XIX
Степка ночевал в комнате Кузьмы.
— Теперь тебе придется на несколько дней В Горловке остаться, — сказал Кузьма, — поезда в вашу сторону не ходят.
— Ну и что ж, останусь, — сказал Степка и спросил: — И Звонков скоро приедет?
— Должен скоро, — сказал Кузьма и вдруг улыбнулся. — Видишь, как повернулось: раньше я у тебя был квартирантом, а теперь ты у меня квартируешь.
Кузьма постелил на полу полушубок и велел Степке ложиться спать. Спать было холодно: комната выходила в сени, а дверь то и дело открывалась — до утра к Кузьме приходили люди.
Сквозь сон Степка слышал их голоса. Утром, когда он проснулся, Кузьмы уже не было. Степка хотел сходить к Алешке, но его окликнула какая-то старуха,
— Иди чай пить, — сказала она.
Степка снова вошел в дом.
Когда мальчик допивал второй стакан, в сенях послышался шум и мужские голоса.
— Пришел, — сказала старуха и вздохнула.
Вместе с Кузьмой пришли еще каких-то двое: один — в железнодорожной фуражке, другой — маленький, очень широкоплечий. Они сели за стол.
— Пошли к директору? — спросил маленький и усмехнулся.
— Пошли, — сердито сказал Кузьма. — А какой в этом толк, если дело через директора пошло… Ты чай пил? — вдруг спросил Кузьма у Степки.
— Пил.
— Ругается твоя мать, верно?
— Ну и пусть.
— Такой уж ты храбрый, — сказал Кузьма. — Я ее сам боялся. Как посмотрит — страшно…
Потом он сказал маленькому человеку:
— Вот послать. А, Мостовой?
— Чего ж, можно, раз он матери не боится.
— Пойдешь в драгунскую казарму? — спросил Кузьма.
— Пойду, — сказал Степка.
— Ну вот, слушай, тебе Мостовой все расскажет.
— Чего же рассказывать? Ты вот так сделай. Возьми ведро и иди щепки собирать. Подойди к казарме, попроси дяденек, чтоб тебя пустили, — они дровами топят; а вот это добро и подкинешь там — во дворе, в сарае, в конюшне, где сможешь. Понял? — И он вынул из кармана пачку бумаг.
— Понял, — сказал Степка.
— А чего рот открыл? Сомневаешься?
— Где же я ведро возьму?
— Ведро тебе дадим, это будь уверен.
— Ведро ведром, — сказал железнодорожник, — а как с паровозами быть? Машинисты ждут в депо.
Он, видно, обиделся, что Кузьма так долго разговаривает со Степкой.
Вскоре, громыхая ведром, Степка шел по улице в сторону казарм. Вот так же, гремя ведром, он шел за Марфой по улицам рабочего поселка.
Возле каждого дома стояли люди. Они громко разговаривали, перекликались через улицу.
Степка пошел мимо отвалов породы; они тянулись черной длинной стеной, замыкая поселок.
Он подошел к последнему домику. Резкий, холодный ветер дул из степи. Прямо перед ним на пустыре стояли длинные приземистые казармы. Кругом было пусто и тихо. Степка пошел по дороге, то и дело оглядываясь назад, в сторону поселка. Лицо его горело от ветра, слезы щекотали уголки глаз, дрожь проходила по телу.
Степка подошел к казармам. У ворот, возле будки с окошечком, стоял солдат в длинной шинели с винтовкой и шашкой. Голова его была обмотана башлыком, и он походил на торговку, у которой Степка покупал хлеб. И так же, как у торговки, на носу у него блестела веселая прозрачная капля. А сабля в черных ножнах с медными нашлепками была такая же, как у деда на динамитном складе.
По дороге Степка все представлял себе, как драгуны, завидя его, закричат: «Бей его! Коли! Стреляй!»
Но часовой спокойно смотрел на мальчика, не замахивался и не орал. Он переступил с ноги на ногу и спросил сиплым, простуженным голосом:
— Тебе чего, мальчик?
— Дяденька, — сказал Степка, — можно у вас щепок набрать?
— Пройди к сараю, кругом обойдешь, — сказал часовой.
Степка прошел мимо конюшни; оттуда сладко пахло теплом. Заглянул в полуоткрытые ворота — все стойла были пусты. Потом, поднявшись на цыпочки, он посмотрел в окно казармы. Десятки кроватей, покрытых одеялами, стояли ровными рядами. Должно быть, казарму жарко натопили — на стеклах не было ледяных узоров. В казарме тоже было пусто, только возле печки сидел на корточках солдат и, растопырив пальцы, протягивал руки к огню. На стене против окна висел большой царский портрет в черной раме. Степка разглядывал румяные щеки, синие глаза, русую бородку и пунцовые губы царя. Вдруг мальчику показалось, что царь смотрит прямо на него.
Степка быстро пригнул голову и побежал к дровяному сараю. Он набрал ведро колючих легких щепок, потом, вдруг задохнувшись от волнения, вытащил из-под пазухи пачку бумаг и сунул на низенькую полку, где лежали топоры. Остальные бумаги он раскидал возле конюшни и, согнувшись, чтобы царь не увидел его из окна, побежал вдоль казармы. Он побежал мимо второй конюшни. Оттуда раздавалось ржание лошадей и сердитый мужской голос:
— Прымысь, тоби кажуть, прымысь!
Он бежал в сторону города, боясь оглянуться. Ветер свистел в ушах, а Степке казалось, что это улюлюкают драгуны. Чем быстрей он бежал, тем больший страх охватывал его. Казалось, вот-вот чья-то рука схватит его за воротник. Задыхаясь, с вытаращенными глазами, он подбежал к первому домику и оглянулся. Все было пусто и тихо. Тогда, полный веселья и гордости, гремя ведром и приплясывая от холода, он пошел в город.
Не успел Степка подойти к дому Кузьмы, как со стороны завода послышались крики, свист, раздалось несколько выстрелов.
— Драгуны! — закричал шедший впереди человек и, взмахнув руками, бросился к калитке.
Во всю ширь улицы мчались, размахивая саблями, конники. Степка юркнул во двор. Вслед за ним вбежали двое рабочих и, запыхавшись, остановились у забора.
— Чего там, в конторе? — спросил один.
— Кузнецова взять хотели, директор войска вызвал, — сказал второй.
— Отбил народ… Кто чем… пиками… гайками… леворверами. Не знаю, живой ли остался, рубанули его сильно…
В это время показались первые всадники. Офицер в круглой шапочке скакал на рыжей лошади. Громадные вороные кони тяжело и шумно ступали, разбрасывая комья снега, пар вырывался у них из ноздрей.
Степка, припав к забору, смотрел на мчавшихся драгун. Быстрые движения лошадей и всадников слились в один огромный поток. И вдруг все исчезло. Улица стала пустой и неподвижной.
— Видел? — спросил стоявший рядом со Степкой рабочий.
— Видел, — ответил второй и, покачав головой, сплюнул.
Степка вошел в дом. Старуха, возившаяся у плиты, сказала шепотом:
— Ушел он на станцию, — и кивнула на дверь.
Степка заметил, что старуха никогда не называла Кузьму по имени.
Степка разделся и подошел к плите. Ему сразу вспомнилась прошлогодняя торговля семечками — пальцы рук и ног совсем задеревенели.
— Ты ему как — брат или племянник? — сказала старуха. — Народ за ним прибежал, кричат, торопят, а он — нет, свернул цигарку, а потом стал на кухне. «Ивановна, говорит, мальчишка придет, ты его обедом накорми».
После обеда, когда уже начало темнеть, пришел Алешка и позвал Степку на станцию встречать дружинников. Во дворе их ждал соседский мальчик; на ногах его были коньки.
— Настоящие, — сказал Алешка, гордясь своим новым приятелем.
До самой станции этот мальчик шел сзади и спотыкался — дорога была разбита подковами драгунских лошадей. Степка и Алешка то и дело завистливо оглядывались на него. На станции было много народу, и мальчики потеряли друг друга.
Люди стояли на путях и смотрели в степь. Степка тоже поглядел туда. Блестели рельсы, освещенные станционными фонарями, дальше высились темные ряды вагонов, за ними поднималось здание водокачки, а потом все сливалось в синем полумраке необъятной, покрытой снегом земли.
— Идет, идет! — крикнул кто-то.
— Где?
— Верно, идет!
Волнение охватило стоявших. Все зашумели.
— С путей, с путей сходите! — закричал железнодорожник, пробегая по перрону.
Где-то очень далеко показались неясные желтые пятна паровозных фонарей. Вдруг сделалось так тихо, что можно было слышать нарастающий шум приближавшегося поезда.
затянул человек, стоявший рядом со Степкой, и запнулся. Но тотчас второй поддержал:
И песню сразу подхватили многие десятки голосов.
Никогда Степка не слыхал такого дружного пения. Пели рабочие, шахтеры, железнодорожники, пели старики и женщины. Казалось, пел весь огромный рабочий народ — здесь, на платформе, и там, в широкой темной степи.
А желтые глаза блестели уже совсем близко. Было видно, как светящийся дым, клубясь, рвался из трубы. Через несколько секунд, обдав стоявших своим теплом и запахом, паровоз прошел по рельсам.
Степка успел заметить красный флаг, бившийся над широкой грудью паровоза; лысый механик кричал что-то и размахивал картузом.
И мальчик сам сорвал картуз и заорал пронзительным голосом. А вокруг него люди размахивали шапками, кричали и пели. Из вагонов начали выскакивать дружинники — усатые, бородатые, бритые, в картузах и в ушанках, в полушубках и пальто, молодые и старые. В руках они держали солдатские винтовки, охотничьи ружья, железные пики…
Вдруг Степка заметил Афанасия Кузьмича. Он стоял вытянувшись, прямой как столб, держа в обеих руках свою шапку. Седые волосы его блестели, освещенные светом большого фонаря, а из глаз по темным щекам лились слезы.
— Дедушка, Афанасий Кузьмич, зачем вы?.. — спросил Степка.
Старик продолжал плакать и бормотать:
— Все… все… Поднялись всем народом.
И не успели приехавшие дружинники выйти из вагонов, несколько голосов закричало:
— Идет, идет!.. Второй подходит!..
В этот вечер в Горловку прибыло восемь боевых дружин.
Ночью Степка не страдал от холода. В маленькой комнате Кузьмы ночевали двадцать человек. Степка спал, наслаждаясь теплом, зажатый между горячими телами лежавших на полу людей, положив голову на чье-то широкое, твердое плечо.
Сам Кузьма не ночевал дома, он всю ночь провел на станции.
Проснувшись утром, дружинники занялись своими делами.
— Эх, мало я взял табачку, — сказал один, щупая свой кисет.
Второй, наворачивая на ногу портянку, говорил соседу:
— Сказала мне баба — возьми валенки. Нет, не взял, а теперь вижу: надо бы взять; мерзнут ноги — и все.
— Какой же ты дружинник в валенках? Это один смех.
— А сам в валенках.
— Ладно уж. Хлеб у тебя, что ли?
— Слышь, мальчик, — сказал парень, жалевший о табаке, — тут кипяточком нельзя разжиться?
— Что ты, — сказал черноволосый человек, спавший ночью рядом со Степкой. — На такую ораву где ты кипятку напасешь? Это на станцию идти, там для нас баки греют.
Белоголовый парень с толстыми губами и опухшими узкими глазами сказал петушиным голосом:
— У меня простуда, мне дохтур не велел из дому выходить.
Все рассмеялись.
— А ты расскажи, что тебе доктор еще сказал? — сразу спросили два голоса.
Но белоголовый парень не успел ответить. Дверь распахнулась, и в комнату вошли Кузьма и высокий человек в новом желтом полушубке.
— Товарищи, — сказал человек в полушубке, — штаб вынес решение наступать на казармы, чтобы выбить из Горловки войско.
На мгновение в комнате сделалось тихо.
— Ну что ж, затем и приехали, — сказал черноволосый, и все зашумели, начали одеваться.
— А Звонков здесь? — спросил Степка у Кузьмы.
— Нету. Гришенские приехали, а юзовским казаки путь разобрали.
Кузьма взял Степку за плечо и сказал:
— Где отвалы — знаешь? Проводишь?
Кузьма пожал руку человеку в желтом полушубке и сказал:
— Что ж, шагайте!
Он улыбнулся Степке и добавил:
— Мальчишку обратно прогоните!
Лицо Кузьмы было совсем серое, худое, щеки покрыты черной щетиной. Веселый парень спросил:
— Это он и есть Каченка?
— Он, — кивнул полушубок.
— Скажи ты! — сказал веселый.
Они шли вниз по улице, Степка шагал рядом с начальником отряда. Дети и женщины глядели на них, и Степка лишь об одном жалел: не было у него ружья или пики, — ведь люди могли думать, что это не дружинник шагает, а просто так, привязался любопытный мальчишка.
Начальник отряда огляделся и сказал:
— Вот в этот двор свернем.
— Да нет, дальше нужно, — сказал Степка.
Но дружинники не послушали его, а пошли вслед за начальником.
Они прошли через двор и вышли на пустырь. Прямо перед ними высились отвалы породы,
Степка видел, как большой отряд входил на шахтный двор; люди быстро бежали к надшахтному зданию, держа в руках ружья. Дружинники молча начали карабкаться по склону глеевой горы; куски породы, скрежеща, катились вниз.
— Порода вроде нашей, — негромко сказал молодой парень.
Чем выше они взбирались, тем сильней дул ветер. Степке вспомнилось, как он лез с Алешкой на глеевую гору Заводской шахты. Там на вершине стоял Кузьма и пьяным веселым голосом кричал песни.
Горловские отвалы были гораздо ниже юзовских, и дружина вскоре добралась к гребню. Рассыпавшись цепью, люди залегли между камней.
Степка лег на холодные камни и оглянулся.
Темное, суровое утро стояло над землей. Облака затянули небо. Плоская степь, покрытая грязным, серым снегом, сливалась вдали с небом, таким же серым и тяжелым, как земля. Во многих местах были видны черные плешины, обнажившиеся из-под снега. Вокруг казарм суетились люди с винтовками, из конюшен выводили лошадей.
— Смотри, не стрелять без приказа, — сказал человек в полушубке.
Так в молчании прошло несколько минут. Только порывистый ветер свистел в ушах. Ветер пробивался в штаны, под рубашку, обжигая тело. Степка начал дрожать, а сердце билось, как колокол: бам, бам, И от этих колокольных ударов стало шуметь в висках.
Желая спрятаться от ветра, Степка начал разрывать яму в камнях. Но разрыть смерзшийся сланец было очень трудно. Вдруг мальчик увидел небольшой кусок серебристо-серой породы, с красивым, ярким отпечатком листа. Сперва он решил не трогать его, но потом, оглянувшись и убедившись в том, что никто не смотрит в его сторону, мальчик спрятал камень в карман. Камень так холодил ляжку, точно Степка сунул в карман кусок льда.
— Смотри, без приказа не стрелять, — снова сказал человек в полушубке.
— Чего ж ждать, ноги отнимаются, — сердито сказал дружинник и добавил: — Вот дурак, не взял валенок.
— Гляди, гляди, чего делают, — радостно сказал белоголовый, указывая рукой на солдат, тащивших из сарая толстые поленья дров.
Чернявый отрывисто спросил:
— Может, флаг вывесим?
— Не надо пока, — сказал старший и вдруг, заметив Степку, крикнул: — Мальчик, спускайся вниз.
В это время со стороны покосившихся заборов и маленьких домиков, стоявших под отвалами породы, послышалось негромкое хлопанье ружейных выстрелов.
— Ну, ребята, — закричал человек в полушубке, — пали!
Над самым ухом Степки что-то оглушительно треснуло, потом снова и снова. Сладкий дымок, сразу напомнивший шахту и запальщика, пополз по камням, на мгновение закрыл казарму. Сердце дрогнуло и остановилось, снова бешено забилось. Острое желание скатиться вниз охватило мальчика.
— Хладнокровней, хладнокровней целься, потом стреляй, — раздался голос командира.
Дружинники, вытягивая шеи, всматривались в казармы. Приложив ружья к плечу, прицеливаясь, стреляли, щелкали затворами и снова стреляли. Делали они это деловито, молча, точно исполняли свою обычную работу.
Жалевший о валенках, щупавший кисет, чернявый — все были здесь. И чувство страха прошло так же внезапно, как и появилось.
Один только белоголовый охмелел. Шапка держалась у него на ухе; выстрелив, он ругался и грозил в сторону казармы кулаком.
Сверху хорошо было видно, как драгуны садились на коней, пехотинцы в серых шинелях, лежа за кучами дров, стреляли из винтовок. Звуков выстрелов с их стороны не было слышно, и Степке казалось, что дело у них идет плохо.