— Ты чего так обвязуёшься? — спросила бабка. — В город?
Степка хотел ответить, но от волнения не мог произнести ни слова; он только кивнул головой.
Он вышел из дому и пошел вниз по тропинке, чувствуя, как сердце буйно колотится в груди.
Минуя город, мальчик пошел степью. Он прошел через поселок Ветковского рудника, мимо отвалов породы и маленьких серых домиков, и снова вышел в степь. Снег и здесь был серого цвета, но солнце светило так ярко, что степь блестела и сверкала. Впереди видна была вокзальная водокачка, слышались паровозные гудки. По извилистым тропинкам со всех сторон шли к станции люди, неся на плечах деревянные зеленые и красные сундучки.
Мать, Павел, бабка, дом все ушло сразу куда-то далеко. С нарастающим чувством тревоги и волнения Степка подходил к станции.
Площадь перед станцией была покрыта соломенной трухой. Какие-то мохнатые дядьки снимали с саней мешки, легкий пар поднимался над мокрыми лошадиными спинами.
Степка с трудом открыл красную облупившуюся дверь и вошел в зал третьего класса. Каменный пол был очень скользкий от полурастаявшего грязного снега, нанесенного сапогами. В зале густо и нехорошо пахло. Множество людей сидело и лежало на деревянных лавках, спало на узлах, серый дым висел над головами.
Степка оглянулся, не зная, куда пойти.
Вдруг раздался звон колокола, и высокий старик в форменной фуражке протяжно закричал:
— На Ясиноватую, Горловку поезд на третьей пути!
Зал сразу загудел. Десятки людей, торопливо хватая корзины и сундуки, толкаясь, кинулись к двери.
Прыгая через рельсы, Степка бежал к поезду, обгоняя тяжело нагруженных людей. У вагонов толпились пассажиры. Мальчик ухватился за железную ручку, обжегшую холодом, и полез на высокую ступеньку.
— Стой, ты с кем? — спросил кондуктор.
— С мамкой! — крикнул Степка, показывая на женщину, протискивавшую корзину в узкий проход.
В вагоне, как и на станции, его обдало густым теплом и махорочным туманом. Какой-то парень, с вылезшими от напряжения глазами, волок большой сундук и едва не придавил мальчика.
Человек, лежавший на полке, сказал:
— Проходи сюда, к окошку, а то задавят.
Проговорив эти слова, он закашлялся, точно залаял, а прокашлявшись, сердито крикнул:
— Купцы, двери закрывайте, застудили вагон вконец! — и снова начал кашлять долго и нудно.
Потом прозвенели звонки, по платформе пробежали солдаты, смешно, по-бабьи, подобрав шинели; промчалась черпая собака, чем-то чрезвычайно испуганная.
Степка видел, как мимо окна проплыли станционные постройки, начальник станции в красной фуражке, жандарм, внимательно оглядывающий, точно пересчитывающий вагоны. Человек, позвавший Степку, приподнялся на локте и хрипло сказал:
— Стоит еще барбос, на многих станциях уже поничтожили их.
Поезд, набирая скорость, шел мимо товарных платформ, груженных углем.
Лежавший сказал, обращаясь к сидевшим внизу:
— Глядите, снегу сколько на угле, дней пять, верно, стоят.
Сидевший у окна усатый человек уверенно сказал:
— Не меньше семи дней.
Женщина перекрестилась и проговорила:
— Господи, что будет! Раньше шахты да заводы бастовали, а теперь и дороги стали.
— Вот везут тебя без билета. Чего ж тебе надо?
И усатый тем же уверенным голосом объяснил:
— Пассажирского движения не касается. Воинские и товарные — это да.
Женщина тронула Степку за плечо:
— Мальчик, тебе далеко ехать? Ты бы хоть платок этот распустил, а то взопреешь весь.
— В Горловку, теть. Скажешь, когда сходить? — скороговоркой произнес Степка.
Мужчины рассмеялись, а Степка опасливо посмотрел на женщину. Он предчувствовал, что она сейчас начнет его расспрашивать.
И действительно, она сразу же задала множество вопросов: есть ли у Степки отец и мать, к кому он едет в Горловку, какая у них квартира, сколько у него братьев и сестер.
Степка совсем заврался. Сказал, что отец у него кондуктор на железной дороге, а что в Горловке у него живет старший брат.
Ему казалось, что врать нужно решительно обо всем. А глупая женщина всему верила и даже вздохнула, когда Степка сказал, что у матери пять детей, а недавно еще один родился — Сережка.
Потом из соседнего отделения пришел какой-то парень, начал поднимать полку, и все закричали:
— Пробовали, милый. Ты один, думаешь, умный… Испорчена полка, кронштейн не держит.
— Вот мальчика еще можно, — сказал усатый и, взяв Степку под мышки, посадил его напротив кашляющего человека.
Полка немного пружинила в незакрепленном конце, но почти не согнулась. Очень интересно было, как степь, холмы, далекие шахты плавно бежали по огромному кругу в сторону железнодорожного полотна. Это напоминало карусель, и, так же как на карусели, у Степки слегка закружилась голова. Мальчик перестал прислушиваться к разговорам пассажиров, а они все громче спорили про войну и забастовки, про расценки на шахтах, про голодуху, которую несет сокращенный рабочий день. Степка поел хлеба, покрепче надвинул на голову картуз, снова зевнул…
Сперва ему показалось, что он лежит на печке, а внизу плачет Павел; должно быть, бабка очень жарко натопила — спина и грудь были мокры, волосы липли ко лбу. Степка хотел почесать голову и нащупал картуз, тайное письмо скользнуло по подкладке. Он сразу все вспомнил. Вагон. Сосед курил. Когда он затягивался, огонек папиросы светил и освещал кусок щеки и крыло носа; темный глаз, казалось, смотрел на Степку чуждо и враждебно. Внизу сопели и похрапывали такие же чужие и страшные люди. Что сейчас делают мать, Марфа, Павел? Как пробраться к ним обратно?
— Дядя, — спросил он у курившего соседа, — где мы едем? Мы Горловки еще не проехали?
— Нигде мы не едем, на Ясиноватой уже два часа стоим, — сказал сосед и, указав пальцем в окно, торопливо добавил: — Гляди, гляди.
По шпалам, освещенные мутным светом облепленных снегом фонарей, шли люди, одетые в короткие тулупы и пальто. Они шагали по-военному, за плечами у них были ружья.
— Дядя, пики! — вдруг радостно крикнул Степка.
Мальчик сразу узнал их — такие пики ковались в мастерской у Марфы. Степка поворачивал их на наковальне, он раздувал мехи, раскалял железо, он держал их в своих руках, трогал пальцем колючее острие. Пики поблескивали, колеблясь у самых окон вагона. И Степка сразу успокоился. Сладко зевая, он начал поудобней примащиваться, несколько раз произнося шепотом:
— Садовая, Садовая, дом Иванова.
Его разбудил громкий голос:
— Эй, вставай, вставай, приехали…
Мутный, тяжелый рассвет глядел в окно. Пассажиры с узлами и сундуками толпились в проходе. Женщина, сидевшая внизу, крестила зевающий рот и говорила:
— Доехали, слава тебе господи. Я думала, не доедем уже…
Степка вышел из вагона. Мороз коснулся его лица. Так глубоко, с наслаждением дышал он, выезжая на поверхность из шахты.
Всюду толпились люди, у многих железнодорожников на рукавах были красные перевязи. —
Станционный зал был переполнен. На столе среди зеленых кустов, похожих на огромные папоротники, стоял человек в железнодорожной фуражке и громко читал по бумаге:
— «Во имя блага всего народа, во имя гибели общего врага, во имя Всенародного Учредительного собрания, во имя самодержавия народа — рабочий класс в России объявил всеобщую забастовку, и в Екатеринославе он руководство ею дал в руки боевого Стачечного комитета».
Молодой человек читал медленно, внятно, и люди слушали его в глубоком, торжественном молчании.
Степка на цыпочках пошел к двери, ведущей на вокзальную площадь.
Все было знакомо ему, точно он уже много раз видел Горловку… Домики, вросшие в землю, серый, грязный снег на крышах, приземистое надшахтное здание, длинная гряда отвалов породы, заводские трубы — все это не удивляло Степку. И люди были знакомы — рабочие, шахтеры, дети, торговки с корзинами, выстроившиеся в ряд у станционных дверей.
Мальчик подошел к торговке; голова и лицо ее были закутаны, лишь два веселых молодых глаза и нос, украшенный прозрачной капелькой, виднелись из-под платка. Степка долго щупал булочки в корзине, и торговка сказала:
— Ты чого товар мацаешь, нэ бачишь, вси виднакови.
Мальчик выбрал наконец булку, показавшуюся ему лучше других, подумал немного и взял две конфеты.
— А гроши? — спросила торговка и взяла мальчика за плечо.
Степка, важно покашляв, расплатился с ней.
— Как пройти, теть на… — сказал он и вдруг поперхнулся. Он забыл название улицы.
— Куды? — спросила торговка.
Степка стоял перед ней, разинув рот и чувствуя, как сердце, замирая, проваливается, ускользает из его тела. Он страстно старался вспомнить название улицы и безнадежно спутывал признаки, помогавшие восстановить это название в памяти:
«Деревянная… Яблочная…» Нет. Все смешалось в Степкиной голове. Он шел через площадь, торговка, смеясь, кричала ему вслед:
— Слухай, хлопчик, а головы своей нэ забув дома?
Потом он пошел по улице. Ему казалось, что письмо жжет ему макушку, нетерпеливо шуршит и сердится на него. Что он скажет, вернувшись домой? Запальщик молча покачает головой и усмехнется…
Он съел булку, проглотил, не обсасывая, конфеты и даже не заметил их вкуса. Долго ходил он по улицам, заглядывая во дворы, смотрел в окна, перелезал через заборы.
— Ладно, пусть, — злобно сказал он. — Вот так буду ходить, пока не сдохну.
Он, вероятно, прошел немало верст. Ноги подгибались, просили отдыха, но он все шел. Снова перед ним лежала широкая улица. Он сообразил, что уже проходил по ней, — вот в окна этого дома он заглядывал, в эту калитку он зашел, но тотчас же выбежал обратно, так как собака, зарычав, набросилась на него.
Степка остановился, не зная, идти ли по этой улице или свернуть в переулок. В это время из калитки выбежала знакомая ему собака. Она помахивала хвостом и нетерпеливо оглядывалась, поджидая кого-то. Из калитки вышел мальчишка с кошелкой.
Степка издал вопль радости и, налетев на мальчика, схватил его за плечи.
— Не лезь, гад! — крикнул мальчик.
— Алешка, Алешка, Алешка! — твердил Степка, крепко держа за плечи приятеля.
— Степка! — крикнул Алешка, вдруг узнав товарища.
Собака, вернувшись, обнюхала Степку, ударила его несколько раз хвостом по груди и даже лизнула своим горячим языком красную, замерзшую руку. Да, сразу мир изменился, сделался ласковым и веселым.
— Ты как приехал, с матерью? — спросил Алешка. — У нас все равно завод закрылся.
— Нет, один.
— У нас, знаешь, — сказал Алешка, — жандармов со станции в школе держат. А камень тот есть?
Пока Алешка, сощурив глаза и выпятив губы, рассматривал камень, Степка дул на руки и приплясывал.
— А Пашку помнишь? — спросил Степка.
— Пашку?
Они оба хихикнули и быстро, не слушая друг друга, начали рассказывать. Мальчики вошли в дом. Бабушка Петровна, увидев Степку, сразу начала плакать, потом посадила его возле печки, налила чаю и стала расспрашивать про мать. Степка хлебал горячую жидкость и с наслаждением разглядывал знакомые предметы — темный комод, желтого глиняного мопса с отбитым ухом, фотографии в черных рамочках, висевшие на стенке так же, как на прежней квартире.
В это время вошел Афанасий Кузьмич с ведром угля. На рукаве его тулупа была широкая красная перевязка.
— Ты как сюда попал? — сердито спросил он.
— Приехал поездом, — сказал Степка и поглубже надвинул картуз.
— Как так?.. Сам?.. С Ольгой?
Степка оглянулся, покашлял, помялся и сказал:
— Я до Кузьмы приехал, письмо привез.
— Вот оно что. Давай его сюда.
— Не-е-ет, — сказал Степка и затряс головой, — в его личные руки.
Он совсем успокоился, узнав, что старик укажет, где найти Кузьму.
— Ишь ты, — сказал Афанасий Кузьмич, — тогда одевайся, вместе пойдем.
— Вот, вот, — сказала Петровна, — и старый и малый. А ты куда? — спросила она у Алешки.
— Ба… я с ними.
— Нечего!
Они шли по улице, и Афанасий Кузьмич расспрашивал Степку про завод, цехи, про Марфу и мать.
— Значит, про механический ничего не слыхал? — все спрашивал он. — Тут дела серьезные, да. А завод тут супротив нашего ничего не стоит. Значит, про механический не знаешь? Старик ко мне ходил, Хромов. Не видел его? Как он там? Старинный друг мне.
Они вошли в низкое, похожее на казарму здание.
— Это столовая, — шепотом сказал Афанасий Кузьмич, — здесь собрание сейчас.
Степка загремел сапогами, и несколько человек зашикали на него. За столом сидел Кузьма, а рядом с ним стоял смуглый черноглазый человек в распахнутом пальто и говорил речь.
Как изменился Кузьма! Степка едва узнал его. Похудевшее лицо не улыбалось, скулы резко выпячивались из-под бледной кожи, темные глаза смотрели упорно и сосредоточенно вперед. Человек в распахнутом пальто напоминал дядьку, пробовавшего сказать речь на Ларинке во время первой забастовки. У него был немного хриплый, резкий голос.
— Мы силой заставим владельцев отдать свои доходы, — сказал он и протянул вперед руку.
Люди, сидевшие в зале, заволновались, и волнение их передалось Степке. А голос смуглого человека загремел грозно и уверенно. Многие из сидевших встали со своих мест.
— Этот завод и эти рудники, — говорил он, — все это создано потом и кровью рабочих, все это должно составить их неотъемлемое достояние!
Все захлопали в ладоши, табачный дым заволновался в воздухе. А черноглазый, перекрывая шум, закричал:
— Товарищи! Выбирайте рабочих представителей. Пусть они предъявят директору завода Лоэсту свои законные требования.
— Нашего знаменитого оратора Марка Кузнецова! — тонким голосом прокричал Афанасий Кузьмич.
— Кузнецова! — кричали рабочие, и снова табачный дым над головами заволновался.
Пока шли выборы представителей, Степка пробрался к столу и дернул Кузьму за рукав.
— Слышь, Кузьма, — сказал он, — письмо тебе.
Кузьма посмотрел на мальчика без удивления, точно он уже видел Степку несколько минут назад.
— А, давай, — сказал он и протянул руку.
Кузьма, читая письмо, хмурился и кивал головой, а мальчик, глядя на него, радовался и гордился.
«Отдал?» — спросит запальщик.
«Ясно, отдал, прямо в личные руки».
— Ты подожди здесь, — сказал Кузьма и подвинул Степке табурет.
Мальчик сел за стол, и десятки глаз смотрели на него. Степка сидел насупившись, сжав губы, стараясь придать лицу серьезное, важное выражение, а в голову ему упорно лезли ребячьи мысли: про мать, про Павла, про Алешку, которого бабушка не пустила на улицу. Вдруг он неожиданно вспомнил ненужный ему больше адрес: Садовая, дом Иванова.
После говорил Кузьма:
— Товарищи, по всей России поднялся народ. Бастуют дороги, рудники, заводы. Рабочий класс решил достигнуть своей свободы. Дело, товарищи, идет на прямое восстание. На Ясиноватой дружина разоружила роту солдат. Вот я в руках держу письмо. Человек пишет: в Юзовке дружина вооружилась пиками, револьверами, есть у них динамитные бомбы, ждут они сигнала. И сигнал им уже даден. В Авдеевке токари пушку сделали из паровозной оси. Всюду рабочий класс имеет свое вооружение — в Чаплине, в Демурино, в Просяной, в Раздорах, в Авдеевке, в Гришине, в Никитовке.
Кузьма говорил негромко, обыкновенным голосом, и, может быть, от этого еще замечательней и сильней звучали его слова.
— Вот ездил я по деревням и говорил с крестьянами. И вот уже крестьяне прислали нам сегодня для забастовщиков пятьдесят пудов хлеба, восемь пудов сала, пять пудов колбасы хорошей, свиной, пять бочек керченской сельди.
— Товарищи! — вдруг крикнул Кузьма. — В Горловке стоят войска — три роты и эскадрон драгун. Согласится Лоэст или не согласится, а с войсками надо кончать, иначе они с нами покончат. Помните, на митинге — на нем пять тысяч человек, как один, сказали: «Поддержим наших передовых бойцов за свободу всего народа… Или ляжем костьми, или выйдем победителями».
Степка смотрел на него. Неужели этот грязный и сильный человек прибивал жестяные полоски к ящику с камнями? Неужели это он пел песни и шутил с мальчиками, ходил в гости к тете Нюше? Неужели это Кузьма-квартирант?