Ударив маленького, тянувшего к Амиру ручки, она закричала на него:
— А ну-ка, убери руки от господина! Глупое, безмозглое животное! Вы бесполезные и никчемные существа! Сколько вы сегодня заработали?! — Заглянув в железную банку, в которой не звенело и нескольких медных грошей, она хотела ударить мальчика, уже занесла руку, как Амир схватил ее за запястье, поморщившись от отвращения.
— Господин! — зачастила женщина, улыбнувшись ему, как она по-видимому считала, соблазнительно. — Вы что-то хотите? Может быть, вас ублажить?
И, к изумлению и омерзению калифа, задрала подол его бурнуса, намереваясь прямо здесь добраться до завязок его шаровар и… Амир в шоке отскочил от нее, едва не упав, но наткнулся спиной на грудь Касима и с облегчением почувствовал, как сильные руки обнимают его за плечи.
— Это твои дети? — спросил он, прижимаясь спиной к груди мужчины.
Когда женщина кивнула, Амир закрыл глаза, борясь с желанием надавать ей пощечин.
— Я забираю их.
— Но господин, как же… Они помогают мне… — залебезила нищенка, упав ему в ноги и пытаясь обнять их, но Амир брезгливо оттолкнул ее носком своего туфля.
— Вот. — Он вытащил из складок своей одежды кошелек и швырнул ей десяток золотых монет, не заметив, как загорелись глаза у уличных воров, прятавшихся здесь за каждым углом. — Касим, Заин, возьмите детей.
— Ты забираешь нас? — робко спросил семилетний малыш.
Амир кивнул.
Заин почему-то подчинился и взял за руку старшего. Касим взял на руки сразу двух мальчиков. Они пошли дальше, оставив женщину позади считать монеты. Заин теперь смотрел на калифа иначе, впрочем, как и Касим, взгляд которого менялся уже давно, но Амир этого почти не замечал.
Остаток пути до самого нищего квартала прошел без происшествий, если не считать того раза, когда на них попытались напасть несколько каких-то оборвышей. Касим разобрался с ними довольно быстро, оставив баюкать сломанные руки и разбитые носы. Заин невольно посмотрел на мужчину с еще большим уважением.
Наконец они подошли к обветшалому, наполовину рухнувшему зданию. Дыры в нем были занавешены каким-то тряпьем.
— Я пришел! — произнес Заин, заходя внутрь. Амир огляделся.
Тут было темно, горели лишь несколько жалких свечных огарков. Драные подстилки на голых камнях, пыль… И всюду ютятся дети самых разных возрастов, испуганно прячась от чужаков за камнями и наполовину обрушившимися стенами.
— Не бойтесь, — сказал Заин. — Они не причинят вам вреда.
Заметив с огромным мужчиной, покрытым шрамами, еще детей, ребята робко вышли на свет, обступив Амира и Касима со всех сторон. Калиф растерялся. Десятки голодных, потухших глаз смотрели на него. И в каждом теплилась надежда, надежда на лучшее будущее. Одно дело — взять троих малышей во дворец, накормить досыта и пристроить их… И совсем другое — когда их тут больше одного десятка.
— Видишь это, калиф? — насмешливо произнес Заин. — Вот она, суровая реальность вне стен твоего золотого дворца, где тепло, уютно и сытно. Как она тебе? Нравится?
Амир в растерянности покачал головой, невольно сжимая руки в кулаки. Он бывал только в богатых районах своего города, и то мельком, когда ехал на Нижний или Верхний Рынок. Столица представала его глазам радужной, яркой и прекрасной, но он никогда и помыслить не мог, что существует такая ужасная изнанка… Рашид всегда уверял его в том, что в его царстве все прекрасно и хорошо, и не стоит его повелителю утруждать себя заботами о всяких пустяках, с которыми он может справиться и сам. Калиф занимался лишь тем, что подписывал какие-то документы, которые совал ему визирь, да вершил дела в зале суда. Но там, по крайней мере, он руководствовался только своим разумом, и никакой гнусный, подлый…
Все, что он увидел сегодня, стало для него настоящим потрясением.
— Я не знал… — подавленным голосом произнес он.
— И что же ты будешь делать, о великий калиф? Чем ты нам поможешь? — спросил Заин, глядя на него.
И не только он смотрел на него выжидающе. Эти трое детишек, которых он сейчас подобрал на улице, Касим, и все эти голодные, брошенные дети, воспитанные улицей, все они смотрели на него, ожидая решения. Некоторые из них смотрели со злой насмешкой, кто-то с надеждой, а кто-то со страхом, были и такие, кто вообще никак не отреагировал на появление самого калифа в этом обветшалом квартале… Такими оказались те, кто потерял всякую надежду.
— Я… — Голос Амира пресекся, и он сжал зубы. — Я построю для вас дом, — тихо произнес он. — Дом для брошенных и сирот, для отверженных и одиноких. Вы не останетесь жить в этом здании, которое вот-вот обвалится.
— Дом? — подал голос кто-то из малышей. — Правда? Вы действительно сможете забрать нас отсюда и сделать нашу жизнь не такой ужасной?
У Амира ком стал в горле, и он лишь подавленно кивнул.
— Но вы калиф… Разве вы сдержите слово? Вы не лжете? — наивно спросил кто-то из ребят постарше. — Знатным людям всегда было плевать на нас!
— Я обещаю, что сдержу слово! — повысил голос Амир. — Завтра же вас всех заберут отсюда. Я пришлю за вами стражу, и вас переселят…
Амир пока еще не знал, куда, и как за такой короткий срок сможет организовать постройку дома для сирот, но уже был полон решимости воплотить свою задумку в жизнь.
Глаза детей засияли такой надеждой, что он невольно почувствовал себя каким-то волшебником. Каково это — стать тем, кто будет вершить для них лучшее будущее? Стать их спасителем и чудом? Ведь так легко пообещать, так легко поселить это хрупкое, нежное чувство — надежду, в одиноких сердцах…
— Ты уверен, что справишься? — неожиданно тихо спросил Касим, наклонившись к нему.
— Да, — твердо ответил калиф. — Я сделаю это.
========== Доверие ==========
Вернувшись во дворец, Амир первым делом велел позвать в кабинет нового казначея Исама и капитана своей стражи. Затем он приказал слугам умыть и накормить найденных в трущобах малышей, а сам пока заперся в кабинете с Исамом, Расулом и Касимом.
Объяснив им ситуацию, Амир стал ждать предложений. Сегодня, собственными глазами увидев ситуацию в своем царстве, он загорелся желанием поскорее исправить все, что натворил Рашид. Впрочем, он не был до конца уверен, что это стараниями Рашида в его городе появился такой район, как трущобы. Но он намеревался изменить этот район. Правда, калиф пока не знал, как это сделать, но зато он знал, с чего ему начать.
— Нам нужно найти здание, которое можно было бы сделать приютом для сирот, — объявил Амир, требовательно глядя на Исама.
Тот под этим взглядом попеременно то бледнел, то краснел, раздуваясь от гордости, что сам калиф просит его совета, и в то же время трясясь от страха сделать что-то не так.
— М-м-может быть, надо освободить какое-нибудь здание в центре? Там полно всяких ненужных… — начал было он бессвязно, — для красоты… стоят.
— В центре? Но это же глупо, — вмешался Касим. — Детям будет неуютно находиться в центре на виду у вашей знати.
Амир покосился на него, не сумев оставить незамеченным тот факт, что Касим не относил себя к знати, к которой, вне всякого сомнения, принадлежал сам калиф. Он сказал «вашей». И отчего-то Амиру стало стыдно и немного больно. Только сейчас он вспомнил, что Заин сказал тогда: «Уличный всегда узнает уличного по глазам». И Касим никак не опроверг это его заявление. Неужели… неужели его Касим тоже вырос в трущобах, в этой ужасной, неимоверно угнетающей обстановке…
— Не лучше ли выбрать какой-нибудь тихий район, где они смогут чувствовать себя более раскованно? — продолжал меж тем Касим.
— Почему бы не сделать приютом тот самый особняк, который Рашид купил для своей любовницы? — предложил вдруг Расул. — А что? Я видел его. Мы с моими ребятами обследовали его вдоль и поперек, это довольно большое здание, так что оно вполне может вместить и тридцать-сорок человек. Да даже пятьдесят поместится. На первую пору хватит, а потом можно будет пристроить левое и правое крыло.
— Исам? — Амир перевел взгляд на молоденького казначея.
Тот опять затрясся как кролик, в то же время не в силах скрыть, как он польщен, что калиф спрашивает его мнения.
— Я д-думаю, это разумное предложение, — промямлил он. — В южном районе почти нет знати, никто не сможет бросать на сирот косые взгляды, я думаю, они будут чувствовать себя там вполне комфортно.
Сказав это, Исам выжидающе посмотрел на калифа, надеясь, что не ляпнул что-то глупое и не разочаровал калифа.
К его облегчению, калиф одобрительно кивнул, но в свою очередь выжидающе посмотрел на Касима, безмолвно спрашивая его мнения.
— Отличная идея, — поддержал казначея телохранитель калифа.
— Значит, решено, — произнес Амир, поднимаясь с кресла. — Исам, выдели средства для того, чтобы портные пошили одежду для детей. Отправишь их снимать мерки завтра. Расул! — Он наклонился вперед, заглядывая в глаза капитану своей стражи. — Я хочу, чтобы ты немедленно послал отряд стражников в особняк и подготовил его к прибытию детей. Возьми с собой также слуг и поваров. Дети голодны. И побольше одеял и других вещей, которые могут им понадобиться. Проследи, чтобы все было сделано до утра, потому что утром я желаю, чтобы дети уже устроились в своем новом доме. И еще, там есть большой двор и сад, верно?
— Да, мой повелитель, именно так. Вполне большой сад и обширный двор.
— Замечательно. Исам, пусть во дворе построят детскую площадку и качели. О расходах отчитаешься мне лично. Распиши каждый пункт, куда и сколько на что потрачено. Ясно?
— Д-да, мой повелитель, — низко поклонился Исам.
— Великолепно. Тогда вы оба свободны. — Амир коротко усмехнулся. Да уж, Расулу предстоит беспокойная ночка. До утра оставалось всего шесть-семь часов.
Казначей и капитан стражи поклонились и вышли из кабинета калифа. Амир снова опустился в кресло и устало откинулся на спинку, прикрыв глаза. Буквально через секунду он почувствовал на своих плечах пальцы Касима, которые начали мягко разминать их.
— Ммм… — Калиф замурлыкал от удовольствия и запрокинул голову, безмолвно требуя поцелуя.
И он, конечно же, немедленно получил его: теплые губы накрыли его рот, и язык верного телохранителя властно скользнул внутрь. Это уже стало для него таким привычным, что Амир не представлял себе, как жил раньше без этих хозяйских прикосновений и поцелуев, которые были ему так желанны.
Калиф поднял руки, обвивая шею своего раба, и с жадностью ответил на поцелуй, чувствуя, как усталость этого дня мгновенно растворяется в пламенном желании, жидким огнем струится по его венам.
— Отнести моего господина в спальню? — интимным шепотом поинтересовался Касим.
— Ммм… не дотерплю до спальни, — капризно покачал головой Амир. — Иди же ко мне.
Мужчина безмолвно приподнял бровь, но уступил прихоти своего калифа и, легко подняв его с кресла, усадил на край стола, властно раздвигая его бедра. Амир едва не застонал, когда почувствовал это, довольный тем, как бесцеремонно обращается с ним его раб. Это заводило, заводило так, что он забывал обо всем на свете. Он приподнялся, когда Касим задрал его бурнус, чтобы снять его через голову, и вытянул руки, помогая разоблачить себя от лишней одежды. Та же участь постигла его шелковые черные шаровары. Он тряхнул ногами, и маленькие, расшитые жемчугом кожаные туфли упали на пол, соскользнув с его миниатюрных ступней. Туника полетела прочь вслед за серой накидкой. Оставшись совершенно обнаженным, калиф потянулся к своему любовнику, жаждая объятий и поцелуев, но Касим с улыбкой присел на корточки, шире раздвигая его ноги, и принялся покрывать поцелуями низ живота. Калиф восторженно застонал от блаженства, откидываясь назад и упираясь в стол позади себя руками.
Касим закинул его ноги себе на плечи, вырисовывая кончиком языка чувственные узоры на его коже, скользя все ниже и ниже, заставляя калифа дрожать от предвкушения и легкого наслаждения.
Ему нравилось, что его миниатюрный любовник везде гладкий, нежный и шелковистый. У Амира не было волос внизу живота, потому что он всегда пользовался какими-то кремами, которые не позволяли им расти, и почему-то эта гладкость неизменно возбуждала мужчину еще больше. Хотелось ласкать и ласкать его, превознося это божественное, хрупкое тело губами, ртом, руками… Срывая с губ калифа все новые и новые стоны удовольствия, пока он не забьется под ним в исступленном экстазе.
И Касим ласкал его ртом, заглатывая до основания небольшой член, затем спускаясь ниже, чтобы уделить внимание сладкой расселине меж ягодиц. Неизменная отзывчивость его царственного любовника, его неудержимая страстность, порывистость, взаимный огонь желания, так откровенно плескавшийся в нефритовых глазах, всегда находил отклик не только в теле, но и в душе мужчины, зажигая его жарким пламенем уже не вожделения, но чего-то гораздо большего. И после каждого их любовного поединка оно никуда не исчезало, как раньше, а лишь на время унималось, тихо тлея где-то в груди и вспыхивая каждый раз, когда Касим смотрел на него.
Он больше не был рабом калифа, он был рабом собственных желаний, заложником своих чувств, которые столь внезапно, незаметно для него самого расцвели в его душе. И даже сам оттенок его прикосновений к телу калифа теперь изменился: его ласки стали чуткими, еще более чувственными, нежными, тягуче-медленными, такими, словно в них он отдавал самого себя.
И Амир не мог этого не заметить, дрожа от какого-то доселе ему незнакомого чувства, сам не замечая, как смотрит на Касима в такие моменты. И от его взглядов можно было сойти с ума. Когда кончики пушистых стрелок его ресниц дрожат, медленно приподнимаясь и обнажая взгляд темно-зеленых хризолитовых глаз, в которых плещутся кипучая страсть и нежность, в таком обворожительном, сводящем с ума, ярком, вожделенном коктейле невозможно устоять.
Он прижимал его к себе так отчаянно, когда Касим лежал на нем, двигался в нем, вместе с ним, растворяясь в нем, что его тело говорило за него самого, признаваясь в любви каждым встречным толчком, раскрываясь ему навстречу не похотливо, как раньше, а радостно и охотно. Амир больше не пытался напомнить ему, кто его хозяин, и даже здесь, в постели, будучи снизу, не боялся потерять свое положение господина, не пытался унижать колкими словами или приказами, он просто охотно следовал за ним на всё новые вершины блаженства, куда каждый раз его вел Касим, даруя свой собственный маленький цветущий рай. И теперь калиф знал, что никогда и ни за что на свете не откажется от этого рая, потому что только с Касимом он смог его постичь, только с ним он мог до него добраться.
И когда Касим опрокинул его на стол, скинув на пол кипу бумаг, которые разлетелись белыми перьями по всему кабинету, Амир лишь обнял его покрепче, обхватывая ногами его талию и с восторгом встречая горячую плоть, медленно проникавшую в него.
Калиф тихонько постанывал, спрятав лицо в изгибе шеи своего господина и раба, любовника и друга, запутавшись тонкими пальцами в черных, как сама бездна, волнистых прядях, подаваясь бедрами навстречу каждому его толчку, пока ослепительная волна удовольствия не окунула его в их общий, личный маленький рай вновь.
— Что имел в виду Заин, когда сказал, что уличный узнает уличного по глазам? — спросил Амир, сидя на коленях у своего телохранителя, который расположился в кресле и теперь сыто жмурился после пережитого наслаждения.
— Не знаю.
Амир запрокинул голову, чтобы видеть его выражение лица.
— Ты мне лжешь, — надув губы, заявил он.
Касим не выдержал и рассмеялся, потянувшись к нему за поцелуем, но калиф приложил к его губам свою ладошку и отвернулся.
— Не поцелую, пока не скажешь!
— Но я действительно не знаю.
— Нет, ты знаешь! Ты смотрел на этого мальчишку так… как будто… Как будто пытался что-то вспомнить! Что-то важное. Я видел.
— И ничего-то от тебя не скроешь, — фыркнул Касим, откинувшись затылком на спинку кресла. — Ты же знаешь, что я потерял память еще до того, как оказался у того работорговца. Так что я действительно ничего не помню.