— А ты нашел колдуна, — отвечаю я, глядя прямо в его безумные синие глаза. Глаза нашего отца.
— Было бы желание и немного денег, — не без хвастовства отвечает он. — Раздобыл в Теплых землях. Настоящий кудесник.
— Ты всегда умел добиваться своего.
— А ты никогда не умела останавливаться, — возвращает он.
Зачем все это? Для чего бессмысленный разговор, если каждый знает, каков исход у этой встречи?
— Что ты сделал с Артуром? — спрашиваю я. Мозг лихорадочно ищет выход, но наталкивается лишь на обреченность. Здесь нет ни единой живой души на тысячу верст вокруг. А даже если бы и были — нужно настоящее чудо, чтобы остановить Логвара, когда он что-то задумал. Кому как ни мне это знать. — Ты убил его?
— Что? Убил? — Брат буквально взрывается от хохота. — Он приполз ко мне на коленях, твой сладкий благородный мальчишка, и умолял простить его упрямство и взять под свое крыло. Думаешь твой мертвый любовник единственный, кто обладает властью влиять на людей?
— Думаю, ты врешь, — шиплю я. — И еще, что ты подонок и урод, и я с радостью посмотрю, как Раслер вскроет твое брюхо и подвесит на еще теплых кишках.
Это сильнее меня. Ненависть обжигает так сильно, что ее подобно кипятку невозможно удержать во рту. И я говорю, хоть знаю, что расплата за эту безумную смелость будет слишком высока.
Глава одиннадцатая: Мьёль
Логвар смотрит на меня так, будто я превращаюсь в ядовитую змею. Удивляется — и восхищается. Никогда раньше не видела его таким. И мне страшно от того что этот новый Логвар совершенно непредсказуем.
— Повтори это еще раз, любимая сестричка, — почти ласково требует он и наклоняется к самым моим губам.
Я с наслаждением плюю ему в лицо. Не раздумывая и не анализируя последствия, просто делаю то, что надо было делать всякий раз, как он прикасался ко мне. Сейчас от этих воспоминаний зудит кожа, кажется, что даже мягкая нижняя сорочка трет, словно грубая мешковина.
Мучитель заносит руку и наотмашь бьет меня по лицу, продолжая удерживать за волосы. Лишь поэтому я не падаю, хоть удар большое похож на столкновение с каменной стеной. Выждав пару мгновений, бьет снова, на этот раз по другой щеке. Опять и опять «учит» меня смирению крепкими, вышибающими дух оплеухами. И останавливается, с нескрываемым наслаждением рассматривая мое лицо.
— Ты такая красивая сейчас, — шепчет больной ублюдок и ладонью поглаживает мои пылающие щеки. — Такая послушная, такая покорная. Я могу часами любоваться тобой, любимая сестренка. Жаль, что у нас совсем нет на это времени.
Пока я пытаюсь задержаться в реальности, отчаянно хватаясь взглядом за деревья и безлунное небо, Логвар утирается и как животное нюхает растертый по ладони плевок.
— Знаешь, Мьёль, я был так рад, что ты не последовала за нашим отцом. Почти поверил, что могу рассчитывать на помощь своей убогой сестры. Был уверен, что наконец ты исполнишь свое предназначение.
— Больной ублюдок, — хриплю я в ответ. — Я бы никогда…
— Тссс, моя хорошая, — он прикладывает палец к мои губам и послабляет хватку в волосах.
Я падаю в снег, окунаюсь в благословенную прохладу. Возможно, Логвар сжалится и оставит меня умирать? Смешно, ведь кому как ни мне знать, что это существо не способно на жалость и сострадание. Он даже птиц подстреливал так, чтобы гончие приносили их еще живыми, а потом мог долго упиваться их предсмертной агонией. Это продолжалось часами.
Логвар опускается на колени в снег, приподнимает меня и снова улыбается.
— Артур теперь мой союзник, Мьёль, — с садистской откровенностью шепчет он. — Он взял в жены мою старшую дочь, и я лично проследил за тем, чтобы их союз был скреплен на брачном ложе. Знаешь, кажется, ему это даже понравилось. Не заметил, чтобы он морщился.
Артур женился на Сигги? Ей же всего одиннадцать.
— Тогда вы друг друга стоите, — отвечаю я. Просто удивительно, как инстинкт самосохранения до сих пор не стер рот с моего лица, не лишил возможности говорить. Или мне просто хочется подвести Логвара к той черте, переступив которую он перестанет сдерживаться и просто убьет меня?
Но, Северный ветер, мне так хочется жить. Даже сильнее чем в то утро, когда отец добровольно отдал свою жизнь ледяным объятиям Грида. Ведь где-то там, позади, остался мой дом и мужчина, который позволял мне быть собой. Который был жесток со всем миром, но нежен и ласков со своей нелюбимой женой. И то, что происходит сейчас — божий промысел. Они наказывают меня за слепоту и гордыню, за то, что позволила предрассудкам ослепить себя ненавистью.
Смех. Я скорее чувствую его, чем слышу. Он медленно растекается по моим легким, мягкой лавиной сминает скулеж боли. И то, как Логвар меняется в лице, красноречиво свидетельствует о моей победе. Даже если он предаст меня самой мучительной из возможных пыток — он все равно уже потерпел поражение. Наш отец любил говорить, что нельзя выиграть у противника, который готов умереть в любую минуту. Потому что, лишь примирившись с гибелью, мы превращаемся в настоящих смельчаков.
— Прекрати это немедленно, — рычит Логвар, хватая меня за плечи. Трясет, словно набитую пухом подушку, но лишь подстегивает смех. Теперь я хохочу так громко, что даже луна выглядывает из-за снежных облаков, чтобы поглазеть на это зрелище. — Заткнись!
Логвар сжимает кулак, заносит его для последнего проявления «братской любви».
«Ну же, — мысленно умоляю я, — ударь меня снова, избавь от мучений».
Я закрываю глаза, представляю себя бесплотным призраком, которого не удержать плотью и костями, который волен не идти — но плыть по воздуху, парить над заснеженными кедрами и соснами.
И я знаю, куда пойду.
Мне ни за что не вспомнить момент удара, но я точно знаю, что он был. Логвар протаранил мой висок, взбудоражил последние беспомощные попытки цепляться за жизнь. Словно сквозь сон чувствую, как каждая мышца в теле наполняется легкостью, как неведомая сила поднимает меня на ноги, вырывает дух из бездыханного тела. И я вижу, как Логвар меняется в лице, когда понимает, что меня больше нет.
— Мьёль… — хрипит он, сжимая мое лицо в ладонях. — Мьёль, пожалуйста. Очнись. Мьёль, Мьёль… МЬЁЛЬ!
Его крик полон боли и отчаяния, руки беспорядочно шарят по мертвому телу, ломают кости в бесплотных попытках оживить сестру. Запах и вкус боли, что разрушает его уродливую душу, сладок и приятен. Слаще заморских фруктов в терпком меду. Это приятно и необычно одновременно. Логвар — и вдруг рыдает над телом ненавистной сестры? Разве не эта беспощадная тварь каждый день своей жизни доказывала, что мое единственное предназначение — долгая и мучительная смерть в угоду ее извращенным фантазиям?
Логвар поднимает тело на руки, пытается встать, но падает, словно ноша непосильно тяжела. Еще одна попытка — и снова падение, но на этот раз его рот изрыгает проклятия на головы провидения и судьбы. Боги, он в самом деле думает, что в моей смерти повинны не его собственные руки?
— Я не отдам тебя ему, — шепчет Логвар. Он все-таки встает, но едва переставляет ноги. Осматривается, как будто не понимает, где оказался. — Ты — моя. Только моя. Боги послали тебя мне в дар, и даже мертвая ты будешь лишь моей. Навсегда. Наш союз скреплен кровью и узами, которые даже богам не разорвать.
В этом голосе так много страдания, что его можно черпать ложками, резать, словно джем и смаковать. Я иду точно по следам брата, хоть теперь в этом нет необходимости — мой дух бесплотен, ни единое действо не может выдать мое присутствие, даже если я буду орать ему в ухо всякие гнусности.
Он, придерживая мое мертвое тело одной рукой, взбирается на спину лошади, прижимает к себе, словно ребенка. Пускает коня быстрой рысью, и я лечу за ним. Что он собирается делать с моим телом? Как еще надругается?
Дорога долгая и путаная, и я почти не различаю пути. Отчаяние примерзает к лицу Логвара, срастается с ним, словно смертельная порча. Его глаза становятся белесыми, рука, что обнимает мое мертвое тело, постоянно дрожит, но не от холода.
Когда невидимый палач вскрывает северную ночь, и та кровоточит горизонтом, мы выезжаем к одинокому озеру в густой чаще мерзлого леса. Я осматриваюсь, потому что это место выглядит и знакомы, и незнакомым одновременно. Возможно, оно приходило ко мне во снах?
— Мьёль, — Логвар предпринимает последнюю попытку вдохнуть жизнь в то, что давно умерло: гладит ее по голове, всхлипывает, словно потерявшийся младенец. — Ты не можешь быть такой жестокой. Ты… все, что у меня есть.
Даже жаль, что мои руки больше не способны удержать ничего тяжелее воздуха, иначе я подобрала бы камень и с радостью размозжила ему голову, чтобы посмотреть, как гниль из башки зальет уродливое лицо брата. Что за метаморфозы?
Он снимает тело с лошади и как-то нарочито торжественно несет его к кромке озера. Опускает в снег, словно боится, что оно еще способно чувствовать холод и замерзать. Потом снимает болтающийся у пояса меч и начинает остервенело колотить рукоятью по толстому льду. Это кажется настоящим безумием, но с каждым ударом льдистая гладь поддается все больше и больше. И вот уже в несокрушимой толще векового льда есть первая дыра, которая становится все больше с каждым новым ударом. Но Логвар не успокаивается на этом, лишь изредка замирает, чтобы оглянуться на мертвое, уже закоченевшее тело. Словно спрашивает: «Ты в самом деле не шутишь, убогая? Ты умерла?»
Я уже знаю, что он задумал, и эта мысль замораживает мою храбрость. Но что я теперь? Лишь безвольный призрак, тень себя самой, которая может лишь молча наблюдать. Возможно, было бы лучше сбежать прямо сейчас, полететь туда, куда так отчаянно рвется душа. Но… что-то удерживает меня, не дает закрыть глаза от последнего ужаса. И я, словно завороженная, жду финала этой печальной ночи. Есть что-то фатальное в том, что мои одинокие похороны торжественно примет лишь безмолвный рассвет.
Логвар отбрасывает меч в сторону и снова припадает к моему мертвому телу. Шепчет что-то в волосы, с безумной заботой втирает снег в пряди. А потом берет ее на руки и, скрипя зубами, будто ему нестерпимо больно, медленно опускает в ледяную воду.
Я содрогаюсь от того, как холод наполняет мою бестелесную оболочку. Это невозможно! Я — всего лишь неупокоенная душа и не могу чувствовать боль. Хватаю себя ха плечи, растираю кожу в попытках согреться, но бес толку — мои конечности коченеют, а по мере того, как мертвое тело идет ко дну, невидимые нерушимые цепи тянут меня следом. Мы все еще связаны, хоть это противоречит всем божественным догматам.
Ничего не помогает. Собственное тело утаскивает меня в прозрачную темноту озера. Я захлебываюсь, открываю рот в безмолвном крике. Кого я обманываю? Никто не придет на помощь. И по какой-то злой иронии небесных владык единственная живая душа, что провожает меня в царство Костлявой — моя старший брат Логвар. Самое мерзкое, безжалостное и ненавистное мне существо на всей земле. И… он плачет, дрожит. А мертвая я, словно насмехаясь над его болью, протягивает руку и распахивает глаза. Я знаю, что мое тело мертво и вот-вот затихнет мой дух, но этот последний жест кажется таким одушевленным, как будто в этой истерзанной оболочке в самом деле осталась крупица жизни.
Логвар отчаянно скулит, падает на колени и засовывает руку в воду по самое плечо. Слепо хватает воду, пытается поймать замерзшие синие пальцы. Но уже слишком поздно. Для меня и для него.
И последней искрой угасающего сознания я вдруг понимаю — вот она, его кара. Сколько бы лет жизни не отмерила ему Паучиха, он до последнего вздоха будет видеть мертвую ладонь, которую так и не смог поймать. Во сне и наяву я стану его самым страшным кошмаром, ведь он будет ждать каждой нашей встречи, чтобы увидеть меня еще раз.
Я — тот яд, что отравит каждую каплю жидкости в его кубке. Он будет умирать от жажды и умирать, утоляя ее.
— Я проклинаю тебя собой, — как древнее заклятие шепчу из глубины.
Бесцветные глаза Логвара на миг заливает синева, ведь мы оба знаем — он услышал.
Потому что даже смерть бессильна против последней воли мертвых костей.
Глава двенадцатая: Мьёль
Я так счастлива утонуть в тихой спокойной сиреневой глубине его глаз. Никогда в жизни мне не было так спокойно и хорошо, как сейчас. Возможно, я лишь для этого родилась на свет? Чтобы, распрощавшись с жизнью, стать тенью моего безумного Наследника костей? Мне так хочется сказать ему об этом прямо сейчас, когда он смотрит на меня сверху вниз и опять кусает губы. Но наше молчание так безупречно и идеально, что я готова умирать снова и снова, если всякий раз Раслер будет встречать меня в обители Костлявой. Как в сущности ничтожно мало нужно для счастья?
— Мьёль? — Он наклоняется ближе, дует мне на кончик носа, и я морщусь, словно разбуженная кошка. — Хватит спать.
Я мотаю головой по подушке, смеюсь и пытаюсь увернуться от странной нежности.
И вдруг понимаю, что что-то не так.
Точнее — все совсем не так.
Я пытаюсь сесть, но резкая боль в виске крушит реальность. Со стоном падаю в мягкие объятия постели.
— Где я? — Мой голос такой тихий, что Наследнику костей приходится лечь рядом. Он бережно поворачивает меня к себе, прижимается холодным лбом к моему лбу. Несколько минут мы просто слушает непонятный разговор наших сердец, а потом я спрашиваю снова: — Почему я здесь?
— Почему ты в моей постели? — уточняет он с загадочной улыбкой.
— Я ведь умерла! — Мне не сдержать крик, хоть он едва ли громче птичьего чириканья за окном.
— Ты упала с лошади, моя королева, — отвечает он, чуть хмурясь.
Конечно, я упала с лошади, потому что бесовский олень выскочил на дорогу! Перед мысленным взором мелькает череда картинок: как я сбегаю из замка, прыгаю в седло, вся наполненная предвкушением встречи с Артуром. Как конь уносит меня все дальше в лес. Образы так реальны, что никак не могут быть плодом моего воображения.
— Но потом… Когда я встала…
Властным жестом Раслер велит мне молчать. И я подчиняюсь. В конце концов разве так плохо, что все ужасы минувшей ночи были лишь очень похожим на явь сном?
— Ты упала с лошади, Мьёль, — снова, теперь уже более жестко, повторяет Наследник костей. — Попыталась встать, но там были волки и конь взбесился.
Он как бы невзначай поглаживает мой висок, отчего по телу растекается волна тупой боли. Я жмурюсь так сильно, что за закрытыми веками словно праздничные фейерверки вспыхивают алые искры.
Теперь я, кажется, припоминаю. Неясные тени в лесу, волчий вой, испуганное ржание коня, блеск подков. Удар. И оглушительная пустота.
— Как ты нашел меня?
К моему огромному облегчению Раслер перестает хмуриться, но снова пресекает мою попытку сесть. Правда способ, который он выбирает на этот раз, заставляет мое несчастное сердце биться так сильно, что мне становится стыдно. Раслер обнимает меня, тянет к себе и обволакивает уютным теплом. Какое-то время мы лежим так не в силах разрушить прекрасный момент. Он тонок, как паутина, только тронь — и не останется ничего.
— Прости, что позволил тебе уехать одной, — говорит он с болью. — Подумал, что тебе нужна свобода.
— Я хотела сбежать, — быстро, пока он не продолжил, признаюсь я. Чувствую ладонью его тяжелый вздох и, забыв обо всем на свете, приподнимаюсь на локтях, заглядываю в сумасшедшие сиреневы глаза. В них — мое спасение. — Я думала, что не нужна тебе. Артур… написал мне.
Раслер моргает, как бы говоря, что в моем признании для него нет ничего нового. Конечно, ведь он хозяин этого места, каждая тень рассказывает ему, куда исчезает свет погасшей свечи.
— Зачем ты поехал за мной?
— Потому что ты — моя королева. — Его ответ прост и незамысловат, как молодое яблочное вино, и дурманит точно так же. — Пообещай мне, что больше никогда…
Он замирает на полуслове, и я чувствую, что все его тело натягивается, будто струна на лютне. Он пытается справиться с болью, даже делает неловкие попытки отвести мою руку, но боль так сильна, что мой король громко стонет и выгибается мостиком. Фиолетовый туман вскипает поверх перчаток на его ладонях, просачивается на простыни и одеяла, оставляя после себя уродливые чернильные разводы, которые тут же исчезают.