– Полагаю, сударь, вы чересчур властолюбивы. Было бы любопытно узнать, что вы предполагаете предпринять, чтобы добиться своей цели?
– О, в моем распоряжении довольно средств, – досадливо отвечал он. – Например, заточить вас. Что вы скажете о том, чтобы немного задержаться здесь? Или вот еще… Могу разлучить вас с сыном.
– Вы этого не сделаете.
– Отчего же? Я могу также лишить вас содержания, существенно сократить ваши доходы, принудить вас выпрашивать у меня пропитание…
– Вы говорите глупости, дорогой мой. Мое состояние принадлежит мне.
– Это легко поправимо. Вы моя жена. Муж обладает всеми полномочиями. Я не столь глуп, чтобы в один прекрасный день не найти способа перевести все ваши деньги на свое имя.
– Я буду защищаться.
– Кто станет вас слушать? Согласен, у вас достало хитрости заслужить снисходительность короля. Однако после вашей сегодняшней бестактности, боюсь, теперь вы не сможете на это рассчитывать. Засим оставляю вас наедине с вашими мыслями, поскольку должен спустить свору. Полагаю, вам больше нечего мне сказать?
– Отчего же! Я скажу, что всем сердцем ненавижу вас!
– Это еще ничего. В один прекрасный день вы будете умолять о смерти, чтобы избавиться от меня.
– А вам-то какая выгода?
– Наслаждение местью. Вы жестоко унизили меня, но однажды и я увижу, как вы рыдаете, молите о пощаде, превращаетесь в жалкое, полубезумное существо.
Анжелика пожала плечами:
– Ну и зрелище! Почему бы тогда не камера пыток, раскаленное железо, дыба, раздробленные члены?..
– Нет… На это я не пойду. Вероятно, я испытываю определенную привязанность к красоте вашего тела.
– Неужели? Кто бы мог подумать! Вы крайне редко проявляете эту привязанность.
Филипп, который был уже возле двери, обернулся и, прищурившись, посмотрел на свою пленницу:
– Уж не сетуете ли вы на это, моя дорогая? Что за приятная неожиданность! Значит, я пренебрегал вами? Вы находите, что я недостаточно пожертвовал на алтарь ваших прелестей? Что, у вас перевелись любовники, чтобы отдавать должное вашей красоте, коли вы требуете ласк от супруга? Впрочем, мне показалось, что вы без удовольствия провели со мной первую брачную ночь. Хотя, возможно, я ошибся…
– Подите прочь, Филипп, – произнесла Анжелика, увидев, что муж направляется к ней, и предчувствуя неладное.
В тонкой ночной сорочке она ощущала себя нагой и беспомощной.
– Чем дольше я на вас смотрю, тем меньше мне хочется покинуть вас. – Он обнял ее и прижал к себе.
Она вздрогнула, и страстное желание разрыдаться нервной судорогой стиснуло ее горло.
– Оставьте меня! О, умоляю вас! Оставьте меня!
– Обожаю слушать, как вы умоляете.
Схватив Анжелику, он, как тряпичную куклу, швырнул ее на монашеский тюфяк.
– Филипп, вы не забыли, что мы в монастыре?
– И что же? Уж не полагаете ли вы, что пара часов, проведенных в этой убогой обители, приравнивают вас к праведнице, давшей обет целомудрия? Впрочем, не важно. Мне всегда доставляло неимоверное наслаждение насиловать монахинь.
– Не знаю никого, кто был бы столь же низок, как вы!
– Ваш любовный словарь не из самых нежных, – хмыкнул он, отстегивая пряжку перевязи. – Вам бы следовало пополнить его в салоне прелестной Нинон. Бросьте жеманничать, мадам! Вы очень своевременно напомнили мне, что у меня есть обязанности по отношению к вам, и я их исполню.
Анжелика прикрыла глаза. Она перестала противиться, зная по опыту, чего ей может стоить это сопротивление. Безучастная и презрительная, она стерпела его несносные объятия, точно наказание. «Я всего лишь поступаю подобно всем несчастным в браке женщинам, – думала она, – а уж мне ли не знать, что их легион. Они смиряются с неизбежностью и мечтают о своих любовниках или мысленно читают молитвы, принимая ласки пятидесятилетнего пузатого супруга, навязанного им волею корыстного отца». Впрочем, о Филиппе такого не скажешь. Он не был ни пятидесятилетним, ни пузатым, к тому же Анжелика желала вступить в брак именно с ним. А теперь сколько угодно могла кусать себе локти. Слишком поздно. Ей следовало бы научиться ставить на место господина, которого сама же себе и выбрала. Это животное, и женщина для него не более чем вещь, непосредственно при помощи которой он достигает физического наслаждения. Однако животное сильное и гибкое, так что в его объятиях сложно избежать мыслей о нем или бормотать молитвы. Он торопливо приступил к делу, точно воин, которым движет желание, – воин, который в неистовстве сражений утратил привычку давать волю чувствам.
Однако, прежде чем выпустить Анжелику из своих объятий, он сделал одно едва заметное движение – позже она решила, что это ей почудилось: прикоснулся к запрокинутой шее молодой женщины и в почти неуловимой ласке задержал свою руку в том самом месте, где оставили голубоватый след грубые пальцы лакея.
Но через мгновение он уже поднялся и теперь со злобной усмешкой смотрел на нее сверху вниз:
– Ну вот, милочка, вы и образумились, как мне кажется. А что я говорил? Скоро будете ползать предо мной на коленях. А пока желаю вам приятно провести время в этом славном местечке с такими толстыми стенами. Здесь вы сможете вволю плакать, кричать и проклинать. Вас никто не услышит. Монахини получили распоряжение приносить вам пищу, но ни на шаг не выпускать за порог кельи. Кстати, они зарекомендовали себя отменными тюремщицами. Вы не единственная подневольная пансионерка этого монастыря. А теперь – с вашего позволения, мадам! Быть может, вскоре вы услышите звук рога. Я специально для вас прикажу дать сигнал к началу охоты.
Издевательски смеясь, Филипп вышел. Смех у него был отвратительный. И смеялся он, только когда мстил.
После его ухода Анжелика долго неподвижно лежала, кутаясь в грубое одеяло, хранившее мужской запах жасминовой воды и сыромятной кожи. Ее одолевали усталость и отчаяние. Ночные тревоги в сочетании с досадной распрей лишили ее сил, и она уступила требованиям мужа. Изнасилованная, она ослабела и теперь погрузилась в оцепенение, граничащее с блаженством. К горлу подступила столь же мгновенная, сколь и внезапная тошнота. Несколько мгновений Анжелика боролась с мерзким недомоганием, на висках выступили капельки пота. Она вновь рухнула на тюфяк, чувствуя себя совершенно подавленной. Эта минутная дурнота подтверждала симптомы, которым вот уже месяц она так не хотела поверить. Однако теперь следовало признать очевидное. Пережитая ею в Плесси-Бельер мерзкая первая брачная ночь, о которой она не могла вспомнить, не залившись краской стыда, принесла свои плоды. Она беременна. Она носит дитя от Филиппа, человека, которого ненавидит и который поклялся отомстить ей и мучить ее, пока не сведет с ума.
На мгновение Анжелика почувствовала, что силы оставили ее, и уже готова была смириться и отказаться от борьбы. Ею овладела сонливость. Уснуть! Сон вернет ей бодрость. Однако теперь не время спать. Потом будет слишком поздно. Иначе она навлечет на себя гнев короля и навсегда будет изгнана не только из Версаля, но и из Парижа.
Он вскочила, подбежала к массивной деревянной двери и замолотила в нее кулаками, обдирая руки в кровь.
– Откройте! Выпустите меня отсюда! – кричала она.
Солнце уже волнами заливало келью. В этот час участники королевской охоты собирались в курдонёре, экипажи гостей въезжали через ворота Сент-Оноре. Только Анжелика пропустит это событие.
«Мне необходимо быть там! Мне необходимо быть там! Если я лишусь поддержки короля, мне конец! Только король может призвать Филиппа к порядку. Мне во что бы то ни стало необходимо принять участие в королевской охоте!
Филипп говорил, что отсюда слышно сигнал к началу королевской охоты. Значит ли это, что я в монастыре недалеко от Версаля? О, мне совершенно необходимо выбраться отсюда».
Она, словно зверь в клетке, металась по келье, пытаясь придумать выход. Наконец в коридоре послышался громкий стук сабо. На мгновение Анжелика замерла в надежде, потом бросилась к своей убогой постели и с самым безмятежным видом вытянулась на ней. В замке повернулся массивный ключ, и на пороге появилась женщина. Не монахиня, а служанка в грубом перкалевом чепце и бумазейном платье. В руках она держала поднос.
Буркнув какое-то приветствие, она принялась расставлять на столе скудную пищу: склянку с водой, миску, от которой исходил смутный запах чечевицы с салом, круглый хлебец.
Анжелика с интересом разглядывала служанку. Возможно, эта девушка станет ее единственной связью с внешним миром за целый день. Следовало воспользоваться случаем. Похоже, незнакомка была не из неповоротливых крестьянок, что обычно прибирают в монастырях. Пожалуй, даже хорошенькая, с большими, полными огня и злобы черными глазами. А движения бедер под складками бумазейной юбки красноречиво говорили о характере ее прежних занятий. Опытный глаз Анжелики не мог ошибиться. Да и проклятия, слетевшие с губ девицы, когда та случайно уронила на пол ложку, не оставляли сомнений. Это, очевидно, была одна из самых приветливых подданных его величества принца нищих.
– Привет, сестричка, – прошептала Анжелика.
Служанка обернулась, и глаза ее округлились, когда она заметила опознавательный знак парижских воров, которым приветствовала ее Анжелика.
– Так вот оно что, – пробормотала девица, едва оправившись от изумления, – вот оно что! Могла ли я подумать… А мне сказали, будто ты настоящая маркиза. Значит, бедная моя монашка, ты тоже попалась этим мерзавцам, слугам Общества Святых Даров? Да уж, не повезло… С ними, предвестниками несчастья, нет никакой возможности спокойно заниматься своим делом!
Запахнув на дразняще высокой груди серый шерстяной платок, она присела на краешек тюфяка:
– Я в этой тюрьме уже полгода. Представь, что за веселье! Встретить тебя – просто чудо! Хоть немного повеселее. Ты в каком квартале работала?
Анжелика неопределенно махнула рукой:
– Везде понемногу.
– А кто твой «кот»?
– Деревянный Зад.
– Принц нищих! Ух ты, красотка, знать, тебя обласкали. Для новенькой ты больно быстро вскарабкалась наверх. А ты ведь новенькая. Я тебя прежде никогда не видала. Тебя как звать?
– Прекрасная Анжелика.
– А меня – Воскресенье. Из-за одной моей особенности. Я работала только по воскресеньям. Чтобы не быть как все. Не поверишь, это отличная идея. Я прекрасно наладила свой промысел. Прогуливалась только перед церквями. Еще бы! У тех, кто туда входил, было предостаточно времени, пока шла служба, поразмыслить и принять решение. Прекрасная дева после прекрасной мессы – почему бы и нет? От клиентов отбою не было, я не успевала всех обслужить. Какой крик поднимали у церковных ворот все эти святоши и попы! Будто весь Париж из-за меня пропустил мессу! Вот уж им пришлось попотеть, чтобы меня арестовали! Требуя моего заточения, они добрались аж до самого парламента! Попы – исчадие ада. Но они сильны. И вот я здесь. В монастыре августинок в Бельвю. Теперь мой черед ходить к вечерне. А с тобой что приключилось?
– Один покровитель захотел, чтобы я принадлежала только ему. Я его обманула, заставила его раскошелиться, а потом – дудки! Он мне не понравился. Вот он и решил поквитаться со мной, заперев в монастырь, пока я не одумаюсь.
– Сколько же скверных людей на свете, – вздохнула Воскресенье, воздев глаза к небу. – А твой дружок вдобавок еще и скряга. Слыхала я, как он торговался с игуменьей о цене за твое содержание. Двадцать экю, и не больше. Именно столько платит Общество Святых Даров, чтобы меня держали под замком. На такие деньги тебе полагаются только горох да бобы.
– Негодяй! – воскликнула Анжелика, особенно оскорбленная этой последней деталью. Можно ли вообразить себе более отвратительную личность, чем Филипп! К тому же он еще и скуп! Сторговался платить за нее, как за уличную девку!
Она схватила Воскресенье за руку:
– Послушай! Ты должна вытащить меня отсюда. Вот что я придумала. Дай мне свою одежду и расскажи, как отсюда выбраться.
Однако та заупрямилась:
– Еще чего! Да и как я помогу тебе выйти отсюда, когда и сама понятия не имею, как удрать.
– Это не одно и то же. Монахини тебя знают. Тебя они сразу заметят. А меня ни одна из них, кроме игуменьи, и близко не видела. Даже если мы повстречаемся в коридоре, я им всякого могу наболтать.
– И правда, – вынуждена была признать Воскресенье. – Тебя сюда привезли перевязанной, точно колбаса. К тому же среди ночи. И сразу отнесли сюда.
– Вот видишь! У меня все шансы справиться! Давай нижнюю юбку, да побыстрей!
– Не торопитесь, маркиза, – проворчала девица, окинув Анжелику недобрым взглядом. – Похоже, ваш девиз «мне все, другим ничего». А что же за свои труды получит оставшееся за этими решетками бедняжка Воскресенье? Уж конечно, неприятности, да вдобавок, возможно, увязну еще глубже?
– А вот что. – И Анжелика, быстро скользнув рукой под подушку, извлекла оттуда нитку розового жемчуга.
Воскресенье была так поражена сиянием жемчуга цвета утренней зари, что могла лишь восхищенно присвистнуть.
– Это же подделка, да, сестрица? – в растерянности прошептала она.
– Вовсе нет. Прикинь на вес. Да возьми же! Оно твое, если поможешь мне.
– А ты не шутишь?
– Слово даю. С этим, когда выйдешь отсюда, тебе будет на что нарядиться, как принцессе, и обзавестись своей мебелью.
Воскресенье перебирала в пальцах королевское украшение.
– Ну что, ты решилась?
– Я согласна. Но у меня идея получше твоей. Подожди. Я сейчас.
Ожерелье исчезло в складках юбки. Девица вышла. Ее отсутствие длилось целую вечность. Наконец, едва переводя дух, она вернулась с целым ворохом одежды и медным кувшином.
– Уф, вредная сестра Ивонна прямо-таки вцепилась в меня. Еле от нее избавилась. Надо спешить, потому что скоро закончится утренняя дойка. К этому времени женщины из окрестных деревень приходят за молоком на монастырскую ферму. Надевай эти лохмотья, бери кувшин и подушечку. Спустишься по лестнице, что ведет с голубятни, – я тебе покажу, – а когда окажешься во дворе, смешаешься с остальными женщинами и постараешься вместе с ними выйти через паперть. Только смотри, хорошенько удерживай на голове кувшин с молоком.
План Воскресенья был благополучно осуществлен. Не прошло и четверти часа, как госпожа дю Плесси-Бельер, в короткой юбке в красную и белую полоску и облегающем черном лифе, уже шла по пыльной дороге с похвальным желанием добраться до Парижа, который виднелся там, вдали, в солнечной дымке. В одной руке у нее были башмаки – слишком большие, а в другой она несла опасно раскачивавшийся медный кувшин.
Она появилась на ферме под конец, когда послушницы, подоив коров, распределяли молоко между женщинами, которые должны были доставить его в Париж и предместья.
Проводившая перекличку старая монахиня призадумалась было, откуда взялась новенькая, но Анжелика ловко прикинулась простушкой и на все вопросы отвечала на своем пуатевинском диалекте. К тому же она изо всех старалась всучить монахиням несколько монеток, которые ей великодушно выдала Воскресенье, так что ей налили молока и отпустили.
Теперь следовало поторапливаться. Она находилась на полпути между Версалем и Парижем. Поразмыслив, она рассудила, что направиться прямо в Версаль было бы безумием. Могла ли она предстать перед королем и его двором в полосатой юбчонке какой-то девки-молочницы?!
Лучше было вернуться в Париж, к своим нарядам и карете, и, срезав путь через лес, поскорей присоединиться к королевской охоте.
Анжелика шла быстро, но ей казалось, будто она совсем не продвигается. Босые ноги натыкались на острые камни. Стоило ей надеть огромные башмаки, она оступалась и теряла их. Молоко плескалось, подушка соскальзывала с головы.
Наконец с ней поравнялась колымага жестянщика, ехавшего в Париж. Она махнула ему:
– Не подвезете ли меня, дружок?
– Охотно, красавица. За поцелуй доставлю вас прямо к Нотр-Дам.
– На это можете не рассчитывать. Поцелуи я берегу для своего суженого. Зато для ваших деток дам вам этот кувшин молока.
– По рукам! Вот ведь удача! Залезайте, девица столь же прекрасная, сколь и премудрая.
Лошадка бежала резво. К десяти часам они уже были в Париже. Жестянщик доставил ее до самой набережной. Анжелика, словно эльф, упорхнула к своему особняку, где швейцар едва не лишился чувств, увидев госпожу, одетую в крестьянские лохмотья.