Прятать в холодильник сделалось нечего. Как и было обещано.
Руки начали ощутимо дрожать. Оксана торопливо вызвала только что сделанные фотографии на просмотр, прокрутила телефонную память в одну сторону, в другую…
И выругалась вполголоса. Хвалёная цейсовская оптика схватила все краски и контуры — травку, цветочки, пакет, коробок, серые доски скамейки… Мурры на снимках не было. Вместо неё красовалась заготовка для кружка мягкой игрушки — связанный узлом старый чулок с криво пришитыми пуговками вместо глаз.
— Это что ж делается-то, а? — вслух пожаловалась Варенцова и обратилась к единственному существу, способному понять её до конца: — Тишка! Тишенька! Получается, какая-то тряпка нам дверь когтями разворотила?..
Рациональная часть её, та, где ум и интеллект, новые правила игры не принимала. «Пришла, называется, посоветоваться. Если ещё и окажется, что в номере на двери ванной все дыры чудесным образом заросли — умом впору рехнуться…»
— Так ведь сказано же было, Оксана Викторовна, тут магия, — рассмеялся Быстров. — Экая же вы у нас недоверчивая… Сейчас небось зарисовочку сделаете по памяти и будете Колякину звонить? На предмет консультации у Нигматуллина? Признайтесь, ведь собирались? Собирались?
Оксане захотелось его удавить. Своими руками. Немедленно. Остановило лишь чёткое понимание, что и это намерение от него вряд ли укрылось.
— Ну да, — сказала она. — Собиралась. И сделаю. А потом позвоню.
Сознавать, что тебя читают, словно открытую книгу, — удовольствие весьма ниже среднего. Зря ли никакому ребёнку не нравится слышать от матери: «Я тебя знаю лучше, чем ты сам себя знаешь!»
Правда, Оксане было некогда размышлять о психологических нюансах. Годы службы не прошли даром — в голове крутилась мысль о безопасности отечества. «Это что же получается? В местной ФСБ засели колдуны с другого стола, а в управлении „Z“ — дебилы и алконавты. Во главе с американским генералом, специалистом по зелёным человечкам. Который тоже наверняка какие-то свои цели преследует. Постой, постой, уж не с его ли подачи и не по его ли указке…»
— Да вы, Оксана Викторовна, не в курсе, — покачал головой Быстров. — Сегодня на Нигматуллина ориентировочка пришла. Он, оказывается, тот ещё герпетолог. Слово «Рифаи» вам что-нибудь говорит? Вижу, что говорит… Так вот, по этому поводу Нигматуллина разыскивают ЦРУ, Интерпол, англичане и евреи. А теперь, как выясняется, ещё и свои. Что-то он там узнал или упёр, на редкость важное… А когда в «Рифаи» разнюхали, сделал ход конём — рванул в «нашу Рашу», раскрутился по мелочи да и затерялся в океане лагерей. Правда, с концами не вышло затеряться даже у нас. Что-то всё же спугнуло его, и вчера он исчез. Как, куда, зачем и почему — один Бог знает. Колякин его уже ищет с собаками, все дороги перекрыл, розыскная рота в мыле, только без толку. Потому что, похоже, Нигматуллин никуда не уходил, а пытается отсидеться в Ареале, благо никто за ним туда не сунется. Ну и ладно, пускай себе сидит. Безумству храбрых…
«В Ареале?.. Это что ещё за Ареал?..»
— Туман сегодня с вертолёта наблюдали? — вопросом на вопрос ответил Быстров. — Ага, вижу, наблюдали. Так вот, под ним и находится этот самый Ареал, площадью на данный момент в половину Европы. Скажу так: если бы не мы, он был бы неизмеримо больше. Но и нам его глобально изолировать пока не удаётся. Вернее, уже…
Он не договорил. Со стороны свинарника раздался жуткий рёв, заставивший Оксану подпрыгнуть и в который раз пожалеть о не выложенном рядом мече. Страшно было даже представить, что за зверь мог производить такой звук. Львиный рык в Африке она слышала только по телевизору. Так вот, было очень похоже.
— Васечка кушать хочет, — поднялась Марьяна. — Пойду покормлю маленького.
Взглянула на Оксану, наверняка с лёгкостью считала её тоску по хорошему гранатомёту и неожиданно озорно хихикнула.
— Ночных кошмаров не боитесь? Тогда пошли, Васечку покажу.
Оксана заинтересованно последовала за ней…
— Атас, — только и выговорила она, осторожно заглянув в дверь. Помолчала и добавила, — Ну, здравствуй. Вот, оказывается, где ты живёшь.
Сказать, что Васечка впечатлял, значит ничего не сказать. Мурра по сравнению с ним была безобидным мотыльком, а древнегреческий Минотавр — беленьким пушистым котёнком. В свинарнике квартировал не какой-нибудь беконно-розовый домашний отъевшийся боров, а самый настоящий дикий кабан. Да какой!.. Под двадцать пудов, поджарый, свирепый, с громадными загнутыми клыками и маленькими, отчётливо разумными глазками. Светло-рыжая щетина, недобрый оценивающий взгляд, копыта сорок пятого размера и тело, напоминающее стенобитный таран… Да что говорить, перед Оксаной стоял её знакомец с лесной дороги. Тот самый, о котором она тихо гадала, перевернёт он «Ниву» или не перевернёт.
Марьяна протянула к нему руку, и требовательный рык немедленно прекратился. Васечка ткнулся ловким пятачком в хозяйскую руку, в глазах погасли красноватые огоньки, зато обнаружились длинные девичьи ресницы, а страшная пасть растянулась в самой настоящей улыбке.
— Сейчас, маленький, сейчас, умница моя, — заворковала Марьяна — Комбикорм нынче вку-у-усный…
«Понятно теперь», — подумала Оксана.
Хотя на самом-то деле всё стало только ещё непонятней.
Она вернулась к мужикам. Забелин чистил казан, и тот, кто полагает, будто отмыть от бараньего жира двадцатилитровую громадину на тагане есть нечто между сизифовым трудом и откровенным самоубийством, тот просто никогда этим не занимался. Надо всего лишь налить водички в ещё горячий котёл и пройтись щёточкой, а потом той же щёточкой лихо выплескать «за борт». Раз, другой — и чугунный кратер не только полностью чист, но и обсушен. Напоследок Забелин ласково погладил край казана:
— Ну, спасибо, дружок, уважил так уважил. Сейчас маслицем смажу…
В голосе его не слышалось и намёка на шутку, он был совершенно серьёзен.
— Ишь как вы с ним, Николай Ильич, — уже почти не удивилась Варенцова. — Как с живым.
— А он и есть живой, — словно ребёнку-несмышлёнышу улыбнулся Забелин. И вдруг подмигнул: — Вы какому-нибудь самураю скажите, что у него меч не живой. Или шофёру, который со своим грузовиком по имени-отчеству здоровается… Всё живое, и этот котёл, и щебёнка, и холодильник, и колодезная вода. Просто у каждого своя жизнь и своё место в мире. Это надо понимать, принимать и уважать… а не доказывать с пеной у рта, кто есть венец мироздания. И ещё действительно — учиться, учиться и учиться. А не распинать на радость неучам своих учителей на крестах…
Как следует обдумать услышанное Оксане не позволили кошачьи вопли, донёсшиеся из-за дома. Судя но многоголосию, рыжий и белый сообща отстаивали двор от постороннего посягательства. И, похоже, без дамского общества дело не обошлось.
— 'Гиша, Тиша, — особо не надеясь, позвала Варенцова. — Иди сюда, обормот!
Ну надо же, Тишкина хитрая рыжая морда немедленно высунулась из-за угла.
— Не беспокойтесь за него, Оксана Викторовна, — улыбнулся Забелин. — У нас тут чужие особо не ходят. Обратили внимание — ни мух, ни мошек, ни комаров?
«Вот теперь обратила. Это при том, что рядом свинарник. Ультразвуком их здесь, что ли, на корню глушат? Или опять магией?..»
Быстров поставил сушиться последнюю тарелку, вытер руки.
— Ну что, братцы, я, пожалуй, пойду, а то супруга не поймёт. — Он пожал руку Забелину, крепко, по-мужски, стиснул Оксане ладонь и направился к свинарнику. — Васенька, пламенный привет! Как морковочка? Понравилась? Следующий раз ещё принесу…
Оксана присела на скамью, заново, надеясь непонятно на что, просмотрела фотографии в телефоне. И почувствовала, как мокрым одеялом наваливается на плечи усталость. «Мурры… холодильники без шнура… туман на пол-Европы… подполковники-колдуны, беседующие с казанами, и хряки разумней всякого шимпанзе… Нет, нет, хватит, всё к чёрту. Скорей назад в номер, сменить постельное бельё и спать, спать, спать… Чтобы больше никакой мистики, чтобы Тихон мурлыкал возле щеки… чтобы приснился улыбающийся Краев. Как он там, всё ли у него…»
— Нельзя вам, Оксана Викторовна, в гостиницу, — тихо сказала подошедшая сзади Марьяна. — Оставайтесь у нас, дом большой, места хватит. Сейчас ещё попьём чайку да и на боковую. Утро вечера мудренее…
— В гостинице вы вряд ли доживёте до утра, — совершенно будничным тоном и оттого с путающей вескостью поддержал супругу Забелин. — Мурра у них далеко не последнее средство в арсенале, не справилась — такое пришлют, что даже ваш котик может не совладать. Зурру, например. А здесь, ещё раз повторю, чужая муха не пролетит.
Оксана прислушалась к себе и поняла, что уже прикидывает, с каким запасом времени нужно будет выходить на завтрашнюю встречу возле городской бани.
— Спасибо, — сказала она и попробовала улыбнуться. — Опять-таки Тишка пускай оттянется на природе. Небось заслужил…
Комнатка на втором этаже оказалась маленькой и уютной, с балконом. Шкаф, этажерка, древняя тахта, выцветшие занавески в горошек… Оксана погладила бревенчатую стену, и волна неожиданной ностальгии заставила снова смахнуть с глаз дурацкую влагу. Потом она обратила внимание на иконы. Оксана ещё помнила, где полагалось быть красному углу, — так вот, они висели в противоположном. Это во-первых. А во-вторых… Чем-то они неуловимо отличались от тех, которые предписывает богомазам церковный канон. Спроси — чем, Оксана не взялась бы внятно ответить. Но это был совершенно точно другойНиколай-угодник. ДругаяБогородица…
Оксана не сфальшивила душой и не стала креститься. Лишь с уважением поклонилась… Кому? Иконам? А может, душе, обитавшей в этих стенах? Душе, защите и покровительству которой она решила довериться?..
Подушка благоухала ромашкой и дикими травами. Снаружи в какофонии кошачьих голосов отчётливо угадывалась интонация Тихона. В свинарнике сыто и благостно похрюкивал Васечка. «На новом месте приснись жених невесте, — успела подумать Оксана. — Олег…»
Мгави Бурум. Пересадка
Прямой электрички из Санкт-Петербурга до Пещёрки не было. Нужно было пересаживаться на станции Волховстрой, но кто-то мудрый распорядился сделать так, чтобы последняя пещёрская электричка уходила оттуда минут за пятнадцать до прибытия питерской. Мгави вышел на перрон и понял, что придётся где-то коротать ночь.
«Бардак не хуже, чем в Порт-о-Пренсе, — сказал он себе, сплюнул сквозь зубы и, разминая ноги после трёхчасового стояния в вагоне, направился в зал ожидания. — Только моря нет…»
Внутри было скучно. Хныкал ребёнок-грудничок на руках у юной цыганки, спали друг у дружки на плече двое пьянчужек, на полу у стенки, уткнувшись носом в хвост, свернулся пес — лохматый и чёрный, как ночь. Счастье его, что не родился он на Гаити.
«Словно электрический стул. — Мгави устроился на деревянном, крайне неудобном сиденье, вытащил из кармана „бомж-пакет“, с хрустом принялся жевать. — Легкий ужин, такую мать, леопард меня задери.»
Радоваться и без того было особенно нечему. Дела в этой чёртовой России с самого начала пошли из рук вон плохо. Во-первых, где-то потерялась, не доехала до места встречи Белая Коза. А во-вторых, этот желторожий брюхан, эта узкоглазая вонючка, этот потный бабуин оказался предателем! Ренегатом! Он хоть и доехал до места встречи, но лучше бы тоже сгинул неведомо где. Из-за него Мгави остался без денег и документов, не говоря уже о вещах.
Эй-е, Мамба, Чёрная Мамба, жирная корова, уверенная в собственной непогрешимости! Ты засиделась в своём подвале, Чёрная Мамба, ты стала ошибаться, и это выйдет тебе боком. Только-то и знаешь: Мгави, сделай то, Мгави, сделай это, Мгави, иди сюда, Мгави, ступай туда…
Да если бы не была ты нужна Мгави, видел бы он тебя в гробу и в белой шляпке… Но теперь — всё. Потому что он узрел Путь, он уже едет в нужную сторону и будет там через каких-то десять часов. А в икру его ноги вживлён камень. Кристалл. Это очень непростой камень. Его можно слёгкостью сменять на нагубник к флейте. К священной флейте, заимствованной у деда. Затем — узнать Мелодию судьбы. Ну а уж после этого — устроить концерт. Вызвать, например, Нагов из Махаталы и дать им конкретное поручение. Для них, говорят, нерешаемых проблем нет. Эй-е, вот уж будет весело так весело… И ненаглядному дедушке, и дорогому братцу, и любимой родне, и драгоценной Чёрной Мамбе. А также разным желтокожим собакам, белым обезьянам и красным шакалам…
Русоволосая голова преображённого Мгави постепенно поникла на грудь. Ему снился Порт-о-Пренс, грязный, зачуханный и смрадный. По улицам гоняли пыль бензиново-угарные «тап-тапы», между домов сновали наглые крысы, тускло светились вонючие лампы, заправленные нефтью… Из заведений слышался визгливый резкий аромат клирина, воздух был напоён похотью, жарой, запахом пьянящего буа-кошона.
Эй-е, старое доброе время, в какую невозвратную даль ты ушло?.. Ещё вовсю перемалывал отступников Форт-Димант, болота под Ибо-Бич были забиты трупами, а из репродукторов пульсировала зажигательная меринга под названием «Папа Док на всю жизнь». Где всё это, в какой дали?.. Дом жути на площади Дес-Министрос, наводящий ужас «Оборотень», надёжные соратницы из грозной «Фиет-Лало»… А нежнейшее манго, тающее во рту, а убийственный ром-пунш, а бордели улицы Карефур, а красотки с площади Святого Петра, стоящие всего-то десять гурдов… Какими ветрами вас унесло?
Мгави даже застонал во сне. Он как бы со стороны увидел себя в былой красе тонтон-макутовского наряда: чёрный, не первой свежести костюм, чёрные с позолоченными дужками очки, чёрная же фетровая шляпа… Справа — «магнум» сорок пятого калибра, слева — липкий но долгу службы мачете, а по центру чуть ниже пиджака…
Однако всласть поностальгировать ему не дали. Что-то с силой приложило Мгави в грудь — резко, расчётливо, больно. Словно древко дедовского ассегая.
— Такую твою мать, — выругался Мгави, разлепил глаза и осёкся. — А, здрасте вам…
Перед ним стоял местный тонтон-макут. Только не чёрный, а розовощёкий и рыжеусый. Мгави вспомнил свою нынешнюю внешность и с тихим ужасом подумал: «Неужели и я теперь так выгляжу?..» А рядом с тонтон-макутом злорадно скалила экскаваторные зубы плотная — руки в боки — баба в белом переднике. Такую не взяли бы ни за какие деньги и в третьесортный дом на улице Карефур.
— Он это, Петечка, он, он, — повторяла она, многозначительно ухмылялась и посматривала снизу вверх на рыжеусого. — Он это, он, точно он. Он, он, ворюга!
Чувствовалось, что она с карателем Петечкой на дружеской ноге.
— Сейчас разберёмся, — гневно раздул ноздри тот, задышал и снова познакомил Мгави с «демократкой». — А ну, документ покажь!
Говоря так, он грозно распушил усы, страшно нахмурил брови и не забыл гордо покоситься на бабу — мол, ну как я, хорош?
— Да нечего мне показывать, украли. — Мгави всхлипнул, потёр ладонью ушиб и изобразил вселенское горе. — Всё, всё унесли, и паспорт, и ИНН, и «Визу», и «Мастер-кард». А также полис, права и фотографию жены. Ваше высокоблагородие, господин отличник милиции, не надо меня больше под дых. Я хороший. И у меня панкреатит…
Конечно, он бы мог отвести им обоим глаза, заставить убежать с криками ужаса, вынудить заблудиться в этом маленьком зале и до утра искать выход. Но не стал. Каждое магическое действие оставляет в мире тонких энергий свой след. Такой же внятный и чёткий, как отпечаток пальца или капля крови, полная ДНК. А то, что за ним уже шли, для Мгави не подлежало сомнению. Иных последствий предательство желтобрюхого иметь не могло.