- Василиса, - представляется психолог и наблюдает за моими бесхитростными махинациями с веселым удивлением. - Здорово ты устраиваешься. Так ведь и не скажешь, что колясочник.
Похвала мне льстит, что уж тут скрывать. Особенно от такой красивой уверенной в себе женщины, как Василиса. Она зажигает сигарету и приоткрывает окно, чтобы не задымлять кабинет. Сначала я напрягаюсь, но потом понимаю, что она заметила пачку мальборо в кармашке моей коляски, поэтому и не спрашивала разрешения. Внимательная и немногословная, совсем не как болтливый Эдуард, мой личный психолог, вызывающий бурю негативных эмоций, вплоть до отторжения и желания изгаляться, пока ему самому психологическая помощь не понадобится.
Василиса начинает стандартный опрос, где учился, какие были последствия аварии. Что мне нравится, она не концентрируется на общих вопросах о моем душевном состоянии, больше внимания уделяя конкретике и физиологии.
Она открывает страницу с описанием медикаментов и какое-то время сосредоточенно читает плотно забитый на страницу печатный текст.
- Кто тебе это прописал? - спрашивает Василиса, когда я уже думаю, что она увлеклась чтением настолько, что забыла про мое присутствие. Постукивает длинным красным ногтем по надписи «Синтика» в графе лекарств.
Я дергаю плечом, разглядывая идеально чистую пустую поверхность стола. Ничего, что сказало бы о личности Василисы - умно.
- Мой лечащий психолог.
- Интересно, - бормочет Василиса. Она затягивается, оставляя на фильтре яркий помадный след. Запах табака дурманит - обожаю пассивное курение. - Тошноту и головокружение после нее не чувствуешь? Или что-то вроде отрыва от реальности?
- Хотите сказать, меня психолог в наркотический трип отправить хочет? - отзываюсь едко, откидываясь на спинку кресла и складывая руки на груди. Василиса хмыкает, но я успеваю заметить ее усмешку: ей нравится, что я грублю, не пытаясь скрыться за панцирем отчуждения. Удивительное место - здесь все вокруг пестуют во мне то, что Лешка так отчаянно хочет задавить. - Ну, есть немного. Даже не немного. С края ванной иногда падаю после них.
- Боли в нижней части спины, бедрах часто бывают? - да она действительно не просто мозгоправ, но и врач. Решительно киваю и говорю «каждое утро», едва ли осознавая, когда начинаю отчаянно хотеть получить именно ее консультацию.
- Угу, - Василиса тушит сигарету в пепельнице, которую достает из ящика, а потом бодро предлагает: - Покури пока, а я пропишу тебе обезболивающее с более слабым побочным эффектом, попробуешь его и расскажешь, как действует, идет?
***
После звонка я отправляюсь искать Виктора. Спускаюсь на первый этаж, катаюсь туда-сюда перед раздевалками, перекидываюсь редкими приветствиями с теми, кто выходит. Уныло поглядываю на секьюрити, рубящихся в карты на вахте, и понимаю где-то минут через десять, что поток школьников редеет, все собираются и уходят на улицу, где снова льет стеной, а Вик как сквозь землю провалился.
Даже Ульяна, покрутившись рядом из солидарности минут пять, целует меня в щеку жаркими губами, и уносится вслед за обещавшими подвезти до дома парнями. С ее уходом у меня немедленно кончается терпение - где носит придурка, зовущегося моим лучшим другом, да и к тому же куратором? Подкатываюсь к мальчишеской раздевалке, створчатые двери в которую небрежно прикрыты, и вдруг слышу знакомый голос:
- Иди ко мне.
Это говорит Виктор, да еще и таким тоном, что понял бы даже дебил - он с кем-то зажимается в тени опустевшей раздевалки. Вот так сюрприз, на кого же эта рыжая бестия глаз положила? Я подъезжаю в укромное место, откуда меня не будет видно, наблюдая за происходящим в небольшую щелку между дверьми.
И сердце больно ухает вниз, сжимаясь от смеси испуга и удивления.
Вижу Гришу, который устроился у Вика на коленях, уткнувшись носом в его теплое плечо. Виктор - я таким расслабленным и нежным не видел друга никогда - поглаживает Гришу по спутанным светлым волосам, разделяя мягкие пряди, и шепчет на его красное от смущения ухо:
- Зайка, можно?.. Но это только если ты хочешь, - на лице Вика отображается смятение и неподдельное волнение. - Только если…
Гриша останавливает его, прикладывая палец к его губам, и решительно кивает. А потом, боже мой, берет широкую ладонь Виктора и кладет себе на пах - ширинка его школьных брюк расстегнута, ткань трусов оттягивает вставший член, который удобно помещается в руке Виктора, как будто для этого создан.
- Маленький мой, - шепчет Вик в каком-то благоговейном смятении, ведя ладонью вверх-вниз. Гриша молчит, конечно же не издает ни звука, но по его рваному дыханию, запрокинутой голове и зажмуренным глазам становится ясно, как ему хорошо, как он млеет от ласк. - Я сделаю тебе приятно, и никогда - больно.
Гриша тяжело дышит, открывает глаза и смотрит на него ласково - он и не сомневался, кажется. А потом припадает к губам Виктора, и они целуются, а я замираю, не в силах ни откатиться, ни закрыть глаза, пока Гриша не издает свистящий звук, с которым воздух проходит сквозь плотно сомкнутые зубы, и не изливается Вику в ладонь.
Тогда я дергаюсь, пытаясь как можно более бесшумно откатиться назад. Кручу колеса, как ненормальный, замирая только у лестницы и принимаясь копаться в школьной сумке, лишь бы уткнуть куда-то осоловелый взгляд, который выдал бы меня с головой.
В раздевался слышится приглушенный смех, снова влажный звук неторопливого поцелуя и шуршание.
Спустя минуту пинком открывается дверь и вываливается взъерошенный раскрасневшийся Вик. Губы у него алые и припухшие, а одежда не в пример более помятая, чем была уроком назад.
- О, Никитос, - Виктор широко неестественно улыбается и я понимаю, что Гришке он велел выйти немного погодя. Сглатываю, гадая, точно ли он не слышал меня за дверью, и улыбаюсь в ответ. - Покурим что ли, пока твой брат не приехал?
Я медленно киваю, наблюдая за тем, как Вик засовывает руки в карманы и идет развязной походкой к выходу, насвистывая незамысловатый мотив себе под нос. Странные ощущения от увиденного. Вроде ни отвращения к тому, чем они в раздевалке занимались, не было, ни желания изгаляться. Только странное понимание, будто так и должно быть.
И все же, меня преследовало странное ощущение, что тот мир лицея, к которому я успел привыкнуть, на самом деле далек от реальности.
Вик, который скрывает от меня свой вводящий в ступор роман, вечные упоминания Алика и его компании. Перешептывания учеников из параллели и несколько сочувственные замечания за моей спиной: «А он смелый, но прикольный. Даже жаль его будет».
Такое впечатление, что скоро мир разлетится на мелкие осколки, не оставив ничего, кроме прежнего отчаяния, которое я так сильно хотел забыть, что всеми силами цеплялся за то хорошее, что у меня появилось.
- Вик? - спрашиваю тихо и предательски хрипло.
- Что? - он помогает мне скатиться по пандусу на бетонную площадку у входа и осторожно щелкает зажигалкой у моей сигареты, давая прикурить.
- Ты же со мной дружишь не потому, что собираешься провернуть прикол из разряда «богатенькие играют с отбросами общества»?
Виктор искренне удивляется, потом догадливо хмурится и присаживается рядом, кладя ладони на мои колени. С укором заглядывает мне в глаза и говорит уверенно:
- Я с тобой потому дружу, что ты бестолковый придурок, который без меня не справится. Куда тебе, дурачку такому? - я невольно усмехаюсь. - А по поводу всего остального можешь не париться. Выбирая из местных мажоров и тебя, я ни на секунду сомневаться не буду, и ничему хреновому с тобой произойти не дам. Точка.
Он с силой хлопает меня по плечу и, честное слово, мне становится гораздо легче. Даже сцена с Гришкой в раздевалке от облегчения абсолютно выпадает из головы.
Комментарий к 1. На круги своя
* “Синтика”: (здесь и далее) названия лекарств вымышленные, но повторяют свойства и побочные эффекты реально существующих аналогов.
========== 1. Терпи горе: пей мёд ==========
— У тебя физиотерапия по расписанию, — напоминает Ульяна, щелкая по выключателю. Лампы в просторном спортивном зале загораются с характерным потрескиванием, свет выделяет новую разметку на полу, сваленную в дальнем углу сетку для волейбола, несколько корзин с мячами, тяжеловесные лавки, расставленные вдоль стен, и стенд с нормативами. Два баскетбольных щита и защищенные решетками окна под самым потолком. — Василиса тебя убьет, если узнает, что ты прогуливаешь.
Я пожимаю плечами и качу коляску в центр зала, с затаенным ребяческим восторгом оглядываясь по сторонам. Пахнет резиной, новыми кроссовками, дезодорантом и мужским потом — эти запахи сбивают с толку своей очевидной принадлежностью к моей прошлой жизни.
Удовольствие находиться здесь не сравнится ни с чем. И я настолько воодушевлен возможностью забросить мяч в корзину, что мне почти плевать на недовольство Василисы.
— Принеси мне мяч.
Ульяна вздергивает брови, но не кажется недовольной, поэтому я криво улыбаюсь с чувством собственного несокрушимого обаяния.
— Не пытайся, — качает головой она. — Если хочешь знать мое мнение, то больше похоже на острую зубную боль, чем на попытку быть милым.
— Правда? — искренне удивлюсь.
— Правда, — Ульяна усмехается, шагая спиной вперед в сторону корзин с мячами. — Ты не милый. Типаж не тот.
До аварии я бы искренне оскорбился, услышав такие слова от симпатичной девчонки. Всегда считал себя парнем хоть куда, в меру подкачанным, рослым, спортивным, не увальнем, но и не худосочной соплей. Когда играл за районную сборную, принося школе по медали с каждой игры, так и вовсе пользовался популярностью у противоположного пола.
Но теперь, как ни странно, шутливое замечание отзывается во мне лишь легким ничего не значащим уколом сожаления.
Не питаю иллюзий по поводу того, что большую часть времени отражает моя кислая физиономия. Угрюмые взгляды, озлобленная гордая молчаливость и кривящиеся в язвительных усмешках губы забрал с собой из моды еще пресловутый Печорин.
Теперь девчонки западают на весельчаков и дебоширов.
— Будешь кидать?
Я вздрагиваю от неожиданности, когда мне на колени ложится туго накачанный баскетбольный мяч — новый, яркий, остро пахнущий резиной. Провожу ладонью по шершавому боку, медленно приподнимаю мяч, зажимая только пальцами, слегка качаю запястьем взад-вперед, позволяя памяти тела все сделать за меня.
Ощущение, будто я только вчера в стремительном данке забрасывал один за другим. Пожалуй, рука будет готова к ровному уверенному броску, даже если закрою глаза.
— Круто, — невольно вырывается у меня. Поднимаю взгляд на Ульяну и понимаю по ее удивленно вздернутым бровям, что так искренне и широко при ней я еще не улыбался. — Подкати меня, пожалуйста, на линию трехочкового.
Ульяна все еще колеблется между желанием сделать выговор за прогул и невозможностью мне отказать. Ее щеки заливает лихорадочный румянец — если ее просишь о помощи, она не в силах ни отказать, ни даже вставить слова поперек. Слишком сильно в нее въелись сострадание и благородство.
— Хрен с тобой, — Ульяна встряхивает русыми волосами, старательно делая вид, будто у нее на глаза не выступают слезы оттого, что с мячом в руках я не могу сам подъехать ближе к щиту. Резко хватается за ручки коляски, осторожно подталкивая вперед, и недовольно цедит: — Если что, меня здесь не было, Воскресенский!
— А то как же.
Украдкой усмехаюсь, но уже не отрываю хищного взгляда от корзины. Сейчас для меня существуют только она, тяжесть мяча и нетерпение, от которого зудят ладони.
***
Через полчаса Ульяне надоедает сидеть и смотреть, как я примеряюсь и делаю броски, терпеливо качусь за отскакивающим мячом и снова невозмутимо возвращаюсь на линию трехочкового. Наверное, для стороннего наблюдателя потуги инвалида сыграть в баскетбол не представляют собой особенно захватывающего зрелища. Ульяна уходит в женскую раздевалку, решив, что достаточно прогуляла от своей тренировки, а потом, на секунду заглянув в зал и попрощавшись, убегает к девчоночьей команде на уличный корт.
Я в очередной раз примеряюсь и бросаю.
Мяч впервые за день попадает точно в цель, почти не касаясь края корзины. Раньше почти все мои броски были такими — уверенными, безошибочными.
Для нынешнего состояния, конечно, идеально сработано, но идиллия длится недолго: меня сдает Ромашка.
Я слышу торопливые шаги и недовольный бас за несколько мгновений до того, как дверь распахивается, и в зал врывается взъерошенный Романов, а следом за ним, сунув руки в карманы юбки-карандаша, проскальзывает Василиса. От ее холодного взгляда, мгновенно впивающегося в мяч в моих руках, становится откровенно нехорошо.
— Вот! — Ромашка с выражением коварного превосходства на лице тычет в мою сторону пальцем. По его губам расползается такая широкая усмешка, будто ему только что автоматом проставили пятерки на год вперед. — Я же говорил, этот чокнутый занял зал. А куратор его сделал вид, будто вообще не в курсе, где его подопечный, и что с ним.
Мысленно благодарю Виктора за то, что всегда прикроет и на ходу сочинит самую правдоподобную ложь, хотя и понимаю прекрасно — от него мне еще попадет.
— Я вот почему-то уверен, что это не в первый раз, — твердо произносит Ромашка, пользуясь тем, что ни я, ни Василиса, обоюдного молчания не прерываем. — По-хорошему, его надо отправить к дирек…
Василиса недовольно кривится, потирая пальцами шею:
— Евгений. Достаточно.
Ромашка затыкается, вопросительно глядя на нее с высоты собственного немалого роста. По растерянности в его глазах заметно, как непривычен он к строгому почти приказному тону. На секунду задумываюсь, а часто ли вообще кто-то берет на себя смелость ставить Романова на место?
— Разве ты не хочешь встретить давнего друга? — тон Василисы почти сразу же смягчается до прежнего вежливого равнодушия. Ее внимательный долгий взгляд останавливается на мне, хотя она продолжает говорить с Ромашкой как ни в чем ни бывало: — Уверена, он будет рад увидеть тебя, когда выйдет после встречи с завучем.
Плечи Ромашки опускаются, во всем его наклоненном чуть вперед мощном корпусе появляется неловкая грузность, будто слова Василисы давят на него физически. Кем бы этот «давний друг» ни был, сильно сомневаюсь, что Женя бросится к нему с распростертыми объятьями.
— Алик здесь? — произносит Ромашка безжизненным голосом, глядя куда-то сквозь меня.
Имя — знакомое, повторяемое по нескольку раз за день — отзывается во мне легким будоражащим любопытством. Так вот, о ком идет речь. Видно, знаменитый Александр вернулся в стены родной школы.
— Приехал перед вторым уроком, — по лицу Василисы, как обычно, невозможно понять, о чем она думает. — Он спрашивал про тебя.
Ромашка молча механически кивает.
— Хорошо.
Произносит тягуче и по слогам, как мантру, в которую надо поверить. Хо-ро-шо.
Его свирепый взгляд на мгновение возвращается ко мне — Женю прямо-таки распирает от желания оставить последнее слово за собой — но он ограничивается лишь тем, что, проходя мимо, с ноги заезжает мне по колесу. Коляска дергается, издав жалобный скрип, но даже не накреняется. И на том спасибо.
Когда Ромашка выходит из зала и его шаги стихают за поворотом коридора, я смотрю на Василису с максимальным раскаянием, которое могу вложить во взгляд, на самом деле не чувствуя ни капли вины.
— Не пытайся, — она горестно вздыхает. — Ты не из тех, кого прощают за красивые глаза.
— Почему меня сегодня все оскорбляют? — бурчу я с наигранным возмущением, но тут же осекаюсь, понимая по ответной прохладной ухмылке: Василиса шутить не намерена. Мне приходится сделать как минимум два вдоха, прежде чем я решаюсь сгладить ситуацию смиренным: — Простите.
— Никита, — Василиса складывает руки на груди, наклоняясь чуть вперед. Полы ее белого медицинского халата топорщатся по бокам, как кривые крылья галки. — Ты же парень неглупый, — вот это с какой стороны посмотреть. У Арнольдовны, например, после двух заваленных работ по алгебре, совсем другое мнение обо мне. — Должен ведь понимать, что мы с Ростиславом Сергеевичем не для галочки тебе лечение назначили.