– А насколько хорошо вы учитываете свои желания и свои возможности?
– Достаточно хорошо, чтобы знать, что я нахожусь на своем месте, – ответил тот. – Я занимаюсь делом, которое люблю, и занимаюсь им хорошо. Я на своем месте. Разве это не здорово?
– Вылизывать задницы самовлюбленным деткам? – все с той же улыбкой бросил Фабиан. – Вам видней.
– В ваших устах эта фраза звучит либо до крайности самокритично, либо до крайности оскорбительно, Фабиан, – мило улыбнулся социопсихолог.
– Я перестал быть деткой в одиннадцать лет, господин Беренс. Вы не можете не знать этого. Должны же вы были ознакомится с моим делом, – с натянутой улыбкой ответил Фабиан. – А если нет – то какой же вы компетентный куратор, как вы вещали только что?
– Я знаю, – тихо ответил социопсихолог. – Но вы очень ловко заострили внимание на этом слове, избегая другой характеристики. Помните ее? Самовлюбленный.
Фабиан улыбнулся, как улыбнулся бы, например, Содегберг – едва уловимо, самыми уголками рта, самыми близкими к глазам морщинами; возможно, он переигрывал. Возможно, этот социопсихолог был прав, как были правы его коллеги.
– Уверены? – спросил он. – Что это звучит либо самокритично, либо оскорбительно?
– Это не самая лестная характеристика, должен заметить.
– Это слово, господин Беренс. Это всего лишь слово. Что вы там в него вкладываете – откуда я знаю. Может, вы считаете, что это оскорбительная характеристика, возможно, что она всего лишь не самая лестная. Вы нуждаетесь в ярлыках – и вы их навешиваете. Если вам легче живется, кто я таков, чтобы возражать.
– Да-да, я знаю. Вы считаете себя материалистом, что вроде должно избавить вас от необходимости отвлекаться на чисто абстрактные характеристики вроде всех этих личностных качеств. Но вы выбрали, как ни странно, сферу, в которой именно абстракциями вам и придется оперировать. Поэтому вы зря относитесь так пренебрежительно к тому же слову «самовлюбленный».
– Знаете, господин Беренс, а вы правы. Я сознательно выбрал политэкономию в качестве профильного предмета, несмотря на высокую степень абстракции. Чего уж греха таить, – криво усмехнулся Фабиан. – Но какую бы абстракцию вы оттуда не брали – она определена. Она применяется в самой что ни на есть материальной сфере, она в жизни применяется, она эту жизнь определяет. А насчет этого «самовлюбленный», что оно значит? И что оно значит для вас, для меня, для моих одногруппников, одно и то же, или разные понятия? Это слово вообще что-нибудь значит? Вы в свои пятьдесят лет так здорово можете рассуждать о том, что знаете пределы своих желаний и возможностей. Уверены? Или просто отказались их раздвинуть? – он прищурился, глядя на социопсихолога.
Тот пожал плечами.
– Возможно.
– Тогда вы трус. – Сухо бросил Фабиан. – Что еще вы там должны вложить в наши мякотные мозги? Продолжайте.
Помимо обязательных и дополнительных предметов, Фабиана интересовали и совсем незначительные семинары, которые проводили по приглашению руководства факультетов и кафедр люди извне. Вице-президент Банка Республики заглядывал на совсем короткий цикл семинаров по государственным облигациям. Бывший член Конституционного суда рассказывал об основах государственности. Действительный член совета магистрата по энергетике излагал студентам перспективы различных видов энергий, и у него была забавная мина: он словно подмигивал, давая понять, что то, что он рассказывает, – это хорошо и правильно, а есть и другие мнения, причем даже у них в совете, которые могут оказаться спорными и при этом ключевыми для решения ряда проблем. Фабиан был знаком с официально проводимой энергетической политикой очень хорошо – Республика ставила во главу угла бережное отношение ко всем и всяческим энергоресурсам. Но шесть недель в приемной Первого Консула не прошли бесследно, и некоторые вещи, которых Армушат касался бегло и как бы не придавал им большого значения, вызывали у Фабиана понимающую усмешку. Как же, попадали ему в руку протоколы о реструктуризации энерготранспортной сети. Он сдерживал ухмылку. Армушат пристально смотрел на него.
По окончании второго семинара Армушат обратился к Фабиану.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но вы ведь Фабиан Равенсбург? – с любопытством спросил он. – Я пытаюсь вспомнить, вы ли это, и – не могу. Отвратительная память на лица, просто отвратительная, – он широко улыбнулся и развел руками. – Хуже нее, наверное, только моя память на географические объекты.
– Вы преувеличиваете недостатки вашей памяти, господин Армушат, – ровно ответил Фабиан и легко улыбнулся. – Вы совершенно точно определили меня. Хотя выделить одно лицо из десятков других требует ловкости.
– Моя беда, Равенсбург, моя беда. Не поверите, как приходится страдать, знакомясь заново со знакомыми людьми, особенно по третьему кругу за вечер. А расскажите-ка, как вы провели летнюю практику. Не в совете ли по внутренним коммуникациям?
– Нет, там меня точно не было, – ухмыльнулся Фабиан. – В Госканцелярии.
Армушат заморгал, сосредоточенно хмурясь.
– Я проходил практику в приемной господина Генерального Консула, – пояснил Фабиан, прикидывая, что за комедию тот ломает.
– А, – выдохнул Армушат. – Ага. Тот практикант? – радостно воскликнул он. – Томазин от вас до сих пор в восторге. Разумеется, и Госканцлер тоже. Хм, жаль, что с хорошими практикантами везет Госканцелярии, а нам приходится смиряться с тем, что есть, – произнес Армушат. – Те, с которыми мне доводилось иметь дело, – он покачал головой, – ну да, кофе они могли делать. Вы же делали полную восьминедельную практику? Очень интересно. И где вы были остальные шесть недель? Правда, что ли, в Консулате? У первого? Когда Михаил сказал мне, я просто не поверил. Ребенок – в логове первого? Он шестикурсников пережевывает в два счета, а вы – сколько вы там пробыли, а? Подумать только… Первый, конечно, харизматичный, хм. Лидер.
Лидер. Фабиан испытал странное желание помыть руки, поморщиться как минимум, что ли, до такой степени странно прозвучали слова в устах Армушата. Тот не то чтобы был невысокого мнения о конкретном лидере, напротив, все его высказывания до этого подчеркивали: у республики замечательный консулат, а уж какой там Первый Консул – просто таки образец руководителя. И вместе с тем он словно себе дёсны кислотой сжег, до такой степени аккуратно выговорил это слово. Лидер.
– Не думаю, что Первый Консул, что консулы вообще сидят на диете из невинных младенцев. Или у магистрата другое представление о консулате? Или вы, господин член совета магистрата, знаете что-то такое этакое? – вежливо улыбнулся Фабиан.
– Нет-нет, что вы, милейший, – отмахнулся Армушат и засмеялся. – Наш консулат до неприличия скучен и… да, утомительно благообразен.
– Ну в таком случае и мне ничего не угрожало. – Фабиан пожал плечами, изучая его. – Только умереть со скуки. Не так ли?
Армушат усмехнулся.
– Так ли. Надеюсь, вы не страдали от скуки где-нибудь на юге? Я же прав, и вы сопровождали комиссию, возглавляемую первым? И как вы нашли сорок седьмой округ? – с заинтересованным выражением лица спросил он.
– Горячим, – помедлив, ответил Фабиан. Странным образом его развлекал разговор и интересовал этот Армушат, человек, о котором говорили, что именно он стоит за медленной, почти незаметной, но очень действенной реформой энергетической системы. И что-то было в том, как он обращался с аудиторией, что привлекало Фабиана.
– Да, действительно, – засмеялся Армушат. – Впрочем, что это я. Наша встреча уже закончена, я задерживаю вас. Отвлекаю от личного времени, которым вы наверняка сможете распорядиться с большей эффективностью. Ну-с, будущий коллега, не смею вас задерживать.
Фабиан задумчиво посмотрел на дверь аудитории.
– Мне кажется, я могу очень эффективно распорядиться своим временем, попросив вас рассказать концепцию реформы. Вы же стоите за ней, не так ли? – невозмутимо произнес он.
Армушат поднял на него глаза.
– Концепция разрабатывалась и дорабатывается советом по энергообеспечению с участием исследовательских институтов и исследовательских кафедр в университетах, господин Равенсбург, – словно послушно повторяя за воспитателем какого-нибудь задрипанного интерната положение о дисциплине, ответил он. – Приписывать мне одному заслуги многих десятков людей некоторым образом, хм, необъективно.
Фабиан пожал плечами.
– То есть рассказать о ней вам практически и нечего? – прищурился он.
Армушат усмехнулся странной улыбкой: казалось, еще секунда, и он потреплет Фабиана по щеке, этакий жест снисходительного одобрения.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но неужели вам действительно интересны все эти заводы, линии, станции, узлы и прочее… – он взмахнул рукой. – Прочее, – поправил он себя, произнеся то же слово, но с насмешливой интонацией. Фабиан поднял брови. – Вместо того, чтобы, например, м-м, сходить на вечеринку? На концерт? Куда еще ходит современная молодежь.
– Обязательно. Могу даже, чтобы успокоить вас, пообещать, что за каждый час беседы с вами я обязуюсь провести десять минут на какой-нибудь вечеринке, – невозмутимо ответил Фабиан, делая шаг к двери и распахивая ее перед Армушатом.
Тот издал недоверчивый смешок.
– Я не могу не заметить восторга в вашем голосе. Думаю, вы изобретете предлог, чтобы избежать такой тяжелой участи. Но почему бы мне лично не проследить за исполнением сделки? Не хотите заглянуть на прием в магистрате? – он задержался в двери, изучающе глядя на Фабиана. – Это очень официальный прием. Там будут и консулы. Будет достаточно скучно, чтобы это не походило на какую-нибудь молодежную вечеринку, которыми вы так тяготитесь. Годится?
Фабиан услышал это. Там будут и консулы. Он глядел на Армушата, тот с любопытством изучал его, и Фабиан с усилием обуздывал желание ухватить его за грудки и затрясти, требуя ответить, чтó Армушат думает и думает ли. Подозревает ли он, что для восемнадцати-, ну ладно, почти девятнадцатилетнего щенка шесть недель в компании харизматичного Первого Консула не могли пройти бесследно? Видит ли он, что Фабиан вспыхнул, услышав о приеме, о консулах – консуле, одном-единственном консуле, это услышал Фабиан, – и покрылся липким потом, испугавшись непонятно чего? Читает ли этот пронырливый камышовый кот его, Фабиана, как раскрытую книгу, и не мнит ли Фабиан слишком много о себе, думая, что держит себя в руках? Или он совершенно по-идиотски придумал себе легенду, а на деле ничего и нет, ни с его стороны, ни с той, другой? Но там должны были быть консулы.
– Почту за честь, – ровно ответит Фабиан и заставил себя улыбнуться.
– Отлично. Я распоряжусь, чтобы вам доставили пригласительный билет. А сейчас я приглашаю вас в кафе, которое я видел здесь неподалеку. Чтобы нам обсуждать реформу в более комфортной обстановке, – невозмутимо ответил Армушат.
Фабиан смотрел ему в спину. Он чувствовал облегчение, нудное, тяжелое облегчение – и он чувствовал разочарование. Очевидно, он увлекся, создавая легенду о заговоре против него.
Армушат исполнил свое обещание. Он провел с Фабианом что-то около трех часов, рассказывая об идее реформы, о теориях, исследованиях, открытиях, позволявших воплощать ее, говоря со страстностью, с теплотой, с которыми Эрдман в свое время говорил о легионе. Фабиан злился на себя, что не мог подобрать иного сравнения, но именно оно было – казалось – точным. Наверное, можно было довериться себе достаточно, чтобы сказать, что его отец с такой же страстностью говорил о своем отряде, что его мать точно так же жила и дышала тем центром ИИ, который был создан в гарнизоне не без ее участия, но Фабиан не рисковал: потому что это было давно, когда он действительно был ребенком, а сейчас триста раз доказано, насколько эфемерны детские воспоминания. А тот вечер во втором легионе, и Эрдман, вещавший о его славном прошлом, были реальностью, и воспоминания о них – точными. И вера в правильность и неизменность того, что происходит вокруг Эрдмана ли, Армушата ли: тот говорил об энергодобывающих предприятиях с теплотой, что не мешало ему взмахом руки отметать любые измышления об их работниках. Он восхищался новейшими аккумуляторными станциями, говорил о них с восторгом и гордостью, в которых было очень много личного, и упоминание о казначеях ли, считавших их неоправданно дорогими, об экологах неимоверно злило. Последнее было Фабиану особенно близко. В юнкерской школе экологом был милейший, добрейший человек, который сообщал об официальных доктринах экологической программы Республики скучнейшим тоном и оживал, расцветал, молодел, рассказывая анекдоты о ляпах ее составителей и особенно некоторых чрезмерно увлеченных, а потому пристрастных адептов экологии. Что наделило Фабиана могучим иммунитетом против новомодных веяний типа экожизни, экопитания, экопоходов и прочего эко. «Эко» было слишком эфемерным. А станции уже вырабатывали энергию, и это отражалось на бюджете Республики.
– Если эта государственная программа оказалась такой перспективной, почему не развиваются другие? Помнится мне, два десятилетия назад были приняты и другие, об освоении космоса, или океана, к примеру, – не смог не спросить Фабиан, мечтавший о самой малости – огромном жилом искусственном спутнике Земли – и в успешности энергетической программы видевший еще одно подтверждение того, что это возможно.
– Отчего же не развиваются, развиваются. Но они не настолько эффектны, – задумчиво признал Армушат. – Энергодобывающие заводы, особенно в юго-западных районах, хм, они впечатляюще эффектны, если подумать. Особенно в плане организации инфраструктуры и трудового ресурса. Понимаете?
Фабиан кивнул.
– Иными словами, это среднесрочная программа, которая очень хорошо принимается публикой. Реструктуризация – вот она, но и ее результаты проявляются практически незамедлительно. Я уже не говорю, что она позволяет некоторым образом соблюдать баланс между экономическими зонами. И на юге предприятия, рабочие места, бла-бла, и на севере предприятия не прекращают существовать, а наоборот оказываются очень конкурентоспособными именно за счет южной энергии, к примеру, и при этом все регионы органично дополняют друг друга.
– Иными словами, друг от друга зависят, – отстраненно произнес Фабиан.
Армушат засмеялся.
– Вы звучите как эти, м-м, паритетчики, – бодро отозвался он.
Фабиан закатил глаза.
– Нет, ни в коем случае, – сухо ответил он. – Но почему тогда если Республика реализовала такой колоссальный проект, просто колоссальный – почему она отказывается от искусственного спутника? Или от подводного города? Проекты есть, они могут быть осуществлены в те же самые средние сроки, и это невероятный престиж – основать первый поселок на околоземной орбите, первое поселение-амфибию, быть первыми в освоении новых стихий, почему Республика отказывается заниматься этим?
– Это очень хороший вопрос, Фабиан, и отвечать на него можно бесконечно долго. – Армушат потянулся и похлопал его по руке. – Возможно, вы сможете самостоятельно сформулировать ответ. Кстати, почему бы вам не поговорить об этом, скажем, со Вторым Консулом? Он неравнодушен к океанологии.
Фабиан смотрел на него, вглядываясь в небольшие заинтригованно поблескивавшие глаза, и прикидывал, достаточно ли разговорился Армушат, чтобы сболтнуть еще одну вещь.
– А Первый Консул? К чему неравнодушен он? – наконец рискнул Фабиан.
Армушат недоверчиво засмеялся.
– Первый? – переспросил он и сделал вид, что задумался. – К власти, я думаю, – ответил он через несколько секунд, и его губы дрогнули в двусмысленной ухмылке.
Фабиан получил обещанное Армушатом приглашение на прием на следующий день. Оно было доставлено курьером в униформе Магистрата. Во время большого перерыва, в присутствии многих, очень многих студентов. Это было лестно. Это было отрадно. От этого сладко сжималось сердце. И еще радостней оно билось, когда Фабиан благодарил курьера с невозмутимым лицом, как будто такие вещи для него в порядке вещей. Но еще отрадней было смотреть свысока на домашних деток, которые не гнушались поплевывать в его сторону раньше: как же, родовитый, но нищий, и которые жаждали общения с ним теперь, хотя бы для банального удовлетворения любопытства. А еще лучше – чтобы навязаться в спутники, потому что приглашение допускало «плюс один». Фабиан понаслаждался своим триумфом несколько минут, а затем ему стало скучно. Казалось бы: Академия, новостей прибывает ежесекундно вагон и маленькая тележка, а эти одноклеточные все трепещут от воспоминания о простом белом конверте, пусть и врученном с помпой. Оставалось надеяться, что сам прием будет не настолько скучен.