прозрачную хрустальную рюмку, демонстративно осушил ее до донышка. Усмехнулся:
— Чтобы вы не думали, будто я хочу вас отравить, пан капитан. У нас в роду никто людей не травил… хотя порой и поступали крайне заманчивые, если учесть количество золота, каким они подкреплялись, предложения. Но таких всегда отправляли из дома взашей…
— Пан Конрад… — поморщился я совершенно искренне. — Я и мысли не допускаю, что вы собрались меня отравить! Ну к чему это вам? Нет никаких причин, человек вы безусловно вменяемый…
— Кое-кто в деревне считает как раз наоборот, — усмехнулся он. — Мало ли какие у вас могли возникнуть мысли… Знаете ли, порой кто-то из… клиентов, те, кто попадает ко мне впервые, прямо требует, чтобы я сначала отпил глоточек сам. Осторожничают люди. Я всегда так и поступал — коли уж человек платит деньги, имеет право на такие требования, тут никаких обид…
Он через воронку аккуратно все слил в немаленькую склянку с широким горлом, из непрозрачного коричневого стекла, тщательно ее закупорил пробкой, завязал еще чистой тряпицей, перевязал бечевочкой. За все это время он никаких таких заклинаний не произносил, под нос ничего не нашептывал, так что уж тут-то не было никакого колдовства. А в травников я верил всерьез. Меня самого, когда у меня в пять лет выпала здоровенная грыжа, бабушка повела не к врачу, а к какой-то старухе, в домишко на окраине города. Та примерно так же что-то намешала, только тогда склянка была гораздо побольше. Велела пить по две столовых ложки по два раза в день, пока питье не кончится. И через пять дней грыжа как-то сама по себе вправилась и больше никогда не беспокоила. Травники — вещь вполне реальная, лишенная мистики, хотя официальная медицина их не то чтобы не признает, так, пофыркивает в их сторону. Далеко не все врачи, впрочем…
Он подал мне склянку:
— Отправляйтесь к роднику, там и выпейте до донышка. Если и через полчаса никого не увидите, можете считать, что ничего не получилось, уходите. Хотя сдается мне: есть большая вероятность, что получится… Денег не нужно никаких. Правда, если это в ваших возможностях, то скажу откровенно: я бы не отказался от банки керосина. С ним сейчас плохо…
— О чем разговор… — сказал я. — Несите банку.
Банка отыскалась тут же, в уголке, небольшенькая, литра на три — уж столько-то отлить мне ничего не стоило, я и больше мог… Пора было и уходить, но меня, уже в дверях, то ли черт потянул за язык, то ли сработал рефлекс розыскника, не привыкшего оставлять что-то непроясненным. Я сказал:
— Пан Конрад, отчего вы при немцах не подписали фолькслист? Если это не секрет, конечно…
— Никакого секрета, — ответил он охотно. — Все дело в воспитании. Дед и отец с невероятным уважением относились к Бисмарку, считали его великим человеком. И воспитали меня с раннего детства в соответствующем духе. Вы, наверное, не знаете, но Бисмарк долго и настойчиво предостерегал Германию от войны с Россией…