Глава 3. Осознание
Толоконные лбы!
Кто из нас смог разобраться
Где храм, а где хлам?..
В этом городе жуткий насморк,
Носовые платки по углам.
(Александр Башлачев)
Я шел по городу, опустив глаза. Не рискнув выходить из больницы, пока было светло, я теперь блуждал по темным аллеям, косясь на проезжающие мимо машины. Первое время мне было страшно, что прохожие увидят мое уродство и обдадут презрительным или, что еще хуже, испуганным взглядом. Но людей было мало, а те, что проходили мимо, смотрели себе под ноги, занятые своими мыслями.
Фонари заливали асфальт желтым цветом, и я шел, не зная куда, вдыхая свежий вечерний воздух. Было прохладно, и я впервые осознал то, что уже почти конец сентября. Вдруг на миг забывшись, я подумал о том, что пропустил целую половину лета. А как много хотелось, сколько было запланировано! Я ведь думал поехать на море, где можно смеяться, плескаться в набегающей волне и смотреть на бесконечное голубое небо. Шелест падающих кленовых листьев заставил опомниться. Не будет теперь моря и пляжа, есть уродливые шрамы на лице и поврежденный позвоночник. Я очень быстро устал идти и сел на лавочку, чувствуя, что замерзаю.
Папа обо мне позаботился и снял квартиру где-то в этом городе. Я упросил его не навещать меня. Я никого не хотел видеть, ни с кем не хотел общаться, но сейчас... Нужно было вызвать такси.
Мне не хотелось демонстрировать свое лицо хоть кому-то, но выбора не было. Машина подъехала через десять минут, и я, превозмогая боль, поковылял к ней, злясь на себя за эту ненужную прогулку. Увидев, что я еле иду, таксист вышел из автомобиля, чтобы помочь мне сесть. Но стоило мужчине посмотреть мне в лицо, как приветствие застыло на его губах. А я, увидев наполненные ужасом глаза, отвел взгляд.
- Простите, - мужчина неловко откашлялся и открыл мне дверцу. Я неловко сел, не проронив ни слова, чувствуя себя отвратительно, но почему-то совсем не злясь на таксиста. Я бы повел себя так же. Всю дорогу мы ехали молча, и я уже начал думать о чем-то другом, пока машина, наконец, не подъехала к дому.
- Сколько с меня?
- Ничего не надо, - таксист не поворачивался ко мне, говоря тихо-тихо.
- Что?! - я даже сначала не понял, почему он не хочет брать с меня деньги. Потом пришла в голову светлая мысль: я же урод, не такой, как все. И, видимо, человека охватило чувство жалости. Между тем, мужчина повторил:
- Не надо денег...
Я замотал головой.
- Я не выйду отсюда, пока не расплачусь! Сколько?
- Три доллара.
Я протянул деньги и вышел из машины, чувствуя непроходящую боль в спине и, конечно же, отчаяние. Не желая продолжать думать об этом инциденте, я еще раз посмотрел на адрес. Мне предстояло жить в однокомнатной квартире на тринадцатом этаже. Мне нравится высота, главное, чтобы лифт не ломался. Я поднялся наверх, где меня уже ждали. Милый старик. Он был предупрежден папой, что мое лицо изуродовано, поэтому вежливо поздоровался со мной, как со всеми. Даже приготовил что-то из еды, но я не мог есть. Поблагодарив старика, я сразу лег, на спину, глотая обезболивающие. Прошло минут десять, и я провалился в сон, как был - в верхней одежде.
Проснулся я днем, один. Старик, как они и договорились с папой, ушел, оставив на кухне немного еды, ключи от квартиры и лист с какими-то адресами и телефонами. Там же я нашел и ноутбук, оставленный папой. И теперь, оказавшись в полнейшей добровольной изоляции, предоставленный самому себе, я понял, что это такое - одиночество. Не зная, чем себя занять, я открыл крышку ноутбука и вышел в интернет, на свою страницу в социальных сетях. Там меня не было более двух месяцев, и за это время накопилось более ста личных сообщений от друзей, однокурсников, коллег по работе. Я открывал их по очереди, читал по диагонали и закрывал, не отвечая. Многие спрашивали, куда я пропал, показывали свои фотки, всё как всегда. А у меня комок подступал к горлу. После двадцатого сообщения я понял, что не могу больше это читать. Порывшись в настройках, я одним движением удалил свою страницу и захлопнул крышку компьютера.
Когда-то давно я слышал об одном интересном психологическом наблюдении, которое, конечно же, тогда и не думал применять к собственной персоне. Но теперь...
Смысл этого наблюдения состоял в том, что люди, ставшие инвалидами или обезображенные, как я, первое время довольно легко переносят это. Имеется ввиду период, когда они находятся в больнице. Новая, непривычная обстановка помогает легче воспринять новый облик. Однако, когда человек попадает в тот круг, к которому привык, осознание своего нового тела приходит невероятно ярко. К тому времени относится самый большой процент попыток самоубийства среди искалеченных. К счастью, квартира, да и город, где предстояло мне жить, были для меня незнакомыми, но вот чертов интернет... Мне впервые хотелось напиться или разбить голову о стену. Перед глазами мелькали лица всех, кто остался в моей прошлой, нормальной жизни. Как я им покажусь теперь? Какой ужас и отвращение у них вызову?
Я сел на пол в кухне, опустошенный. За окном моросил дождь. Я знал, что сейчас где-то идут пары, на которых я должен был быть, что есть офис, где я работал, но меня там больше нет. Я вычеркнул себя из прошлой жизни, мне было страшно даже думать о ней. Я встал и, пошатываясь, подошел к зеркалу в прихожей. Смотреть туда не хотелось, но я заставил себя. На меня уставилось уродливое, порезанное лицо. А надо было на улицу. Я опустил глаза и тут вспомнил, что вчера обматывался клетчатым шейным платком. Недолго думая, я повязал его вокруг лица, нащупал в кармане деньги и спустился вниз, где в соседнем доме еще вчера увидел небольшой супермаркет.
- Молодой человек, вам есть восемнадцать? - кассир с подозрением смотрел на меня, поставившего на стойку три бутылки виски и блок сигарет.
- Есть, - я с тихим бешенством опустил платок, демонстрируя свое уродство.
- Простите, - кассир без возражений всё пробил, да и больше меня ни о чем в этом магазине не спрашивали. Я вернулся в квартиру, где, едва раздевшись, открыл одну из бутылок и сделал небольшой глоток. Алкоголь неприятно обжег горло. Я не умел пить, да и не курил никогда, но теперь мне хотелось начать это делать. Но вот удивительно, чем больше я напивался, тем хуже себя чувствовал. Почему-то мне легче не становилось. Опьянение как будто не притупляло, а, наоборот, обостряло все мои чувства. Я знал, что поступаю неправильно, знал, что это слабость, но мне хотелось умереть. А если не умереть, то хотя бы напиться до потери сознания.
Глава 4. Принятие себя
Ночь плюет на стекло черным.
Лето прошло. Черт с ним.
Сны из сукна.
Под суровой шинелью спит Северная страна.
Но где ты, весна?
Чем ты сейчас больна?
(Александр Башлачев)
Я сделал, что хотел. Напился до беспамятства и так и вырубился, на полу. Очнулся я глубокой ночью, за окном по-прежнему шел дождь. Нужно было бы подняться и включить свет, но я не знал где выключатель. Зато точно знал где бутылка. Оказывается, чтобы допиться до состояния животного, мне нужно было совсем немного. Голова раскалывалась, но я влил в себя еще несколько глотков этого пойла и снова вырубился.
Всё утро меня тошнило, просто выворачивало наизнанку, а я и радовался, что думаю о том, как не промахнуться мимо унитаза, а не о своем уродстве. Потом я пил снова, и снова лежал почти сутки, как животное. Так продолжалось три дня, пока я однажды просто не упал. Я выходил из туалета, шатаясь, и, не успев ухватиться за косяк, рухнул на пол. Ответом была дикая боль в спине. Ведь я и забыл о своем поврежденном позвоночнике! А зря. От боли я не мог пошевелиться, а еще мне стало страшно, что теперь я буду прикован к инвалидному креслу. Я лежал на полу, в темноте, и плакал, чувствуя, как пары алкоголя покидают меня. Нужно было вызвать скорую. Я пролежал часа три, прежде чем решился доползти до телефона. А еще нужно было им открыть дверь. Я решил это сделать заранее. Превозмогая боль, я сперва дополз до сотового, позвонил, а потом добрался до входной двери.
Я поднимался, цепляясь за стену, заливаясь слезами, не в силах терпеть эту адскую боль. Я злился на себя, что пил, и боялся, что этими лишними движениями наврежу себе.
Скорая приехала где-то минут через сорок. Я лежал возле порога, на спине. Меня забрали в больницу, где я провел около недели. Снова корсет, на этот раз надолго. И никакого алкоголя. Да я уже и сам понимал это.
Папа приехал ко мне в больницу, и мне стало от этого еще хуже. В миллион раз.
- Давид, Божечка ты мой. Что же с твоим лицом?
Он заливался слезами так, будто я умер, а я орал на него, как не смел орать на него никогда. Я требовал, чтобы он ушел. Я понимал, что, может быть, это и жестоко, но я не мог слушать эти вопли и стенания. Мне и так было плохо от осознания того, каким я стал. А видеть страдания близких людей было еще большей пыткой. Мы жутко поссорились, хотя я понимал, что он навряд ли будет обижаться на меня долго. И действительно, когда я выписывался из больницы, мне передали сверток с теплой одеждой.
А на дворе уже был октябрь.
Уже готовый ко всему, я надел платок и вызвал такси. Мне было тяжело стоять, а сидеть мне пока не разрешали. Было забавно лежать на заднем сидении автомобиля и сквозь стекло видеть мутное серое небо, по которому на юг летят косяки птиц. Деревья почти разделись, в салоне играл блюз, а водитель совсем не обращал на меня внимания. Мне почему-то было даже немного хорошо. Захотелось в это небо. Я почти был уверен, что если умру, то попаду именно в такое небо: хмурое, серое, ситцевое... Я почти улыбался, думая о смерти. Но, взяв себя в руки, я решил, что буду бороться так долго, как только хватит сил. Я еще не знал зачем, но почему-то хотелось верить, что впереди меня еще хоть что-то ждет, хотя разум мне твердил, что со мной больше не случится ничего хорошего.
Я с трудом вылез из машины и поднялся к себе. И снова лег. Мне предстояло провести в горизонтальном положении около двух месяцев, поднимаясь только чтобы сходить в туалет или поесть. Я положил себе на живот ноутбук и набрал в поисковике: "Сто лучших книг". Теперь я знал, что делать. И пускай я остаюсь одиноким на всю жизнь, пускай мне страшно выходить на улицу, но мой разум не имел границ и я надеялся, что у себя в голове я смогу проживать тысячу жизней, пока не кончится моя настоящая. Больше способов коротать время в ожидании смерти я не видел.
Так шли неделя за неделей. Я читал взахлеб, всё подряд, заметив про себя, что раньше я не брал в руки книгу. Да и что я делал раньше? Я отодвинул ноутбук и закрыл глаза. Странное дело, мне казалось, что до аварии это был вовсе не я, а кто-то другой, кто умер. А я вот родился, такой вот, уродливый. Сам того не понимая, я медленно, но верно отсекал свое безвозвратное прошлое и уже к началу зимы не мог вспомнить, какого цвета были глаза у Рональда. Я неумолимо принимал себя и создавал по новой, заранее определив для себя, что я могу сделать, а на что и надеяться не стоит. Я знал, что никогда не найду себе пару, знал, что у меня не будет детей. Я не хотел их, да я и не потяну. Знал, что у меня не будет друзей, потому что люди никогда не будут чувствовать меня равным себе. И с этим я смирился заранее. Я избавлял себя от всех возможных разочарований и снова читал и читал, радуясь, что могу мысленно говорить с героями книг, и они становились моими единственными друзьями.
Единственное материальное, о чем я думал, было - надо отпустить волосы, чтобы люди не пугались шрама на лбу. Вот, в общем и всё.
Однажды утром я поднялся с кровати и заметил, что в комнате стало гораздо светлее. Я дошел до окна и посмотрел вниз. Весь город был укрыт белой пеленой снега.
Глава 5. Новый виток депрессии
Как уютна петля абсолютного пустого нуля,
Ни копья, ни рубля, не надеюсь, не люблю, не спешу.
Под рукою - снега. Протокольные листы февраля.
Эй, бессонная ночь, наливай чернила - все подпишу!
(Александр Башлачев)
Я читал взахлеб несколько недель, успев совершенно забыть, что я - омега. Я больше не видел себя таким и не воспринимал им. И, может, из-за сильного стресса или из-за таблеток, которые мне приходилось пить пачками, у меня течки не было больше, чем полгода. Я и не думал об этом, решив, что в моем организме что-то сломалось по этой части. К врачам я решил не обращаться.
Так получилось, что к моменту аварии я сохранил непорочность, которая теперь, конечно же, никому не была нужна. Иногда вспоминая об этом, я задавался вопросом: для кого я вообще берег себя, если никому так и не понадобились мои дары?
Новый год я встретил в обществе папы. Я не хотел ничего праздновать, но он всё-таки приехал. Купил одежду, хотя я почти не выходил из дома, накрыл стол и даже поставил на него букет из сосновых веток.
- Может, тебе телевизор купить? - на взгляд папы моя жизнь без ящика была уныла, хотя я так не считал.
- Лучше купи книг, а то у меня глаза устали читать с экрана.
- Ты у меня молодец, - папа сел ко мне на постель и поцеловал в лоб. Это был, наверное, первый поцелуй за последние полгода. Но я старался об этом не думать и не жалеть себя.
- У меня нет выбора просто. Мне либо вешаться, либо жить хоть как-то.
Папа отвел глаза. Он боялся больше всего того, что я однажды не выдержу всех свалившихся на меня жизненных испытаний. Но я понимал, что я у него единственная радость, хоть теперь и в покалеченном варианте. Но каким бы я ни был, больше у папы детей не было. Я вообще родился в экстремальных условиях. Отец, который не отличался особенными душевными и моральными качествами, периодически напивался и избивал папу, даже несмотря на его беременность. В итоге я родился несколько досрочно и месяц провел в боксе для недоношенных, между жизнью и смертью. Но родители, несмотря ни на что, продолжали жить вместе, пока отец не замерз пьяным в какой-то канаве. Мне тогда было десять, но я радовался этому так, как не радовался ни одной новой игрушке. Папа, правда, плакал. Отца он всё-таки любил. После смерти отца любить стало некого, и папа стал любить меня. Это мне очень нравилось и, не скрою, нравится до сих пор, особенно учитывая тот факт, что больше ни на чью любовь мне рассчитывать не приходится и не придется.