Я утыкаю подбородок в грудь, борясь с желанием огрызнуться. Василиса уж точно не заслуживает грубости, какие бы обида и горечь меня не переполняли.
— Знаете, — захожу издалека, стараясь донести мысль как можно точнее, — до аварии я безумно любил бегать. Подскакивать, нестись, так быстро-быстро мчаться. До тех пор, пока голова не закружится или не затошнит. И баскетбол я любил… Мне было сложно расстаться со скоростью игры и скоростью бега. И, тем не менее, у меня кое-что осталось от прежних времен. Вот, — я беру мяч, лежащий на неподвижных ногах, поднимаю над головой и с силой, в которую невольно вкладываю обиду, швыряю. Не в корзину, просто в сторону, так что он ударяется о пол, отскакивает и катится к скамьям.
Василиса смотрит на мяч и осторожно проводит языком между ярко накрашенных сухих губ. Она молчит так долго, что в грянувшей тишине я начинаю слышать, как мерно стучит сердце в груди.
— Скрывать не буду, — голос Василисы заставляет меня вздрогнуть и отвлечься от легкой задумчивости. — Физиотерапия может однажды вернуть тебе ноги.
Неоднократно слышал об этом за прошедшие два года, но в более туманных формулировках и от смущенно опускающих глаза врачей. Поэтому от прямого уверенного заявления Василисы у меня едва не сносит голову.
Ноги? Я правда снова смогу ходить? Это точно не уловка, чтобы заставить меня посещать идиотские разминки отказавших конечностей?
— Ноги! — глупо гаркаю, мотая головой, будто отряхиваясь от распирающего череп сумасшедшего звона.
— Не мгновенно, — предупреждает Василиса твердо, кладя ладонь мне на плечо. Я чувствую каждый ее палец, как будто через них проходит ток. — Это займет годы, — в ее взгляде проскальзывает раздражение. — А если ты будешь косить от сеансов терапии, можешь сразу попрощаться с этой возможностью. С ногами, ходьбой… Бегом и даже баскетболом, которые станут возможны, только если ты приложишь максимум усилий к собственному выздоровлению. И без того слишком много времени потерял на щадящих сеансах раз в неделю, — она закатывает глаза и тихо бормочет нечто, смутно похожее на «и куда только смотрят врачи бесплатных клиник». — Надо разгонять кровь. Работать с позвоночником, спинным мозгом, нервной системой. Потому что твоя психосоматика не означает пожизненное заключение в коляске.
На глаза непроизвольно наворачиваются слезы, жгут веки и склеивают ресницы. В носу хлюпает, а в горле царапается горький ком. Благодарности и нестерпимого, больно давящего изнутри чувства вины.
Перед Лешкой, перед самим собой, перед Василисой.
Какой же я все-таки безнадежный идиот.
Плевать, что могут пройти годы, прежде чем я смогу хотя бы пошевелить пальцами на ногах. Если возможность действительно существует, я положу все, чтобы за нее ухватиться.
— Договорились? — Василиса оказывается близко-близко, ее глаза лучатся неподдельным волнением, неожиданно сильные для женщины руки обнимают меня за шею. Я прикрываю глаза, глубоко вдыхаю, и мне в нос ударяет резкий запах цветочных духов, щекоча обоняние.
— Да.
Шепчу на грани слышимости.
Мгновение заминки, и обнаруживаю себя уткнувшимся лбом в ее плечо. Слезы катятся по щекам, я сотрясаюсь в беззвучных рыданиях, пока Василиса ласково гладит меня по напряженной спине, приговаривая «вот и славно».
— Да. Да. Да.
***
Весь следующий урок Вик меня игнорирует.
Его выдержке остается только позавидовать, потому что идет скучнейшая сдвоенная лекция по экономике, а звучный голос Андрея Игоревича не дает даже прикорнуть в укрытии за спинами неразлучной парочки геймеров с унылыми погонялами Дубль и Триплет.
Осознав по двум пропущенным мимо ушей вопросам («Гришка же к бабушке покатил до конца недели?» и «Чего бы пожрать?), что Вик дуется за пропущенную физиотерапию, я умолкаю. Сначала проверяю сообщения вконтакте, отвечаю на бестолковые попытки Карины выспросить, что я делаю на выходных, смайликом, потом листаю стену Ульяны, лайкаю ее фотки, фотки ее подруг, репосты дебильных юморных пабликов на стенке Лешки. Когда телефон наскучивает, царапаю в пустой тетради загогулины и вензеля. Потом пялюсь в окно на проплывающие мимо пепельно-серые облака, слегка откатываюсь от парты и притягиваю себя к ней обратно, пристраиваю голову на учебнике и так, и сяк. Заглядываю от нечего делать Дублю через плечо, наблюдая за тем, как он играет в гонки на айфоне.
Наконец, от отчаяния пытаюсь записывать, но почти тут же с остервенением отбрасываю ручку на край стола и пихаю Вика под бок.
Тот недовольно мычит, встряхивая рыжей башкой.
— Чего тебе, прогульщик? — спрашивает надменно. Даже смешно. Как бы Виктор ни старался, ему не превзойти в чопорности и умении унижать одним лишь тоном местных богачей.
— За что вы меня наказываете презрением, Онегин? — спрашиваю театральным шепотом и возвожу глаза к потолку, слепо шаря по его костлявому плечу и цепляясь за форменный галстук. Притягиваю упирающегося и бранящегося сквозь зубы Вика ближе и уже серьезно заявляю чуть ли не в его веснушчатый нос: — Да не буянь ты, окаянный… Мы уже поговорили об этом с Василисой. Больше ни одного прогула, честное пионерское.
Вик для проформы подозрительно сощуривается, но, видно, что безоговорочно верит моему вкрадчивому тону с нотками невольно пробившейся в него стыдливости. Все же, я твердо решил: никому не скажу про то, что именно заставило меня передумать, пока терапия не даст первых результатов.
— Ладно, — он вяло высвобождает галстук из моей хватки и расслабленно ухмыляется. — Честно, еще бы немного, и я бы отпросился в туалет. Повеситься. Чтобы хотя бы в гробу не слышать о чертовой экономике в исполнении Андрея Сергеевича. Нудятина.
Я злорадно хихикаю, хотя, чего уж там, сам несказанно рад окончанию бойкота. Уж теперь-то можно задать волнующий с самого начала урока вопрос.
— Ты же в курсе, что этот ваш Алик вернулся?
Вик странно смотрит на меня. Опять это мрачное выражение при упоминании имени Александра Милославского.
— Заметил, — отзывается сухо, откидываясь на спинку стула и на секунду устремляя взгляд на диаграмму, которую Андрей Сергеевич чертит на доске. — Ромашка и Громов свалили. Известно, куда они могут свалить вдвоем.
Я многозначительно вздергиваю брови.
— Дурак, — Вик заливается краской. — Я про то, что они вроде как миньоны Алика. Сами по себе не общаются, когда его нет. А тут уходили из школы вместе, непринужденно болтая.
Зная этого скользкого типа, презрительно глядящего на всех вокруг Громова, с его неуемным гонором, «непринужденно болтая» звучит, как нечто за гранью фантастики.
— Удивительно, — комментирую скучающим тоном, широко при этом зевая. Вик выглядит оскорбленным, но все, что мне интересно, так это причина, по которой окружающие так нервничают из-за обычного школьника. Богатого и влиятельного, и что с того? — здесь почти все такие.
Вик барабанит пальцами по поверхности парты, покачиваясь на своем стуле взад-вперед.
— Говорят, он что-то натворил в частной школе в Америке, — наконец нехотя делится Виктор. — Мы вообще все думали, что Алик уже не вернется, учится себе за границей и учится. Так нет же, устроил масштабную взбучку с кем-то из местных, вот его папаша рассердился и отправил сынка обратно сюда… Не нравится мне это.
Что-то беспокойное в его тоне заставляет меня задать глупый наивный вопрос:
— Почему?
Вик оборачивается на меня и теребит зубами нижнюю губу.
— Здесь репутацию заигравшихся богатеньких деток исправляют только одним способом. Назначают их кураторами недееспособных учеников.
«Инвалидов, прошедших по квоте, если прямо».
— Ну и что с того? — я закатываю глаза. — Мне пожалеть собрата-калеку, который попадет в лапы Александра?
— Ты не понимаешь.
— Куда мне. Дурак же дураком.
— У нас кончились свободные инвалиды, — Вик отбрасывает в сторону бестолковые туманные формулировки, возвращаясь к привычной прямолинейности. Наклоняется ближе и тычет пальцем мне в грудь. — Ты был последним до того, как я решил, что нужно получить галку о социальной активности в личное дело.
У меня в голове все начинает проясняться. И, честно, лучше уж оставался в неведении, потому что от мыслей — одна хуже другой — пустой желудок стягивает в узел.
— Но ты же ничем не провинился, — медленно замечаю. — Просто проявил инициативу?
Вик кивает.
— Значит, приоритетнее для руководства школы будет отдать меня под шефство Алику, которому нужно отбыть свое социальное наказание?
Вик снова кивает, так сильно стискивая зубами губу, что сухая трещинка на ней раскрывается и начинает кровоточить.
— Это кошмар, — бормочет Вик, ставя локти на парту и утыкаясь лицом в ладони. — Без шуток.
Теперь и я думаю, что кошмар.
По меньшей мере, ничего хорошего.
Комментарий к 1. Терпи горе: пей мёд
Данк (англ. dunk) — вид броска в баскетболе (а также стритболе), при котором игрок выпрыгивает вверх и одной или двумя руками бросает мяч сквозь кольцо сверху вниз. Такой бросок оценивается как и обычный — в 2 очка.
========== 1. Что легко приходит ==========
— Леш, как ты относишься к гостям? — захожу я издалека, пока брат крутится возле плиты в неизменном цветастом фартуке, доделывая субботний ужин. Я возвращаю чашку на стол, разглядывая свое пляшущее кривое отражение в лужице чая на донышке. Оно украдкой мне улыбается.
— Гостям? — переспрашивает Лешка, рассеянно оборачиваясь и со смаком слизывая с деревянной лопатки томатный соус.
— Фу, блин, — досадливо морщусь. — Я же потом эти макароны есть буду.
— Здрасьте, приехали! — Лешка укоризненно тычет лопаткой в мою сторону. Впрочем, по ухмылке я понимаю, что он находится в хорошем расположении духа, а значит, ни в чем не откажет. Его открытость в свое время меня и разбаловала — я с детства научился распознавать те моменты, когда Леша размякает, как кусок сливочного масла на сковороде, становится податливым и легко внушаемым. — А я ведь твой брат. Родной, между прочим.
— Ага, что естественно, то не безобразно, — язвительно бормочу, осторожно откатываясь назад — с размахом это не позволяет сделать маленькая кухонька нашей двушки — и дергаю на себя дверцу холодильника. Старичок «Минск-126» недовольно крякает и перестает громогласно урчать, но ровно до тех пор, пока я не достаю вишневый йогурт и не захлопываю дверцу.
Непонятно еще, как вся эта допотопная техника девяностых, доставшаяся нам вместе с квартирой, до сих пор нормально холодит, греет, поджаривает и стирает.
— Ку-у-да? — Лешка замечает, что я отколупываю ногтем крышечку йогурта, и закатывает глаза, поворачиваясь к навесной полке со специями. Гремит склянками, разглядывая этикетки и выискивая кориандр. — Сначала горячее. Потом все остальное.
Интересно, он замечает хоть иногда, что в точности копирует мамины фразочки и интонации?
Я корчу брату недовольную рожу, демонстративно отставляя йогурт к солонке, и возвращаюсь к своему вопросу:
— Так что насчет гостей?
— Хочешь кого-то пригласить? Сюда? — Лешка фыркает, но со своего места я вижу только его вихрастую темно-русую макушку, склонившуюся над банкой со специями, поэтому о выражении его лица остается только догадываться. — Небывалая социальная активность! Кто тебя покусал?
— Ты.
— Остряк.
В меня прилетает кухонное полотенце. Лешка прислоняется поясницей к кухонной панели и слегка сощуривается. Я знаю, о чем он думает. О том, что я два года провел в одиночестве, не подпуская к себе никого из старых школьных приятелей. О том, что мне наверняка понадобилось немало времени, чтобы хотя бы представить моих новых друзей — на секундочку, людей богатых и привычных к роскоши — в нашей мизерной квартирке с бестолковой планировкой и обоями советского образца.
— Я позвал их на завтра, — сознаюсь спустя несколько секунд обоюдного молчания, прерываемого лишь треском подгорающих макарон.
— Хорошо.
Честно, я благодарен Лешке.
За то, что он тут же отворачивается к пресловутой сковороде с испорченным тефлоновым покрытием, поганящим любую еду, и не давит пафосных фраз. Вроде «горжусь тем, что ты переборол свою замкнутость» или «ты не мог сделать мне лучшего подарка, братишка».
Он просто бранится, отскребая склеенные спагетти от дна, и делает вид, что не замечает, как моя рука медленно ползет по столешнице в сторону йогурта.
Лешка это Лешка.
Он всегда знает, когда надо промолчать.
***
— Алексей Григорьевич, куда продукты поставить?
Я не сомневался в Ульяне. Она влетает в квартиру энергичным вихрем, стряхивая кеды на коврике и расстегивая лимонно-желтое пальто. Крутится перед массивным зеркалом в прихожей, поправляет и без того идеально лежащие длинные волосы, ворчит на Вика, втаскивающего два доверху набитых пакета из «Азбуки вкуса». Из-за плеча последнего робко выглядывает Гришка, и я замечаю, что он тоже не с пустыми руками — притащил прозрачный герметичный лоток с пирожками, наверное, от бабушки, у которой гостил на неделе.
Лешка пялится на эмблему на пакетах с едва скрываемым смущением и неловко чешет пятерней в затылке. Нам продукты из таких магазинов не по карману, но не объяснять же ему прямо сейчас, что с Ульяной бесполезно спорить, а отказываться от ее покупок и вовсе чревато скандалом.
— Кухня налево, — быстро нахожусь я. — А руки помыть — направо.
Гришка вручает мне лоток с пирожками, а сам забирает у Вика пакеты, пока тот неуклюже вытряхивается из куртки. Вроде бы ничего удивительного, но этот мальчишка внимателен к окружающим на сотую долю больше остальных.
Мы с ним перемещаемся на кухню, сваливая продукты на столе, и у Лешки наконец-то находится, чем занять беспокойные руки. Он принимается методично расфасовывать сыр, помидоры, какие-то баночки с соусами, пирожные, зелень, мясо и куриные котлеты. Лешин взгляд на секунду поднимается на меня, и он мрачно вскидывает брови в манере «Серьезно? Азбука, черт подери, вкуса?»
Я делаю круглые глаза — «молчи!» — и поскорее выкатываюсь из кухни. Гришка, в коридоре дожидающийся, когда Вик и Ульяна в ванной вдоволь поспорят о том, кто кого забрызгал жидким мылом, делает вопрошающий кивок головой в сторону кухни.
Даже без знания языка жестов я понимаю, о чем он.
— Леша всегда с большим трудом дорогие подарки принимает, — сообщаю тихо. Я тянусь вперед и мягко пихаю сжавшегося Гришку в плечо. Тот в ответ слабо улыбается. — Да не переживай ты так. Вы его не обидели. Просто смутили немного… Ничего, ему полезно.
Спустя полминуты из ванной выходит Вик, многозначительно закатывая глаза.
— И что вы думаете? Эта женщина меня выгнала.
***
Мы сидим на ковре в моей комнате и собираемся пропустить пару кругов «правды или действия». Честно, еще пару месяцев назад я бы даже мысли не допустил, что соглашусь на такую избитую попсовую игру.
Ульяна сидит под столом, прислонившись спиной к теплому процессору. Вик развалился на животе между столом и кроватью, а к шкафу, сиротливо подобрав под себя ноги, прижимается Гришка. Возле него лежит огромная коробка с пиццей, которую Лешка принес нам только что из местной кондитерской за углом.
Сам я сижу, привалившись к кровати, и гипнотизирую коробку, источающую умопомрачительный запах курицы и поджаристой корочки, жадным взглядом. По условиям игры кусок достанется только тем, кто успешно справится с заданием.
— Чур, я первый! — заявляю я, пока Ульяна не нацелилась на парней. — Есть хочу дико.
— Ладно, — легко соглашается она, утыкая взгляд куда-то поверх моего плеча. — Правда или действие?
— Правда.
— Как-то скучно для начала, — фыркает Вик, устраивая подбородок на сложенных руках.
— Скучно — загадывать мне «действие», — парирую я. — Что я тебе интересного сделаю, сидя?
— Воскресенский. Ты что, бросаешь вызов моей фантазии? — губы Вика растягиваются в такую коварную ухмылку, что я мгновенно про себя решаю: нет, не хочется. Ульяна из тени подстолья корчит мне забавную рожицу, передразнивая Виктора. — Ладно, — тот картинно вздыхает. — Уль, задавай этому сачку вопрос.