Ногти в ладонь - больно, но не разжать.
Больно… Одно цепляет другое, рождает цепочку образов, воспоминаний, и мысленно я натыкаюсь на…
Взгляд Кеске.
«Ты этого хотел, Акира? Хотел, чтобы я стал сильным?»
Челюсть сводит, стиснул зубы.
Спрятаться бы, обдумать и, сжав больную голову пальцами, просто пережить все это, прокрутить еще раз, осознать.
Кеске…
А ливень только усиливается, косые струи едва ли не ранят кожу.
Небо плачет по еще одной загубленной душе.
Холодно, как же нечеловечески холодно! Еще бы - в мокрых шмотках на пронизывающем ветру! Кости ломит, да и дышать не так просто, надломлено выходит, с усилием, каждый раз словно сдавливая грудную клетку.
Шатаюсь по улицам и все никак не могу выйти к отелю, да что там к отелю - совершенно не представляю, где проходит граница безопасной зоны и пересек ли ее.
Черт. Не хватает только лязга когтей да безумного смеха одного из карателей. Боюсь, такой встречи я не переживу.
Даже в карманах ладони не согреваются, да и что тепла в мокрой куртке… Новый раскат грома. Сжимаю зубы, с волос капает.
Взгляд бездумно гуляет по правой стороне улицы и вместо заколоченных дверей и выбитых окон натыкается на облезшую вывеску некогда ночного бара.
Мысленно киваю сам себе и, в последний раз обернувшись, мотаю головой: ощущение чужого присутствия не оставляет меня с того самого момента, как я, выбравшись из заброшенного дома, свалил оттуда.
Передергиваю плечами, словно отрицая сам факт возможного преследования.
Кто бы стал таскаться за мной вместо того, чтобы уже отобрать жетоны? Увы, сейчас я - более чем легкая добыча.
Спрятаться и дождаться утра, зализать раны. Ноги сами несут к скользким, уходящим под землю ступенькам.
Всего три.
Спустившись, прислушиваюсь.
Вроде тихо, только вот есть кое-что, что привлекает мое внимание.
Сорванный замок.
Вернее, срезанный вместе со стальными петлями.
Догадка мурашками по хребтине. Все еще напрягаю слух. По-прежнему ни звука.
Выдыхаю и некоторое время раздумываю, наблюдая за тем, как медленно растворяется облачко белого пара.
Замерз настолько, что, кажется, хуже уже быть не может. Да и терять особо нечего.
Толкаю створку плечом, и взгляд натыкается на плотную, после рыхлого сумрака улицы, тьму. Кажется едва ли не материей, ощутимо упругой.
Выдыхаю еще раз и делаю первый шаг, подошвой кроссовок нащупывая ступеньки.
Дверь за спиной, помедлив, закрывается, хлопает под жалобный визг проржавевших петель.
Еще шаг.
Хуже быть не может?
Или может?
***
Внизу светло, но светло ровно настолько, насколько единственная лампочка под потолком может разогнать тьму.
Часто мигает, будто вздрагивает, и я как никогда ясно представляю, что вот-вот брызнет осколками, разлетится, усеяв останками пол, проиграет темному подвалу.
Не выдержит давления на хрупкие грани.
Не выдержит… как Кеске не выдержал.
Передергивает.
Заставляю себя не думать.
Оглядываюсь, предпочитая держаться у лестницы.
Внизу несоизмеримо теплее, холодному ветру не пробиться, не ужалить меня здесь.
Хорошо…
Освещение позволяет разглядеть кусок барной стойки и ровные ряды разнокалиберных бутылок на стеллажах.
Пара опрокинутых высоких стульев, разломанный стол в углу, еще один - у противоположной стены. Осторожно ступаю вперед, но хруст разбитого стекла дублирует каждый шаг.
Запах пыли щекочет ноздри, свербит в глотке и щиплет глаза.
Ставший таким привычным запах запустения, одиночества и еще чего-то, - чего-то, чему созвучна безнадежность.
Сглатываю.
Прищурившись, вглядываюсь в очертания дальней стены, улавливаю еще пару разломанных стульев, нечто похожее на грифельную доску и две алые, горящие, словно угольки от непотушенной сигареты, точки.
Узнавание скальпельно-острой вспышкой, острой, словно… грань катаны.
Той самой катаны, которой были срезаны замки.
Моментально жарко, россыпью битого стекла под кожей, жгучей вспышкой адреналина, которая, прокатившись по телу, забирает боль, вытягивает ее из мышц.
Криво усмехаюсь и замираю. Замираю, чтобы осторожно, попятившись, завести руку за спину и как можно тише сжать рукоять ножа, покоящегося в ножнах.
С негромким скрипом выходит.
Единственный звук, резанувший по абсолютной тишине.
Следом усмешка.
И словно землей уши забило. Кладбищенской землей.
Отступаю назад. Слишком тепло, воздух горячий.
Хрустит стекло, лампочка мигает прямо над головой - кажется, печет макушку.
Моргаю.
Скрип кожи, словно кто-то, привалившись к стене, оторвался от опоры и сделал шаг в мою сторону.
Так и есть, верно?
Во рту сухо… Помню его губы. И боль, которую они способны подарить.
Выдергиваю лезвие из ножен и, согнув руку в локте, выставляю перед собой.
И именно это становится первой ошибкой.
Неверно, Акира, неверно… Первой было - сунуться в подвал.
Всего одно смазанное движение, пальцы, удобнее перехватившие рукоять, и обрушившаяся сверху боль.
Об этом я думаю, уже задыхаясь, выронив чертов нож и пальцами обеих рук впившись в его запястье, конвульсивно впившись, пытаясь немного разжать хватку, урвать воздуха.
Пытаясь, но с трудом понимая, как быстро все произошло.
Насмешливые алые радужки перед глазами, прищуренные, излучающие сарказм.
Мокрые слипшиеся прядки. Кое-как перевожу взгляд вправо, на затянутое в черный латекс плечо, и вижу на нем тоже дождевые капли.
Отчего-то расползающиеся на алые кляксы капли. Воздуха… Всего. Глоток. Воздуха.
Наваливается на меня, вжимает в пыльную стену, стискивает горло так, что меня вот-вот выключит, и… разжимает хватку.
Разворачивается и отходит. Вижу спину и то, что в его руках нет катаны.
Узнал меня.
Еще бы не узнал.
Едва не стекаю на пол, подкосившиеся ноги все же удерживают меня, не дают позорно плюхнуться на задницу.
Хватаюсь за шею и стараюсь перекрыть, загнать назад в глотку приступ кашля.
Гремит чем-то на стеллаже за стойкой, огибает ее снова и, привалившись к ней, наблюдает за мной уже с бутылью из темного стекла в руке.
Обтирает горлышко перчаткой и, открутив пробку, делает глоток.
Даже не морщится.
Тоже мокрый, с той только разницей, что капли на его одежде замирают на поверхности, а не вгрызаются в материю, противно налипая на кожу.
Алкогольные пары смешиваются с запахом застарелой грязи, разбавляют его.
- Я велел не попадаться мне на глаза.
Кривлюсь.
- Заведи себе псину, я не шавка.
Реплика приходится аккурат на момент нового глотка, и поэтому он только вскидывает брови, а, проглотив, языком собирает оставшиеся на губах капли.
Вот бы тоже промочить горло.
- Ошибаешься, именно шавка. Мокрая жалкая шавка.
- А ты сам? Разве не мокрый?
Пожимает плечами и, отставив бутылку в сторону, ладонью ерошит волосы, отводит назад налипшие на скулы прядки.
Наблюдаю со странной смесью любопытства и, пожалуй, толики опасения. Страха отчего-то нет, отчего-то мне не кажется, что, допив, он вырвет мне кадык и бросит истекать кровью.
Нет, уверен, что нет.
Но уточнить никогда не будет лишним:
- Не убьешь меня.
- Откуда столько уверенности в голосе?
Криво хмыкаю и наконец-то отнимаю ладонь от горла. Все еще саднит, скручивает, кажется, невозможной сухостью в глотке, но разве это значимо? Могло быть хуже. Много хуже.
- Тебе скучно.
Выпрямляется и, размяв шею, делает шаг в мою сторону.
Заставляю себя остаться на месте. Остаться даже тогда, когда оказывается рядом, в едином шаге. Оказывается совершенно расслабленным, но я-то знаю цену этой небрежности, знаю…
- Хочешь развлечь? - так пошло звучит, что в груди покалывает.
Покалывает, вызывая очень и очень странные ощущения. Наплыв.
- Разве мы договорили в прошлый раз?
Еще ближе, не удерживаю себя и пячусь, уходя вбок, чтобы не оказаться вжатым в стену.
Медленно меняемся местами. Теперь я спиной к стеллажу.
Немного приподнимая уголки губ, только немного, должно быть, потому, что, улыбнись он чуть шире, покажется раздвоенный язык.
- Это невежливо, отвечать вопросом на вопрос.
В полголоса отправляю его по всем известному маршруту и, вместо того чтобы сгруппироваться, выставить блок или, стиснув зубы, приготовиться к боли… поворачиваюсь спиной, направляясь к барной стойке, чтобы вцепиться в бутылку и осушить залпом пару оставшихся глотков.
Обжигает глотку, жжет пищевод… Проклятье. Бренди!
Глаза лезут на лоб, и я, не выдержав, захожусь в приступе кашля, сгибаясь напополам, цепляясь за стойку.
Презрительное «слабак» врезалось в сознание и проскочило мимо куском мокрого мыла.
Вместе со жжением вернулась и слабость с усталостью, а сверху для полноты ощущений обрушилась еще и боль.
Словно - бац! - и выдернули меня обратно в реальность, где больше всего я хотел бы продолжения той его игры или разговора. Только не его.
Кривлюсь и, заметив движение краем глаза, резво огибаю стойку, останавливаясь ровно посередине стеллажа.
Он выглядит разочарованным.
- Что, это все? И куда вся смелость делась?
- Иди ты, - проговариваю себе под нос, выходит хрипло и достаточно больно. Все-таки сжег глотку.
Хмыкает и, опершись на стойку, наклоняется вперед.
Становится крайне неуютно. Впрочем, в пыльном заброшенном баре мне было бы стремно и без него. Но не так стремно.
Сглатываю и только причиняю себе новую боль. Как наждаком по глотке.
Улыбается, словно Чешир, откидывая непослушные пряди - все лезут на глаза, липнут к скулам, не желая сохнуть.
- Ты прав в одном: мне скучно. И если хочешь жить - сиди тихо.
Оглушающий раскат грома. Словно прямо над нашими головами, под закопченным пожелтевшим потолком.
И шумовая завеса набирающего силу ливня слышится.
Этот проклятый дождь никогда не кончится.
***
Он неторопливо пьет, медленно перебирая бутыли на пыльных полках, я же, воспользовавшись установившимся молчанием, решаю глянуть, что там с рукой. Рана почти пылает, соприкасаясь со сползшим бинтом.
Скидываю куртку на стойку и, повернувшись боком к лампочке, рассматриваю то, что осталось от повязки, ссохшейся твердой коркой.
Прикасаюсь к ней и морщусь от тупой боли, словно нечто невидимое прикусывает кожу и перекатывает ее, надавливая коренными зубами.
Поменять бы.
Оглядываюсь по сторонам и припоминаю, что такие вещи обычно держат под стойкой.
Негромко звенит донышко вернувшейся на полку бутылки.
Кривлюсь.
К черту, потерпит до отеля, не отвалится.
- Поцарапался? - доносится насмешливо и, к моему удивлению, совершенно трезво. Сколько он уже вылакал? И что, ни в одном глазу? Но стоит ли удивляться, учитывая явно нечеловеческую природу этой твари? Нет, не думаю.
- Отъебись.
- Будешь громко гавкать - сломаю челюсть.
- Повторяешься.
- Отнюдь, я обещал вырвать твой длинный язык.