- Покормишь его кашей и мясом с овощами… - заметив мой дикий взгляд, ещё, сука, ехидно добавил. – Если не обосцышься и не сдохнешь от страха.
- Ты ещё пожалеешь об этом, - прошептал я, вкладывая в эти слова не просто ненависть и всю злость, ещё и безысходность. - …тупой имбецил…
- Я уже жалею, что сразу не выкупил эту грёбанную квартиру у этого нарика-Веника. Проблем было бы меньше на одну звенящую дрянь! - процедил имбецил, кривя свои губы. – Так что развлекайся, голубок!
Собрав свои шмотки, этот урод свалил, на этот раз оставляя меня наедине с псиной-убицей.
***
Со злостью хлопнув дверью, Быков зашёл к себе, чтобы переодеться. Терпение закончилось, а ещё нужно ехать в питомник, потом в больницу - обработать раны, прокапать хрень какую-то и заново кое-что подштопать. Пара швов разошлись, когда эта дрянь локтём своим заехала.
Ночью пожалел «мальчика», стерпел, думал же, что порвал дрянь, а зря. Надо было трахнуть и оставить на ночь со Спайком, чтобы поумнел. Яд с этого языка сочится, как из бочки. Ну, ничего. Пусть теперь посидит.
За засранца Тур уже не переживал. Он даже не соврал вчера про то, что патлатого нахала Спайк взял под опеку. С чего - не понятно. Может, запах учуял на Артуре, а может, и правда решил взять его в «стаю» как сучку «вожака».
Быков усмехнулся сам себе. Что сучка, то сучка. Языком машет не хуже, и да, даёт «вожаку». Хоть и в жопу.
Ночью Тур не стал объяснять, не умел красиво, и не поймёт засранец, почему и что за «стая». Да и не стая никакая, просто слово “семья” не подходит для него со Спайком. Два потрёпанных жизнью одиночества, злобных и ворчливых.
Натянув, шипя, спортивные штаны, боксёрку, а наверх толстовку, Артур взял ключи от машины, убрал на всякий случай ампулы со снотворным и пачку шприцев с тумбочки в прихожей и, закрыв дверь, вышел на площадку, чтобы прислушаться к соседней двери.
Не верил Тур, что язва сможет загнуться от страха. Не такой он и слабачок, как кажется. Первый раз, когда заметил, что длинноволосый боится собаку до дрожи, не придал значения. Спайка все боятся – крупный, массивный ротвейлер с рядом белоснежных острых зубов многих пугает, а вот когда собственными глазами увидел, что у Язвы приступ случился с нехваткой кислорода и пеной, то струхнул. В больнице у медсестры, что его штопала, выспросил, что да как и от чего. Оказалось, что всё не так плохо, и все беды и разные атаки панические из-за головы тупой. А уж утром, когда Спайк после прогулки виновато, периодически косясь на хозяина, не против ли он, прыгнул на диван, где всё пространство заняла уже язва красноволосая, и нагло пристроился к тому под тёплый бочок, Тур понял: у Звеняшки нет выбора. Спайк не то, что не обидит, наоборот, будет «белым и пушистым» и опекать. Даже когда Тоха, из-за того, что спит как долбоёб и вертится постоянно, спихнул рота на пол, тот не был против – улёгся на пол, чуть поскулив обиженно из-за того, что выкинули с нагретого места.
Быков даже успел заснять на телефон, как эти двое спят в обнимку, чтобы при удобном случае ткнуть носом язве. Пусть подавится – собаконенавистник психованный.
За дверью Быков ничего интересного не услышал: маты, шипение и скулёж.
«Сучка» - шипит и ругается, значит не хряпнулась в обморок, а вот кто скулит, определить сложно, то ли Спайк на жалость давит, то ли «сучка» всё же хряпнется в обморок.
Ничего! Рот быстро своим языком в чувство приведёт эту красноволоску.
Ухмыльнувшись, Быков с удовлетворением поехал в питомник.
Кто-то сегодня будет «очень рад» его возвращению ДОМОЙ, особенно если дойдёт до кухни и прочитает свой новый договор аренды.
Говнюк патлатый!
========== Глава 10 ==========
- Как я ненавижу этого грёбанного имбецила! Урод! – почти задыхаясь, прошептал про себя я, когда чёрная, тяжёлая псина на моих ногах шевельнулась, подняла свой зад с обрубком и начала ползти(!) по мне.
Тяжеленная туша – килограммов шестьдесят–семьдесят, ползла по мне, а я даже веса не ощущал!
«Он сейчас сожрёт меня! Ему ничего не стоит! И зубы вон какие… И ползёт не зря…»
Руки и всё тело от страха и нечеловеческого ужаса стали ватными - ни дёрнуться, ни шевельнуться…
- Ввввв… грррр… - тихо проворчал монстр, останавливаясь.
- Сууука… – закрыв глаза, уже в тихой истерике в голос захрипел я. Первые, непрошеные, едкие слёзы, обожгли кожу. Позор! Увидел бы кто со стороны ревущего как сопляка меня - оборжались бы.
- Уууууу… - снова провыл ротвейлер на мне, но на этот раз как-то жалобно, в тон мне, то ли издеваясь, то ли ещё чего, а заодно сбивая меня с ритма и счёта вздохов.
«Чтоб он со своей псиной сдох!» - мысленно закричал я, цепляясь за сознание и пытаясь судорожно вспомнить, что ещё некогда говорил доктор мозгоправ. Ничего не вспоминалось, зато вспомнилось какого-то хера, что папаша мой возомнил себя великим психотерапевтом и приволок мне в подарок щенка сенбернара с меня ростом… Идиот…
Тогда мне пришлось уйти (сбежать) из дома и впервые обнюхаться клеем в какой-то подворотне.
Интересно, если бы я пауков до усрачки боялся, он бы и тарантула мне подарил?
- Уууууу, – подвыл заунывно пёс моим бредовым мыслям, а затем уронил свою башку прямо мне на яйца.
От шока и боли я открыл глаза, чтобы в следующую минуту охренеть.
Карие, печальные, с почти полностью покрасневшими от полопавшихся сосудов белками глаза псины смотрели на меня из-под коричневых опущенных бровей с такой жалостью, пониманием и тоской, что впору брать верёвку и идти, вешаться. Но даже не это меня привело в состояние охренения, а то, что из этих, сука, глаз текли слёзы!?
Псина-убийца лежала на моих яйцах и плакала!
По тёмно-коричневой шкуре текли медленно, словно патока, задерживаясь на шерсти и превращая её в черные кривые линии, слёзы!
Это я сдох или чего-то не понимаю?!
Собаки не умеют плакать!!!
Но реально псина плакала! Выла тихонечко, блядина, смотрела на меня, типа постигла суть Вселенной на моих яйцах, и плакала!
Интересно, она когда хозяйку загрызла, тоже ревела и просила ментов не усыплять её, потому что была под аффектом?
Было бы смешно, если бы было не так печально и страшно происходящее.
Отошедший страх вновь занял свои позиции и начал сбивать мой ритм сердца.
Она загрызла ЕЁ! И тебя загрызёт!
Это собака!
Такая же, как и те!
Вот жизнь сука, ничего и никого не боялся, а собак боюсь до ужаса. До смертельного ужаса.
- Жри уже, – промямлил я посиневшими губами, погружаясь в свой дикий необузданный кошмар, прикрывая глаза и откидываясь на единственную плоскую, как гробовую общаговскую подушку.
- Уууууууу! – ещё длиннее и заунывнее завыла псина, как на заклание, и подняла свою бошку, помотав ею, грузно и громко прыгнула на пол.
«Этот ад не закончится для меня никогда», – вяло подумал я, проваливаясь в тёмное, лёгко-сладкое марево обморока. Там лучше. И нет злых псов-убийц. Там нет никого, еби их мать!
Мокрое. Тёплое. Шершавое. На лице.
Мама…
Когда я очень давно болел, мама делала мне компресс на лоб. У меня поднялась высокая температура, и я не смог идти в школу. Мама осталась дома. Рядом. Делая мне компрессы. Только они были холодными, приятными и успокаивающими…
Мама умерла! Восемь лет назад!!!
Резко, испугавшись, я открыл глаза и подскочил. Передо мной была тёмная морда и розовый здоровущий язык. Первое, что я сделал, это дал по этой морде затёкшей рукой. По инерции. Мозг ещё спал.
- Гррр… Ууу… – обиженно заворчала-заскулила чёрная туша и куда-то делась с дивана.
- Ты мне дашь сдохнуть спокойно? - прохрипел зло я, всё ещё слабо соображая и судорожно хапая воздух ртом. – Сдохну, потом грызи…
Псина сидела на полу, прижав уши-тряпки и всё так же смотря на меня печально.
Уууууу! Падла!
Моё тело после долгого лежания срочно затребовало движения, и я, наплевав на эту зубастую скотину, сел, прогоняя звёздочки, звон в ушах и мельтешения, а ещё разгоняя кровь по венам и по отлежанным конечностям.
Псина подкралась почти незаметно для меня. Развернувшись относительно резко, я замер. Монстр так же замер и ещё свою лобатую бошку склонил на бок, не забывая жалобно глядеть на меня с пола.
«Эта песня хороша - начинай сначала…» - вспомнил я пословицу, уже понимая, что сердце начало быстрее гонять кровь.
Словно в замедленной съёмке, псина двинулась к дивану, а затем медленно протянула свою огромную пасть к замершему мне и что-то аккуратно положила (почитай выплюнула) на колени. Так же медленно псина попятилась назад задом, как рак(!) к противоположной стене.
- Гав! – вопросительно (! – я начал различать интонацию?!) гавкнула псина через секунд двадцать и, облизнувшись, уселась, став наблюдать за мной.
Убрав руки с лица, я со страхом глянул на свои колени, явно ожидая там увидеть не обслюнявленное бело-серое нечто в виде какашки, а какой-нибудь кусок руки человеческой, или на худой конец лапу от кота.
Нечто какашечное, мерзкое, по-прежнему лежало на колене, а я не знал, что делать с этим.
Это как бы намекнула псина, что из меня в итоге такое же будет?
- Грр… Гав-гав! – заметив моё замешательство, вмешалась псина и поцокала куда-то к столу-катушке.
Явно недоброе замыслила. По спине пробежал холодок, во рту пересохло. Попить бы перед смертью…
За столом зашуршало. Глянув на чёрный зад с куцым обрубком, торчащим из-за стола, я замер. Монстр перестал шуршать и, показавшись из-под стола, поцокал своими лапами ко мне. У дивана остановился. Фыркнул и, как и в прошлый раз, медленно подкрался, положив со всей нежностью и любовью мне на колени очередной кусок слюнявой, бело-серой, липкой какашины.
Пиздец! Меня чуть не вырвало…
- Гррррр! Гав! Гав! Гав! – утробно зарычала псина и громко залаяла чуть не подпрыгивая на месте, вызвав у меня приступ не страха - ужаса!
Ненавижу имбецила! И псину! Всех псов! Бля! Дыши! Раз, два, три…В дох… Раз…
Я пропустил момент, когда псина заткнулась.
Вновь зашуршало.
Я был на грани очередной «смерти», когда мне на колени опустили, считай швырнули, порванную, слюнявую пачку со слипшимися, разлезшимися как медузы пельмешами.
- Грав! – фыркнул устало монстр и попятившись вновь, сразу улёгся.
Тупо смотреть и понимать, что это лишь пельмени, которые имбецил мне прикладывал к носу, а потом зашвырнул их куда-то, мне надоело, и я придурошно (по-другому не назовёшь), с иком заржал.
- Пельмени… Ахахахахах! Бабушка Аня… Ахахахаха… Сууука…
Короче, истерия самая натуральная под названием “и смех, и грех”.
Держа в руках рваную пачку и прижав её к груди как родную, даже не помня, как схватил её, я размазывал слёзы по морде, не замечая, как монстропсина довольно смотрит на меня.
- Я этому имбецилу, падле, эту бабушку Аню в жопу затолкаю… - пообещал, зло смеясь, я, успокаиваясь и складывая «какашки» в пачку.
- А ты, - обращаясь уже к псине, прохрипел я, ставя пачку на пол. Бросать побоялся. – Сам жри эту старуху…
Псина встала, радостно замотала жопой и порысила к пачке, чтобы потом отволочь её к стене и слопать разлезшуюся массу.
- Жри-жри… Может отравишься… раз котами не отравился – экологическичистопомойными…
Монстр ничего не ответил и зашуршал пакетом, тямкая (чавкая?), а я вспомнил только сейчас, что мне вообще-то на учёбу надо как бы, а ещё посцать – очень срочно, да ещё и про Веника с этой хатой уточнить кое-что. По словам Тура, теперь квартира принадлежит ему.
Псина ещё жрала пельмени, а я решился на вылазку.
«…если не обосцишься и не сдохнешь со страху…» - вспомнились слова имбецила, и меня как переклинило.
Хуй ему и его псине! Подавитесь мной - дрянью!
Страх с панической атакой странным делом отошёл на задний план, а я, приговаривая, какой монстр хороший, толстый, отъевшийся на человечине, встал со скрипучего, добитого дивана.
Упрямство, злость и рассказывание псине, какая она «хорошая», оказывается, замечательное средство, чтобы забыть про свой ужас.
Не знаю, с чьей помощью, но я в конце концов добрался до коридора: мокрый, как мышь, на трясущихся ногах от невроза, с бешено стучащим сердцем и с косящими глазами, но главное добрался. А ещё я подобрал с пола свой мобильный. Сейчас вызову службу по отлову собак, и всё будет хорошо. Закрывшись в туалете, я включил отчего-то выключенный смартфон и, пока дожидался включения, отлил.
Осталось два процента зарядки - моргнув, высветилось на экране яблоко. Уф! Есть на свете справедливость.
Выкуси, имбецил! Свои обещания, хотя бы на половину я выполняю. Жаль, тебя нельзя так же сдать и усыпить, как твоего монстра.
========== Глава 11 ==========
Звонить сразу я не стал. Я успею. И пока не было слышно псины, быстро и тихо вышел в коридор. На моё счастье один придурок, уходя, не закрыл дверь. Его мозг размером с грецкий орешек явно не рассчитан на умные мысли. Небось думал, что псина не даст мне выйти. Пф!
Схватив в руки стилы, я потянулся к ручке, но услышал сзади цокот когтей. Обернувшись, увидел карие грустные глаза псины. Она ничего не предпринимала. Просто стала в дверях комнаты и смотрела. Стало жутко и не по себе от её взгляда.
Дверь была открыта, и можно выйти в подъезд, но я не смог. Не рискнул.
Тяжело вздохнув и поняв, что выходить я не собираюсь, рот, опустив обречённо голову, лег там, где и стоял.
Посчитав до трёх, я поставил стилы на пол и медленно отошёл от двери к ванне, куда затем медленно зашёл.
Лучше же в квартире подождать приезда службы отлова. Правда? Главное - дверь открыта.
В ванной на полу лежали мои грязные, рваные по последней моде джинсы, которые я уже неделю не мог постирать. Ну, не “не мог”, а ленился и ждал прихода Катьки. Стиралки на этой хате не было, а руками стирать - уж увольте.
Есть Катька.
Натянув грязные джинсы и брезгливо поморщившись, я стал набирать справочную, а псина в это время подобралась к двери ванны. Я слышал, как её когти цокали по линолеуму, а затем за дверью раздалось тихое завывание. Жалобное. Длинное. Как плач.
По коже пробежали мурашки. Она чувствует? Она знает, что я собираюсь сделать?
Глупость!
Фыркнув от своей мысли, я посмотрел на телефон и стал ждать ответа службы по отлову.
Телефон уже начал пикать, сообщая, что скоро батарея сядет, но диспетчеру я успел сказать свой адрес и вкратце обрисовать на ходу придуманную ситуацию, что у меня в квартире появился злой бешеный ротвейлер. Поверили. Вызов приняли. Вот и всё. Ждём-с.
Время тянулось бесконечно и заунывно. Вой и скулёж сводили с ума.
- Заткнись ты! – не выдержал я, и псина, как ни странно, заткнулась.
- Вот так. А то развылся. Голова раскалывается от твоего воя, – проговорил я и уже тише добавил. – И не усыпят тебя. Сразу по крайней мере. Три дня посидишь в клетке, пока твой хозяин-имбецил не заберёт. Или не заберёт.
Скулить, как ни странно, псина перестала, но не ушла.
Через минут двадцать я услышал, как псина поцокала к входной двери и тихо зарычала.
Негромкий ленивый лай. Шум и стук двери о стену. Мужские голоса. Мат. Лай. Снова приглушённое, незлобное рычание. Звуки возни. Мат. Грохот. Снова голоса и скулёж.
- Держи его, пока не кинулся!
- Сильный, зараза!
- Да закинь ты петлю нормально!
- Да и так нормально!
- Петлю зажимай сильнее, мать его!
- Он сейчас вырвется нахрен!
- Не вырвется! Намордник надевай!
Высунув нос, я увидел, как ротвейлер неторопливо, почти молча ещё пытался скинуть со своей массивной шеи зажимающуюся прочную поблёскивающую серебром петлю, закрепленную на конце длинной металлической палки, но безуспешно.
Не боясь уже собаки, я вышел из туалета.
- Что-то долго вы ехали! - огрызнулся хрипло я, глядя на двух мужиков потасканного вида в комбинезонах–ватниках, удерживающих двумя такими палками с петлями псину.
- Скажи спасибо, что вообще приехали! – ответил, пыхтя, один из них, удерживая рычащего хрипящего рота. Сильно придавили шею, видимо. – Поназаводят живность, а потом вызывают.