Осталась позади Кубань. Широкая полоса болот, заросших камышом и чаканом, тянулась с правой стороны от железнодорожной насыпи до крутого подъема в гору. Только это была не гора, а, как говорила учительница географии, древний берег Черного моря. И вот уже наверху показались красные кирпичные дома окраины города Кропоткина.
Осталась позади плачущая мать на грязной, пропитанной нефтью платформе.
Остались позади детство и юность, подруги и друзья. Может быть, вся прежняя жизнь?
Может быть — да, а может быть, и нет. Пока что ясно одно: впереди Москва, и отступать есть куда.
2
В Москве шел снег. Сырой, холодный ветер заставлял людей, столпившихся на высокой платформе в ожидании посадки, зябко ежиться, поплотнее запахивать пальто и куртки, заматывать шарфы. В призрачном свете мутных фонарей многоголосая толпа казалась пугающе-опасной, чужой, неприветливой.
Наташа стояла на мокрой платформе, поглубже засунув руки в карманы синей болоньевой куртки, и напряженно вглядывалась в лица спешащих людей. Владимир Иванович послал телеграмму, чтобы дочь встретила ее, но вот прошло десять минут, а Ирки все не видно. А если она почему-то совсем не придет? Наташа с тоской посмотрела на чемодан и три сумки у ног: с таким багажом и до метро не доберешься. Вот беда. И холодно как! Знала бы, что в Москве идет снег, оделась бы потеплее.
На Курском вокзале все было не так, как на станции в Гирее. Удивляло, что люди здесь были одеты неряшливо. Не хуже, чем в Гирее, но именно — неряшливо. Там даже совсем бедные старики, собираясь в Кропоткин за покупками или по другим своим делам, обязательно надевали чистые пиджаки и тщательно отглаженные, пусть даже и с заплатками, брюки. Казалось, на московском вокзале все пассажиры и встречающие должны выглядеть солидно. Ничего подобного! Не Москва, а какой-то цыганский табор.
Неподалеку от Наташи у груды чемоданов суетилась бабка в замызганной куртке, джинсах, сморщенных на заднице так же, наверное, как и кожа под джинсами, и в нелепой кепке. Неужели не соображает, как глупо она выглядит? По нынешней погоде надела бы пальто с песцовым воротником, красивый платок или шапку — совсем другой человек получился бы: солидный, уважаемый, каким и полагается быть в таком возрасте. А то ведь черт-те что получается. Но говорить об этом незнакомой старухе Наташа, конечно же, не стала.
Да где же эта Ирка? Что, если и вправду не встретит? Захотелось достать из чемодана свитер, надеть, а то ведь на ней под курткой был только черный праздничный костюм да белая нейлоновая кофта. Не больно согреешься… Носильщик с тележкой, здоровенный парень в распахнутой утепленной джинсовой куртке остановился рядом.
— Что загрустила, красавица? Помочь?
— Спасибо. — Наташа помнила советы бывалых земляков, утверждавших, что в Москве задаром не помогают, с опаской посмотрела на носильщика. — А сколько это будет стоить?
— Да почти ничего, — усмехнулся носильщик. — Для тебя, можно сказать, бесплатно. Всего сто рублей.
— Сто рублей? — ахнула. — Да вы что, издеваетесь надо мной? Я целые сутки в поезде ехала за сто рублей.
— А теперь целые сутки стоять будешь. Не встретили, да? Это бывает. Если есть проблемы с ночлегом, могу помочь. Даже за бесплатно. С такой внешностью, как у тебя, в Москве можно очень даже неплохо устроиться. Нужно только места знать.
— Это ж куда вы меня хотите устроить? — сердито уставилась на нахала Наташа. — И что я там должна делать?
— А это я тебе расскажу, — самодовольно хохотнул он. — Покажу и дам попробовать.
— Отстаньте от меня! Идите туда, куда шли, и не морочьте мне голову!
— Совсем дикая, — огорченно вздохнул носильщик. — Ну, как хочешь. Между прочим, здесь сто рублей давно уже не деньги. Пачка наших паршивых сигарет червонец стоит, а приличные меньше чем за семьдесят и не ищи. Но это так, бесплатная информация.
Наташа отвернулась, всем видом показывая, что не желает больше разговаривать. Носильщик пожал плечами и пошел дальше вдоль вагонов. Двух минут не прошло, как он прошествовал в обратном направлении, толкая загруженную с верхом тележку. Посмотрел на Наташу, усмехнулся и, наклонившись к ней, негромко сообщил:
— Двести. И, между прочим, меня зовут Димой. Захочешь решить свои проблемы, спроси у любого коллеги. Будет обеспечен царский прием, красавица.
Нахальное предложение носильщика возмутило Наташу, но мысли в эти минуты были о другом. У нее, секретарши директора, оклад был пятьсот рублей в месяц, у матери — шестьсот пятьдесят. А этот бугай за десять минут зарабатывал двести. Что-то жуткое чудилось в несоразмерных труду цифрах.
Высокая курносая девушка в темных очках и с русыми прядями, выбивавшимися из-под белой вязаной шапочки, стремительно подошла к Наташе, обрадованно воскликнула:
— Вот ты где спряталась, Наташка! Наконец-то нашла тебя. Смотрю — стоит, нахохлилась. Как сирота казанская!
— Ты бы еще задержалась на час, тогда бы я точно почувствовала себя сиротой. Курской. — Все еще сердитая, Наташа обняла подругу. — Сколько можно ждать? Или ты подумала, что идешь на свидание к парню, чем дольше не придешь, тем больше он уважать тебя станет? Со мной этот номер не пройдет.
— Замерзла?
— А ты не видишь? Зуб на зуб уже не попадает.
— Не обижайся, Наташка. Твой дурацкий поезд опаздывал сперва на десять минут, потом на пятнадцать, потом на полчаса. И вдруг объявляют, что уже прибыл. Пока я добралась до платформы, он уже ушел на Каланчевку. Где этот десятый вагон искать? Пришлось идти и всех разглядывать, пока не натолкнулась на тебя. Народу — сама видишь, сколько. Вокзал!
— Ты прямо совсем — москвичка. — Наташа изумленно разглядывала подругу. Ирина была в красивой розовой куртке с капюшоном, в вельветовых джинсах, заправленных в короткие сапоги. — А очки зачем нацепила? Ты же и без них видишь хорошо.
— Они мне идут, знающие люди подсказали.
— Воображала! Вот испортишь глаза, потом жалеть будешь. Ох, ну и холодно тут у вас. Просто кошмар! Апрель месяц, а снег. Даже не верится. А у нас в Гирее — теплынь, сады цветут вовсю.
— Потому что Гирей на тысячу шестьсот километров южнее Москвы. Ну перестань дуться, Наташка! Я ужасно рада, что ты решила учиться здесь. Теперь нас двое, это здорово! Наши вещи? — кивнула она на чемодан и сумки.
— Наши, наши. — Все-таки хорошо, когда в чужом, незнакомом городе тебя встречает подруга.
— Тогда хватаем и — вперед. Я уже договорилась с соседкой по комнате. Она не возражает, что ты немного поживешь у меня. И раскладушку позаимствовала.
Ирина взяла две сумки, непроизвольно охнула.
— Что, тяжело? — поинтересовалась Наташа. — Ты взяла свои сумки, Ирка.
— Мои дорогие родители камней туда напихали, что ли?
— Много всяких банок для укрепления твоего здоровья. Владимир Иванович перечислял, с чем они, да я всего не запомнила. — Наташа взяла чемодан и третью сумку, двинулась вслед за Ириной. — Сказал, пусть не обижается на скромную передачу. Когда станешь знаменитой, будет передавать больше. Только не со мной, я и так из-за твоих сумок страху натерпелась.
— Может быть, скоро и стану знаменитой, — загадочно засмеялась Ирина. — Предлагают роль в одном фильме. Вот я сейчас и думаю: соглашаться или нет.
— Что ж тут думать, соглашайся, — посоветовала Наташа. — Передачи из дому станут увесистее, а в Гирее, как посмотрят этот фильм, так сразу и переименуют клуб спиртзавода в клуб имени знаменитой артистки Ирины Кругловой. Портрет над дверью повесят и в депутаты какого-нибудь совета выдвинут.
— Ага, выдвинут! — усмехнулась Ирина, думая о чем-то своем. — Если я соглашусь и родители увидят этот фильм, с ними же инфаркт может случиться, сразу с обоими. Тогда придется мне им в больницу передачи возить.
— Такой страшный фильм?
— Вот приедем, я тебе все и расскажу. Как там папа, все у него нормально?
— Плохо, — с лукавой усмешкой вздохнула Наташа. — Переживает. В Кропоткине, говорит, кое-кто уже на «мерседесе» ездит, а он, директор завода, — все еще на «волге». Какая ж это перестройка?
— «Волга» уже не новая, четыре года скоро будет. — Ирина приняла шутку всерьез.
…В подземном переходе было грязно и накурено. Тоской веяло от холодных кафельных стен. А люди! Небритые, нестриженные мужчины, грубо размалеванные женщины… Наташа вздохнула. Не нравилась ей такая Москва. Но, может быть, есть и другая, знакомая с детства по картинкам в школьных учебниках, по телевизионным передачам? Без глупой суеты, без наглых носильщиков… Как он смотрел на нее, как самодовольно усмехался! Неужели думал, что она пойдет с ним? Это что ж, так заведено здесь: если девушка симпатичная, то и на все должна быть согласная?
После второй чашки крепкого горячего чаю Наташа почувствовала, как приятная слабость разливается по всему телу, ноги согрелись наконец в толстых вязаных носках, которые дала Ирина. Свои-то не взяла — апрель месяц на дворе!
— Ну, рассказывай, куда же ты надумала поступать? А то меня уже любопытство разбирает.
— В Народную экономическую академию. Год учиться, потом стажировка в Европе, потом предоставят работу по специальности в солидной фирме. Ну как? Да, еще общежитие предоставляют. В общем-то, что мне и хотелось.
— Что-то уж больно все хорошо, — с сомнением покачала головой Ирина. — Даже не верится. Как бы стажировка в Европе не оказалась работой в турецком или югославском ночном кабаке. Такое теперь частенько случается.
— Типун тебе на язык! — махнула рукой Наташа. — Это же в газете было написано, а не где-нибудь на столбе.
— Сейчас что в газете, что на столбе — никакой разницы. Ой, смотри, как интересно получается: нэ-а!
— Что — нэ-а? — не поняла Наташа.
— Твоя Народная экономическая академия сокращенно будет нэ-а, — со смехом пояснила Ирина.
— А мы из нее сделаем: да-да! — решительно заявила Наташа.
— «Да-да» — это уже будет дипломатическая академия для детей академиков, — продолжала смеяться Ирина.
— Ирка! Будешь издеваться, я в тебя чувяком запущу! — пригрозила в сердцах Наташа.
— Наташка! Собираешься в Европу, а говоришь «чувяки»! Я же тебе объясняла: тапки, тапочки — вот как правильно. Учись, будущий академик, а то в Европе не поймут тебя.
— Как говорю, так и говорю. А в Европе, чтоб ты знала, людей уважают за их знания и умение, а не за то, кто как говорит. Ты тоже раньше говорила «чувяки» и хуже от этого не была.
— Представляю! — Ирина хохотала до слез. — Выйду на сцену и скажу: лакей, принеси мне чувяки! Вот умора будет, зрители от смеха на пол попадают.
Засмеялась и Наташа.
— Ты что же, девяностолетнюю старуху будешь играть, которая не в состоянии сама нагнуться и взять чувяки?
— Какая же ты все-таки дикарка, — вздохнула Ирина. — Тапочки и туфли лакеи подают принцессам, поняла? Я буду играть принцессу. Ну ладно, я вот еще о чем: ты хоть представляешь, что желающих там будет тьма?
— Думаешь?
— Уверена. Пол-Москвы уже там.
— Ух ты! — удивилась Наташа. — Этого я не знала.
— А если запишут тех, кто пришел раньше? Или, еще хуже, кого нужно — уже записали, а завтра всем остальным скажут, мол, опоздали, извините, приезжайте через год?
— Такого не может быть! — В этом Наташа была уверена точно. — Для чего же тогда на всю страну объявлять в газете?
— А-а, ничего не понимаешь, Наташка! — отмахнулась Ирина. — И объяснять тебе без толку. Да ладно, скоро сама узнаешь, что все не так просто, как ты думаешь. Зря ты в прошлом году не поехала со мной поступать в Щепкинское, заладила: Краснодар да Краснодар! В школьных спектаклях ты не хуже меня играла, да и поешь хорошо. Сейчас учились бы вместе.
Наташа вспомнила слова Плешакова о том, что Владимир Иванович перед Иркиным поступлением пригнал в Москву цистерну со спиртом и всех, кого надо, «подмазал», покачала головой:
— Я бы все равно не поступила, ты знаешь, почему.
— Потому, что ради меня тут папочка старался? Правильно, старался. Все так делают. У нас на курсе человек пять — очень талантливые ребята, артисты от Бога. А остальные — все такие, как я и ты. Как сотни других, которые не поступили. Почему отобрали их? Да потому, что папочки, мамочки, дедушки, дядюшки постарались. Так было, есть и будет. Но если бы я попросила, папа и о тебе замолвил бы словечко.
— Спасибо. Я сама как-нибудь…
— Упрямая ты, Наташка, просто ужас. Всегда такой была.
— Уж какая есть. Ох, спасибо за чай, напилась я, даже есть не хочется. А у меня же в сумке еще курица лежит, картошка вареная, яйца. Ты есть не хочешь, Ирка?
— На ночь есть вредно, оставим на завтра. Положим между рамами, не пропадет.
— А где твоя соседка?
— На репетиции, вернется поздно. Я тоже должна была репетировать, но ради тебя отпросилась.
— Вот спасибочки! А скажи, у вас же многие знаменитые артисты учились… Ты кого-нибудь видела? Ну, чтобы так, близко, как вот меня?
— Конечно. Например, недавно к нам на репетицию заглядывал Олег Меньшиков, когда-то нашим студентом был.
— Ух ты! Он такой симпатичный, так замечательно играет, мне жутко нравится. И ты его видела близко-близко?
— Он даже улыбнулся мне, — не смогла скрыть Ирина гордости.
— Ирка, если у вас будет какое-нибудь мероприятие и он тоже придет, ты обязательно пригласи меня, ладно? Очень хочется посмотреть на живого Меньшикова.
— Обязательно. Если только ты поступишь в свою нэ-а.
— А еще ты обещала про фильм рассказать, в котором тебе предложили сниматься. Он что, про ужасы? У нас в клубе тоже открыли видеотеку, Саня Салтыков и Сашка Гапоненко организовали, так я ходила, смотрела этот, как его… «Кошмар на улице Вязов». Ну, там такие ужасы понаснимали! Даже страшнее, чем «Вий», получилось.
— Видела я этот фильм, — поморщилась Ирина, — глупости.
— Ну да, глупости! Я потом ночью в туалет выйти боялась. Так в таком же предложили сниматься?
— Нет. — Ирина вздохнула и задумалась. Минуты две она молчала, потом неуверенно пожала плечами. — Это будет не фильм ужасов, а про нашу современную жизнь. С эротическими сценами.
— Это что же, ты там голая будешь бегать? — ужаснулась Наташа.
— Если бы только бегать! — опять вздохнула Ирина. — По сценарию я должна играть любовницу одного из бандитов. А бандиты, знаешь, как с любовницами обращаются? Как бандиты.
— Неужели совсем голая будешь? — недоумевала Наташа.
— А какая же еще? — Видно было, не нравится ей этот разговор. — Или ты думаешь, бандиты спят с одетыми любовницами? Перестань притворяться, Наташка.
— Нет, я все понимаю, но можно ведь снять это как-нибудь так, чтобы тебя не раздевать.
— Можно. Но сейчас это никому не интересно.
— Это что ж получается, все увидят тебя, в чем мать родила? И в Гирее киномеханики будут вырезать эти кадры, а потом фотографии делать, чтобы шофера на переднее стекло вешали? А родители? Да у них точно инфаркт случится. И не думай, Ирка, ни в коем случае не соглашайся. А потом выйдешь замуж, что скажет муж? А если дети когда-нибудь увидят тебя в таком виде? Господи, какой кошмар!
— Это для тебя кошмар, — поджала губы Ирина. — А для меня — выгодная роль. Возможность заявить о себе, понимаешь?
— Не понимаю, — вздохнула Наташа. — И, наверное, никогда не пойму. Но если без этого — никак, тогда раздевайся, я не возражаю. Ты девушка стройная, красивая, народ будет доволен.
— Вот спасибочки! Все ты понимаешь, Наташка, только притворяешься, хочешь быть лучше всех. Между прочим, и бесплатных Европ тоже не бывает, запомни.
Наташа налила чаю в перламутровую чашку, положила сахар, неторопливо размешала серебряной ложечкой, отпила глоток и посмотрела на подругу.
— Я знаю, Ирка, что время сейчас ужасное, хорошие люди живут плохо, а плохие очень даже замечательно, это и в Гирее, и в Москве. И, наверное, везде. Но вот скажи мне, зачем человеку жертвовать собой ради своих же капризов? Например, девушка думает: я такая красивая, такая умная, люблю себя — значит, должна вкусно кушать, красиво одеваться, в рестораны ходить. И для этого она себя, красивую, умную, заставляет пройти через стыд, боль, позор. Может, кто-то и подумает: ух ты, какая! Но она-то знает, что стала просто дрянью. Хорошо ей или плохо? Себя она любит или то, что о ней другие скажут?