При этих словах лейтенант вздрогнул, словно его окатили холодной водой. Слишком уж свежо – меньше часа – было воспоминание о двух черных тенях, свалившихся из пустоты, с чистого неба. Как? Откуда? Двадцать секунд назад их еще не было и в помине, а сейчас они уже падали на его пару в пологом пике. Отчаянный крик ведомого «Ковбой, «мессеры» сверху!» резанул по ушам, рука вперед, переключатель подачи на «фулл рич», пришпоренный двигатель обиженно взвыл, раскручивая вал на запредельные обороты. Павел ушел разворотом вправо, ведомый влево – немецкая пара «охотников» проскочила мимо и ушла, получив напоследок «соли на хвост» в виде заведомо недотягивающей очереди от погнавшейся за ними пары комэска из верхнего эшелона. Считай, легко отделались, даже не зацепило никого, но назвать это «легким испугом» язык бы не повернулся. Испуг был еще тот – после такого сердце начинает стучать в ритме движка.
– Пашка, хорош валяться, – ведомый выглядел просто до отвращения бодро. Ну да, он-то всю ночь дрых без просыпу. – Командир зовет.
Комэск говорил тихо, почти шепотом, скупо роняя слова. Он никогда не повышал голос – капитан, орденоносец, пять сбитых лично и семь в группе, седой как лунь «старик», и все это в неполные двадцать.
– Идем на прикрытие. Девятка «пешек» из 125-го бап-а. Цель – Верхне-Баканская. Их позывной «Береза», наш – «Сосна». Я – в расчистку. Ковбой держит верх, Сергей – ближнее. Вопросы? Нет? Тогда по ма…
– Тарищ капитан, – Павел шагнул вперед. – Разрешите сегодня мне в ближнее.
Комэск размышлял над его просьбой секунды три, показавшиеся Павлу часами.
– Хорошо. Еще вопросы есть? По машинам. Вылет через десять минут.
«Пешек» они встретили почти сразу же после взлета. Еще подлетая к ним, лейтенант разглядел номера на ведущей машине и едва не заорал в полный голос от радости. Номера с пятерки, значит, это ее эскадрилья, Танина. Таня-Таня-Танечка-Танюша…
Он прошел над строем «пешек» и, увидев знакомую светловолосую головку в колпаке блистера, не выдержал – закутил самолет в бочку, свечой ушел вверх, на петлю, нырнул под строй и тут же выскочил буквально перед носом ведущего бомбера.
– Ковбой, прекращай джигитовку! – фыркнули наушники голосом командира верхней пары. – А то схлопочешь месяц губы за воздушное хулиганство, и будет потом твоя зазноба передачи таскать, хе-хе-хе, орлу молодому в темнице сырой.
– Ладно, ладно.
Сбавив обороты, Павел подвел самолет к Таниной машине. Девушка, нарочито хмурясь, погрозила пальцем… и не выдержала, рассмеялась. Лейтенант улыбнулся в ответ и тут же, посерьезнев, качнул ручкой, уходя в сторону. Время шуток закончилось, дальше начиналась чужая земля и чужое небо.
Самолеты шли над линией фронта, хваленая немецкая «Голубая линия», с воздуха выглядевшая черной, тянулась внизу. Десятки километров траншей, дотов и дзотов, сплошные минные поля: полоска кубанского чернозема, в которую за прошедшие месяцы было вколочено столько взрывчатки, свинца и стали, столько пролито пота и крови, что порой казалось – из-под земли здесь должны тянуться не зеленые ростки травы, а багрово-ржавые прутья боевого железа.
И сейчас там стреляло, горело, взрывалось, в дымно-черной мясорубке перемалывая очередные тонны металла и человеческие судьбы. За спиной у немцев был пролив, а впереди – Кавказ, нефть, к которой они так рвались в прошлом году и почти дошли. А сейчас опять весна, и чем не шутит черт: до сих пор лето было их, они, оттаяв и обогревшись, снова рвались вперед, проламываясь танковыми клиньями. Они отлично знали цену таманскому плацдарму, до последнего цепляясь за каждый клочок земли.
Цель: станица Верхне-Баканская, россыпь коробок-домиков, рассеченная блестящей стальной ниткой железной дороги, показалась впереди через двадцать минут. От комэска – ни звука, только у края неба, если вглядеться, скорее угадывалось, чем виделось, суматошное мельтешение черточек. Дрался там капитан, уведя за собой вражеский патруль, или кто-то другой – сейчас это никакого значения не имело. Небо над целью было чистым – вот что сейчас было важно, единственное, что сейчас было важно.
– «Сосна», уходите наверх, ждите нас, – донесся сквозь треск помех голос лидера группы. – «Березкам»… р-р-работаем!
Лейтенант плавно взял на себя ручку, и самолет, послушно приподняв нос, принялся карабкаться вверх. Ведомый повторил его маневр. Под ними «петляковы» разомкнули строй, увеличивая дистанцию между самолетами. Почти сразу же вокруг них начали вспухать облачка разрывов – ударили зенитки.
«Все-таки нам проще, – тоскливо подумал Пашка, – много проще. В воздушном бою от нас хоть что-то зависит, а заход в зону зенитного огня – голая статистика. И чтобы держать бомбардировщик на боевом курсе, когда по тебе лупят десятки стволов, машину ежесекундно трясет от близких разрывов, осколки рвут плоскости, дырявят фюзеляж, а самолет ведущего только что превратился в огненный шар от прямого попадания, для этого нужно больше, чем просто смелость. Для этого нужно верить в свое бессмертие».
Он увел свою пару на семь тысяч, когда там, под ними, медленно ползущие среди вспыхивающих облачков «пешки» одна за другой принялись нырять вниз. Вот на земле вспух первый грибок, с высоты казавшийся игрушечным, совсем не страшным – и спустя долгие секунды до него низким, на грани слышимости, «ах-х-х» донесся грохот. И еще один, и еще!
Там, внизу, фугасные пятисотки перемешивали небо с землей, оставляя на месте заставленных вагонами путей лишь череду дымящихся воронок.
Прошла, казалось, вечность, пока бомбардировщики вновь стали различимы на фоне земли – освободившись от бомб, они быстро набирали высоту и скорость. Три… пять… шесть… семь! Двух машин не хватало!
Нет!
Перевернувшись, он спикировал вниз и, пристроившись чуть выше «пешек», принялся до рези в глазах всматриваться в номера. Так и есть, «пятьдесятдвойки», Таниного самолета, не было в укоротившемся строю.
Лейтенант с трудом подавил желание завыть, до крови прикусил губу, оглянулся назад – и увидел на фоне темных столбов над разбомбленной станцией силуэт еще одной «пешки». Та медленно карабкалась вверх, за левым крылом тянулся дымный след.
Это была «пятьдесятдвойка». Левый мотор горел, фюзеляж и плоскости были в густой ряби осколочных дыр, в блистере стрелка – стрелка! – было пусто, но самолет упрямо тянул, пытаясь нагнать быстро уходящую на восток группу.
И совсем не было времени думать, просчитывать варианты. Сейчас, на отходе, немцы наверняка навалятся всей толпой, какую только смогут стянуть, и одинокий, да еще без стрелка, бомбер будет расстрелян за пару секунд первым же «мессером». Но семеро одного не ждут, на войне – особенно. Здесь один, там семь, жестокая в своей простоте арифметика боя…
– Володька, уходи к основной группе.
– Ковбой, ты чего?
– Уходи, я приказываю!
– Пашка, ты что, рехнулся!?
– Уходи. Втроем вы справитесь, а я доведу подбитый.
– Пашка! – ведомый, казалось, вложил в этот крик всю свою рвущуюся напополам душу. – Пашка, не дури! Один ты ничего не сможешь, тебя сожрут, ну, е-мое! Серегина пара справится, они ж идут все вместе, на крайняк, отмахаются пулеметами!
– Володька… – лейтенант сглотнул подступивший к горлу ком. – Уходи. Не хрен вдвоем под трибунал подставляться. Уходи… я прошу тебя… как друга, лучшего друга, какой у меня в жизни был. Уходи.
Сквозь треск помех он расслышал какой-то неясный звук, но так и не понял, что это плачет его ведомый – в кабине истребителя некого стесняться, и сержант плакал, утирая слезы затянутым в перчатку кулаком. Он ушел вперед, нагоняя основную группу, и Пашка с «пятьдесятдвойкой» остались позади. Остались одни.
Это было, как наваждение, но, глядя на уходящий строй, лейтенант вдруг увидел хвост длинного каравана, а рядом – одинокий отставший фургон, верх из выцветшего на солнце полотна, лошадь хромает, и держащая поводья девчонка закусила губу. А на поясе два «кольта», карабин в руках, и патрон уже дослан – плевать, что на этой равнине по индейцу за каждым кустом!
Откуда оно взялось? Черт его знает… может, каким-то мистическим образом передалось из далекой страны за океаном, вместе с тонкой пачкой долларов, которые старик с выдубленным ветром и солнцем лицом передал в ихний фонд обороны – и вошло в дюраль на заводе Кертисса, вместе с заклепками. А потом дальняя дорога: в порт, морем через кишащую «волчьими стаями» Атлантику, вокруг Африки, «южный маршрут», выгрузка в иранском Хорремшехре, сборка в Абадане, дальше уже своим ходом до Азербайджана. Ну или, может, просто пришло ниоткуда. Кто знает…
Лейтенант и не пытался думать – его внимание уже полностью заняли черные точки, быстро приближавшиеся справа. Черт, сколько же их? Шесть? Восемь? Нет, шесть. А может, все-таки пролетят мимо? Нет, точки, уже ставшие крестиками, сменили курс, подходя ближе. Спустились до семи… сбавили скорость, присматриваясь к будущей добыче. Торопиться им было некуда, а значит, можно спокойно, со вкусом спланировать атаку – зная, что у тех, внизу, каждое мгновение этого растянутого ожидания смерти сжигает нервы не хуже форсажного режима. Смерти ведь боятся все, вернее, почти все. Только бывают моменты, когда отдельные представители рода человеческого просто забывают о ней, по разным причинам, но чаще всего заранее списав себя со всех счетов, потому что не так уж важно на самом деле, сколько минут, дней или десятилетий ты коптил небо. Важно лишь то, что ты успеешь сделать.
«Ну давайте же, давайте, – лихорадочно шептал лейтенант, облизывая враз пересохшие губы. – Вот он я, «сидячая утка», давайте, бейте! Бомбер уже подбит, он от вас никуда не денется, с ним вы успеете разобраться после. Ну же!»
Он даже боялся поворачивать до конца голову, лишь краем глаза следя за немцами – и потому едва не пропустил момент, когда ведущая пара «худых» разом завалилась набок, заходя в атаку на одинокий русский истребитель. Ближе, ближе… пора!
Закусив губу, он рванул ручку – «аллисон» обиженно взвыл, откашлявшись дымом, самолет рванулся вперед и сразу же накренился: Павел закрутил нисходящую бочку, небо поменялось местами с землей. Немецкая пара проскочила вперед, и лейтенант, выводя машину обратно в горизонталь, поймал наползшие на прицел узкие силуэты и вдавил гашетку – длинно, щедро расходуя боекомплект. Красная сшестеренная «гребенка» ушла вперед, и там, впереди, то ли законы вероятности, а скорее всего – немыслимая шальная удача свели несколько крупнокалиберных пуль и «стодевятый» в одной точке пространства. Ведомый немецкой пары дернулся, просел, вытягивая за собой белый шлейф из пробитого бака, и лейтенант, совсем по-детски восторженно взвизгнув, подался вперед, наваливаясь на ручку – достать, достать, добить гада! Но почти в тот же миг перед ним почти впритирку прошли дымные нити трасс. Вторая пара «худых», падавшая сверху, издалека открыла огонь, отсекая чертового «ивана» от подбитого товарища. Быстро опомнились твари, ничего не скажешь, «эксперты», мать их н-на…
Остаток даже не фразы – мысли – пропал, вдавленный назад жуткой, до темноты в глаза, перегрузкой. Павел вздернул самолет вверх, навстречу «мессерам», черные силуэты промелькнули мимо. Главное, не потерять скорость, иначе – все, конец! И поменьше лезть на вертикали…
Лейтенант отчаянно мотнул головой – третья пара, начавшая уже заходить на «пешку», с отворотом ушла вверх. Вторая разворачивалась внизу, эти сейчас не опасны, им еще высоту набирать. Подбитый – ага, вот он, похоже, решил уковылять домой к мамочке и ведущего в няньки выклянчил, чтобы никакой случайный русский истребитель не обидел калеку по дороге. Ладно, черт с ним, главное, здесь и сейчас теперь счет: четверо против двоих.
«Пешка» уже успела уйти вперед, и одно мгновение он дернулся было нагнать ее, дать шанс штурману поучаствовать в беседе, чем черт не шутит. Но почти сразу передумал и резко, «на кончике крыла» развернувшись, бросил самолет в атаку на нижнюю пару.
Обер-лейтенант Альфред Кабиш очень устал.
Это был уже третий его вылет за сегодняшний день. Первый, на сопровождение корректировщика, прошел без происшествий – судя по всему, русские наблюдатели проспали их появление, да и пилот «рамы» явно не горел желанием особо задерживаться по ту сторону «Голубой линии». Но уже во втором вылете им пришлось драться всерьез – с шестеркой новых «лагов», упорно рвавшихся к подопечным штурмовикам. Будь возможность, Кабиш бы вообще не ввязывался в этот бой – четверо против шести в небе Кубани звучало вовсе не так заманчиво, как год назад, когда одного вида «сто девятых» обычно хватало, чтобы русские истребители становились в оборонительный круг. Но вчера он уже имел одну крайне неприятную беседу с командиром группы на тему больших потерь у прикрываемых. И выслушивать ее второй раз… лучше уж подраться с «иванами».
Это был тяжелый бой, в котором явно не было новичков ни у одной из сторон. У русских были слетанные пары – исключение, с каждым днем все больше становившееся похожим на правило – их никак не удавалось разбить, да и в целом они дрались грамотно и упорно. Лишь на пятой минуте Альфреду наконец удалось вогнать очередь в тупорылый капот одного из ведомых «лагов»: черно дымя, тот завалился на крыло и ушел к земле, а на лейтенанта тут же насела еще одна пара. Когда он стряхнул их с хвоста и глянул вниз, костра там не было. Может, русский не взорвался, а скорее всего – снизившись, выровнял самолет и ушел. Впрочем, это было неважно: фотопленка зафиксировала победную очередь, и сбитый ему, скорее всего, зачтут, а что там было на самом деле – да какая разница?! Одним «иваном» больше или меньше, все равно их прибавлялось день ото дня. Эскадра в прямом смысле разрывалась на части, пытаясь хоть как-то даже удержать не господство – какое уж тут господство! – хотя бы шаткое равновесие на этих проклятых бесконечных просторах. И таяла, словно кусочек сахара в кипятке.
Третий вылет был «охотничий», что по сравнению с работой в прикрытии, когда неуклюжие колоды ударных машин сковывают по рукам и ногам – сущий отдых. Но сегодня им не повезло – найдя шедшую без прикрытия пятерку «илов», они провели один удачный заход, свалив сразу двоих, но уже во второй атаке Отто Меллер, ведущий его второй пары, нарвался на очередь от замыкающего строй русского и, дымя, потащился обратно на аэродром. Чертов же «цемент-бомбер» продолжал лететь, словно насмехаясь над ними – Кабиш видел, как нити трасс рикошетят от бронекорпуса. Это было слишком, и на четвертом заходе Альфред подошел, наплевав на осторожность, почти вплотную. По-видимому, стрелок был убит в одной из предыдущих атак, и пушечная очередь, буквально перерубив крыло, наконец-то поставила точку в этом, ставшем слишком уж личным, бою.
– Альфред, посмотри вправо, – неожиданно прозвучал в наушниках голос ведомого. – «Двойка» развлекается.
Слегка наклонив самолет, обер-лейтенант без особого интереса глянул вниз. Они шли на семи тысячах, а клубок «собачьей свалки» крутился километрах в полутора ниже. Четверка «стодевятых» азартно гоняла одинокий русский истребитель, а еще дальше, чадя подбитым мотором, неторопливо уползал «петляков».
– Предлагаешь отобрать у соседей приз? Это будет нечестно, Эрих, ведь они, – обер-лейтенант усмехнулся, – наверняка уже считают этот бомбардировщик «своим».
– Нет, я думал про истребитель. Судя по галдежу в эфире, они гоняют этот «китти» уже почти три минуты, – в голосе молодого пилота удивления было напополам с восхищением. – Не хотите показать им настоящий класс, герр обер-лейтенант?
– Хм, ты заинтриговал меня, – Кабиш сдвинул ручку еще правее, закручивая плавный широкий разворот над боем. – Три минуты на этой американской колоде против четырех «густавов»….
– В начале их было шесть, Альфред.
– Еще интересней.
Странное дело, но усталость, еще совсем недавно свинцовой тяжестью давившая на плечи, вдруг куда-то пропала, ушла. Это была иллюзия конечно же, третий вылет есть третий вылет, но и русский наверняка тоже изрядно выдохся.