Фабиан замер в нескольких метрах.
– Добрый день, господин ваан Лорман, – подозрительно глядя на Лормана, отозвался он.
– Вы проводите много времени в спортивном зале, как я слышал. Похвальное рвение, смею заметить. Дисциплинируя тело, мы дисциплинируем и дух. Или иначе: для того, чтобы дисциплинированно относиться к телу, мы должны сначала приучить к послушанию нашим идеям нашу волю. Как вам нравится наша школа?
От ваан Лормана до противоположной стены было не менее двух метров. Можно было проскочить. Как вариант – вернуться обратно, выскочить на улицу и пробежаться под снегом от одного входа к другому. Едва ли бы получилось не оказаться под его взглядом, но это допустимый ущерб. Только сама мысль о том, чтобы сбежать, вызвала у Фабиана негодование.
– Нравится, – вскинув голову, ответил он. – Больше, чем я думал изначально. Если позволите, я пойду. Хочу успеть на ужин.
– Разумеется, мой дорогой мальчик. Я не держу вас. – Вяло произнес ваан Лорман и снова повернулся к окну. Фабиан прошел мимо, стараясь идти посередине коридора.
Только после душа ему пришла в голову мысль: Лорман стоял там, как стояли на посту совершенно здоровые ребята, равномерно опираясь на обе ноги. Трость тоже была там, стояла, прислоненная к окну, и снова смотрелась неприкаянно. Глупая, глупая поза.
Аластер вернулся с каникул одним из последних. Он плюхнулся на кровать, потянулся, застыл на секунду и неторопливо зашевелил пальцами на руках.
– Как я люблю дом, когда я здесь, – довольно протянул он. И внезапно перевернулся на бок. – Читаешь? – требовательно спросил он у Фабиана.
Тот закатил глаза и снова уткнулся в книжку.
Аластер неожиданно оказался на кровати рядом с Фабианом. Как он это сделал – подпрыгнул, перелетел, слевитировал? Вцепившись в книгу покрепче, Фабиан недовольно уставился на него.
– Ты здесь не одичал один? Не завыл, как волк? – довольно зажмурился он и тихонько повыл на потолок, имитируя пса. – Что здесь происходило?
Эрдман свозил его и еще нескольких оставшихся учеников в зоопарк. Арутюмов провел несколько семинаров по политологии, которые неожиданно понравились Фабиану, хотя сам Арутюмов был скучнейшим типом. Повара сделали невероятно вкусный торт по какому-то второстепенному поводу: одному из воспитанников исполнилось пятнадцать лет и шесть месяцев. Тренер по футболу организовал дружеский турнир между воспитанниками и воспитателями, который воспитатели политкорректно проиграли. Ваан Лорман провел два вечера, на которых читал свои стихи. На этих вечерах присутствовал весь учительский коллектив школы; некоторые пришли с супругами. Директор – тот присутствовал на обоих вечерах и оба раза с ошеломительно молодой женой. Что из этого могло интересовать наглого Аластера с нервными лисьими ушами?
– Лорман два вечера кряду читал свои стихи. «Дороги вздрагивают под ногами, сердце устает стремиться. Мой верный друг делит со мной мое горе, мою радость, мою надежду, мое сердце…», бла-бла-бла, – скривился Фабиан, прижимая книгу к груди.
Аластер поднялся на локте и попытался вытянуть книгу из захвата.
– Этот Лорман тот еще клоун, – отмахнулся он, куда более заинтересовавшись книгой. – По интервизору показывали цикл передач о нем… недавно. Дай посмотреть! – не утерпел он и попытался вырвать книгу.
Он был ловок, этого у него не отнять. Фабиан вредно захихикал и соскочил с кровати.
– Ну и не надо, – обиженно протянул Аластер, укладываясь на спину. – А я не расскажу, что ма о нашем Лормане рассказывала. Ну дай посмотреть! – внезапно прыгнул он на Фабиана. Тот отскочил еще дальше, и Аластер попытался повиснуть на нем.
После потасовки Фабиан бросил ему на грудь книгу и уселся рядом.
– Мемуа-а-ары?! – горестно застонал тот. – Ты читаешь мемуа-а-ары?!
– Ага, – беспечно ответил Фабиан. – Так что твоя ма рассказывала о нашем Лормане?
– Не моя. Сестрицына. Но вообще она нормальная тетка, пусть и дура. – Аластер отбросил книгу и сел по-турецки. – А я тебя видел между прочим. Ты был в репортаже о вечерах ва-а-ан Лормана. Сын солдат Республики Хелены Фальк и Артемиса ва-а-ан Равенсбург. А Лорману, между прочим, звание пэра присвоили верховные консулы и только пять лет назад. Ма говорила, они ему чем-то там сильно обязаны. Кстати, ма приглашает тебя на следующие каникулы к нам в гости.
За долю секунды Фабиан ощутил волну удушающего жара и ослепляющего холода. Он задержал дыхание. Затем, справившись с гневом, сказал:
– Не получится. Я принимаю участие в легкоатлетических соревнованиях.
– Да? – скептически бросил Аластер, переползая на свою кровать. – Хорошая причина. Ладно, я предложил, а ты сам решай, – небрежно пожал он плечами.
Фабиану исполнилось четырнадцать лет, когда он обнаружил Николая Торнтона, безобидного, безответного мальчика, который служил в их легионе объектом всеобщих издевок, мальчика-божий одуванчик в туалете на полу со вскрытыми венами и уже без сознания. Николая поместили в изолятор в медблоке, Фабиана – под психологический надзор. Психолог настоял на незамедлительном проведении реабилитационного сеанса. Фабиан обреченно согласился, отлично помня по личному опыту, какими клещами могут оказаться эти психологи, когда решают помочь во что бы то ни стало и даже вопреки здравому смыслу. В отместку он отмолчал со скорбной миной все сорок пять минут, которые с ним бился психолог. Тот осознал тщетность своих усилий, вручил ему тревожную кнопку и отправил восвояси. Фабиан повертел ее в руках, сунул в карман и отправился искать Аластера.
Который обнаружился в личных комнатах пятого легиона в объятьях одного из старшекурсников. Фабиан осмотрел присутствовавших там, ухватил Аластера за волосы и потянул за собой. На возмущения обездоленного старшеклассника он без лишних слов вскинул руку с отставленным средним пальцем. На попытку остановить его он не менее бесцеремонно ударил противника в солнечное сплетение. Фабиана знали. О нем говорили. Поэтому больше попыток никто не предпринимал.
Фабиан вбросил Аластера в пустой класс и закрыл дверь.
– Что там с Торнтоном? – холодно спросил он.
Аластер закатил глаза и плавно опустился на стул.
– А что? – хитро прищурился он.
Фабиан задумался. Затем вытащил ремень из брюк. Аластер следил за ним. Фабиан набросил ремень ему на шею и сдавил.
– Я еще не знаю, что сделаю. Может, расскажу Эрдману, кто тягает сигареты старшим. А может, сам возьмусь тягать им их, – ласково произнес он.
Аластер ухватился за ремень.
– Но-но! – возмутился он.
– Что нашло на Торнтона? – повторил Фабиан, затягивая ремень. Аластер открыл рот и прикрыл глаза. – Или мне связаться с твоей ма и рассказать, что ты приволок в школу ее сессию «ню» и сбываешь ее задешево?
– Придурок! – дернулся Аластер. Фабиан ослабил ремень.
– Кстати, идея хорошая. Много за нее не дадут, но на пиво хватит. Так что там с Торнтоном? – холодно спросил он, втягивая ремень в брюки.
– Я не знаю, – буркнул Аластер и насупился. – Но он, кажется, писал стихи и посвящал их Лорману. Видно, допосвящался.
Настроение в школе было подавленное. Николая Торнтона отправили в областной центр, его родителей известили, и уже утром следующего дня Эрдман сообщил четвертому легиону, что Николай больше не будет учиться с ними. «Ну еще бы», – фыркнул сзади Аластер. Эрдман неодобрительно посмотрел на него, но промолчал. Легион вел себя подозрительно депрессивно, и Фабиан невесело усмехнулся, что хотя бы кто-то не поддается общему унынию.
Ваан Лорман должен был вести у них историю в следующем году. Но внеклассные семинары по новейшей истории он предпочитал проводить в смешанных группах. Фабиана не интересовала история, но часто она оказывалась полезной, и поэтому иногда он заглядывал на эти семинары: как бы он ни относился к ваан Лорману, преподавать тот умел. А Фабиан пока не мог определиться со своим отношением к нему. С одной стороны, у ваан Лормана была репутация, регалии, талант, слава. С другой, рядом с ним трудно было не чувствовать себя в опасности. Что-то в ваан Лормане было змеиное.
Его семинары были очень посещаемы. Фабиан пришел за пятнадцать минут до начала действа, но ему уже не досталось стула. Он безропотно встал у задней стены.
Ваан Лорман был одет в темно-синий сюртук, который при скудном освещении мог сойти за черный. При ярком – за благородный синий, и Фабиан не мог не оценить изящества задумки. Ваан Лорман с режиссерской чуткостью стал у окна – как раз за ним было темно. Лорман глядел в него, и его губы были трагично сжаты.
Фабиан следил за минутной стрелкой над кафедрой. Ровно в восемь Лорман повернул голову к аудитории и скорбным голосом поприветствовал присутствующих. Хотя, кажется, так пренебрежительно его манерность воспринимал только Фабиан. Остальные восхищались Лорманом, гордились знакомством с ним, обсуждали его слова, статьи, стихи.
Лорман начал говорить. О преемственности поколений. О взаимной ответственности, об уважении, о почтении молодости к опыту, а старости к свежему азарту. Он приводил примеры, личные и коллективные, ссылался на самые разнообразные источники – от литературоведческих до социологических. И все это, задумчиво глядя в окно. Фабиану хотелось спросить: а как же Торнтон?
Семинар закончился, присутствовавшие выходили неспешно, горячо обсуждая происходившее. Фабиану приходилось двигаться в этом унылом потоке с этой унылой скоростью.
– Мой дорогой Фабиан, – обратился к нему ваан Лорман. – Я рад видеть вас на моем семинаре. Но сегодня вы удивительно молчаливы.
– Весь наш легион не отличается разговорчивостью, господин ваан Лорман. По причинам очевидным, – ровно ответил Фабиан, дерзко глядя ему в глаза.
– Да, – грустно сказал ваан Лорман. – Печалью полна наша жизнь. В наших силах прекратить ее, но не остановить.
– Мы всегда можем изменить ее, – угрожающе произнес Фабиан.
– Браво, Фабиан! Великолепная жизненная философия!
– Благодарю вас, господин Лорман, – натянуто улыбнулся Фабиан.
Он больше не ходил на семинары Лормана.
========== Часть 3 ==========
В связи с некоторыми обстоятельствами жизни Фабиана куратор четвертого легиона Эрдман настоял на еженедельных консультациях Фабиана с психотерапевтом. Фабиан сопротивлялся до последнего, пытаясь привлечь все аргументы, которые казались ему значимыми: у него не было кошмаров, он отлично успевает, активен во внеучебной жизни, показатели учебно– и социопсихологических тестов на высоком уровне, он заслуженный лидер, да и просто: ему это не нужно, он отлично себя чувствует, зачем еще и психотерапевт?! Эрдман настаивал. Фабиан возражал. Он уже начинал злиться. Судя по всему, и у Эрдмана закончились аргументы вкупе с терпением. И поэтому он рявкнул: «Выполняйте». Фабиан плотно сжал губы, вытянулся и замер. По канонам он должен был отреагировать банальным «Есть!». Но чего каноны не прописывали, так это паузы между приказом и этим убогим дежурным ответом. И Фабиан молчал.
Эрдман смотрел на него и ждал. Было понятно, что Фабиан не ослушается. Тот знал цену субординации. Недаром был старостой, недаром не колеблясь выдвинул свою кандидатуру на пост капитана школьной сборной, недаром входил в совет самоуправления и поддерживал нынешнего его президента. Ситуация была сложной, неустойчивой, преподаватели школы между собой посмеивались, что Равенсбург-не-президент куда опасней Равенсбурга-президента, потому что его желание быть наверху и только там было очевидным. Фабиан не скрывал его, но и не тыкал им в глаза. И было в нем что-то, тихо мурлыкавшее: это еще что, то ли еще будет. Фабиан был хорошим лидером, агрессивным, неуступчивым, но старался оставаться справедливым. И с вышестоящими ладил, хотя ни на куратора, ни на школьное руководство не смотрел снизу вверх – исключительно глаза в глаза. Кто его знает, может, Эрдман смотрел на будущего Верховного Консула. Но до этого еще дожить надо, а пока Фабиан – всего лишь подросток, который раз за разом оказывается в крайне неприятных ситуациях. И этот подросток, которому Эрдман хотел помочь, стоял, вытянувшись, в двусмысленно почтительной позе, смотрел на него полыхавшими глазами – и молчал. Эрдман ждал. Фабиан процедил наконец: «Есть». Эрдман посочувствовал психологу.
– Доктор Нусбергер ждет вас через полчаса. – Сухо произнес он.
Фабиан склонил голову и прищурил глаза. Затем он развернулся и пошел к двери. Эрдман мог окликнуть его, потребовать поведения, соответствующего уставу и многого еще, и Фабиан подчинился бы. Казалось, что мальчишка именно этого ждал – слишком неторопливо он шел к двери. Но в его дерзости было нечто привлекательное, нечто, позволявшее ему рассчитывать на понимание. В нем самом угадывалось что-то, делавшее его равным им, взрослым. Некоторые выпускники были куда более детьми, чем этот четверогодок. Поэтому Эрдман молчал.
Выйдя из кабинета куратора, Фабиан не спеша пошел по коридору, глядя перед собой и до боли сжимая зубы. Он не имел ничего против психологов вообще и Нусбергера в частности, более того – именно последний ему даже нравился чем-то, но с каким бы удовольствием Фабиан их всех в резервацию поместил и никогда, просто никогда из нее не выпустил. Он обошел корпус, быстрым шагом зашел в аллею, прошелся по ней немного и сошел с дорожки, чтобы там всласть попинать дерево. Он был зол.
Доктор Нусбергер не был штатным психологом, для рутины вроде составления психосоциальных карт, написания отчетов и прочей шелупони в школе было целых три надежных, работящих и преданных делу и школе, но не отличающихся выдающимися талантами специалиста. Доктор Нусбергер же был заезжей звездой. Вроде даже стоял у истоков реформы этой школы, проведенной пару десятков лет назад. Он не был светской звездой уровня ваан Лормана, но известность и репутация у него были неоспоримые. Доктор Нусбергер появлялся в школе один-два раза в неделю, вел скользкие и запутанные случаи и вроде как изредка контролировал дела учеников. Руководство школы было довольно: крутись как хочешь, а репутация Нусбергера была впечатляющей. Родители были счастливы: за свои денежки они как раз на него и имели право рассчитывать. Довольны были и дети, которые после консультаций Нусбергера если и не чувствовали себя рожденными заново, то уверенней в себе точно. И был Фабиан. Который стоял перед дверью его кабинета и угрюмо смотрел на нее.
Но консультация должна была начаться через полторы минуты. Он и вошел в приемную. Экран интеркома засветился, поприветствовал его, по лицу пробежали теплой волной лучи сканера, и почти человеческий глубокий и теплый женский голос предложил ему подождать. Через полминуты доктор Нусбергер высунул голову из двери.
– Добрый день, Фабиан, рад вас видеть, – радостно сказал он. – Я как раз поставил греться воду на чай.
– Добрый день, доктор Нусбергер, – процедил Фабиан.
– Проходите в кабинет, – ухмыльнувшись едва заметно, произнес доктор Нусбергер.
Фабиан вошел и замер у двери. В кабинете едва улавливался цветочный запах; Фабиан не был уверен, действительно ли цветочный, или это какой-нибудь странный чай так пахнет; он принюхался. Доктор Нусбергер стоял у чайника и задумчиво смотрел на него.
– Разумеется, куда более прилично было бы поместить в приемную помощника, – задумчиво сказал доктор Нусбергер. – Тем более Томас предлагал. М-м, директор. Директор Брускес. Все время забываю, что в вашей славной школе не пристало фамильярничать. Только смысла в человеке в приемной на эти три часа нет никакого. Садитесь, Фабиан, я сейчас заварю чай и приду. И пожалуйста, не садитесь к рабочему столу, лучше в эркер.
Кабинет, в котором обычно обитал доктор Нусбергер, выходил окнами на парк. Он был расположен на первом этаже, совсем невысоко. Прямо за окнами росли кусты шиповника, и у Фабиана создалось странное ощущение защищенности. Он остался стоять; это было непривычно и умиротворяюще. За кустами начиналась лужайка, отграниченная от парка живой изгородью, не очень высокой, но не незаметной. В парке играли младшеклассники; Старшие в это время были либо в библиотеке, либо в спортивном корпусе.