- Так что же он все еще со мной?
- Мне показалось, мы нашли ему лучшее применение, разве нет?
Замолкаю, не найдя в ответ ничего достаточно колкого. Чувствую, как жар разливается по полоске кожи над воротом футболки.
- Так понравилось, что великий Иль Ре испугался?
- Чего же?
Выдыхаю. Вот оно. Оборачиваюсь к нему, опираясь локтем на край стойки.
- Значит, ты.
Но едва ли это стало для меня открытием, вовсе нет. Я догадывался если не с первой, то со второй встречи точно.
Щурится, кончиком указательного пальца обводя горлышко откупоренной пузатой емкости.
- Значит, я, и что? Бросишься на меня со своей зубочисткой?
Пожимаю плечами, с трудом выходит не морщиться, предплечье немилостиво тянет, пульсирует жаром под кожей.
- Почему нет? Ты безоружен.
- Тебе кажется. Но можешь попробовать.
Напоминая о себе, на плечи наваливается усталость, ложится сверху тяжелым шерстяным одеялом и вынуждает горбиться под своим весом, беспокойно передергивая лопатками.
Если бы даже хотел, то не смог бы сейчас драться.
Слишком отчетливо понимаю это и потому, набрав в легкие побольше воздуха, огибаю стойку, чтобы и себе выбрать что-нибудь. Я не особо-то люблю крепкие напитки, но что остается делать? Что остается, когда нет ничего, кроме спиртного и скучающего маньяка рядом?
Рядом, в полуметре от моей спины.
Уголок моего рта дергается вверх, вырисовывая косую улыбку. Снова. Я снова делаю это - ввязываюсь в игру, совершенно не зная ее правил.
- Ты забавный, мышонок.
Вздрагиваю сразу всем телом, будто разряд тока пустили и тут же выключили. Не из-за самих слов - интонации, точно он только что решил что-то.
Продолжает, сделав глоток, и не глоток даже, а лишь приложившись губами к бутылке, словно в очередной раз попробовав.
Глухой удар: толстое донышко бутылки встретилось со столешницей.
Выпрямляется, цепляет меня за плечо, разворачивает к себе, и пальцы стекают на предплечье, аккурат удерживая поверх повязки.
Больно, терплю.
Не двигаюсь.
Слишком устал, слишком истерзанное тело нуждается в отдыхе.
Слишком…
Обтянутые черным латексом пальцы сжимают сильнее, протестующе шиплю, вскидываюсь, глядя прямо ему в лицо, и… замираю.
Никогда не видел его таким, таким… не мягким, нет, не добрым и даже не спокойным, а скорее… не знаю. Умиротворенным? Или же тоже не то. Не подобрать, но так, кажется, сейчас важно понять, - понять, что мелькает там, на глубине прикрытых алых глаз.
Тянет меня ближе и, сделав шаг в сторону, разворачивает. Наступает, и мне не остается ничего, как отступить назад, поясницей упершись в узкий край столешницы.
И не сказать, что не понимаю, отнюдь, слишком хорошо понимаю.
Но запала, равно как и сил, совсем не осталось - последние крохи на дне плещутся, так почему бы нет? Почему бы не позволить себе выпасть из чертовой Тошимы? Почему не забыть об Игуре, «ЭНЕД», Иль Ре и… Кеске?
Час, два… Какая, к дьяволу, разница? Даже он стороной обходит это место.
Касается моего подбородка, холодная материя перчаток скользит по коже, и безумно хочется поежиться, точно как и снять их с его рук. Но разве позволит… еще раз?
Пока не спешу проверить. Слушаю, жадно хватая слоги, впитывая по крупицам, отчего-то кажется таким важным сейчас, тот ломаный бред, что он говорит.
- Всегда есть выбор, мышонок, но, ступив на арену Колизея, ты и мне его не оставишь.
Ошибаешься, как же ты ошибаешься.
Отрицательно качаю головой, и он уже ближе, но в этот раз я сам легко запрыгиваю на стойку. Отодвигаюсь назад, тут же сжимает мое колено пальцами.
Так странно. Так не должно быть.
Сюрреалистично и, кажется, жутко, не прекращаясь, ливень все бьет по асфальту, бьет, разбиваясь на сотни микроскопических капель. Слышу, словно косые струи разлетаются, встречаясь с черным деревянным полом, а никак не над моей головой, врезаясь в бетонную толщу.
- Бредишь. Его никогда не было, твоего выбора.
Хмыкает, кончиками пальцев впиваясь под коленную чашечку. Не больно. Почти.
- Тогда можешь сейчас выбрать.
Отчего-то хочется рассмеяться ему в лицо. Выбрать? Сейчас? Как я могу выбирать, когда чертово тело уже решило за меня? Когда дышать приходится через раз, а губы сохнут, требуют, чтобы еще раз, чтобы еще глоток терзающей муки, чтобы россыпью отпечатков на коже, чтобы после не отдышаться.
Выбрать. Что же, тогда я снова первый.
Первый тянусь вперед, первым чтобы коснуться, первым чтобы, прикрыв глаза, осторожно в этот раз, скорее пробуя, прижаться к чужим холодным губам.
Чужим и горьким, пахнущим алкоголем.
И с первым же прикосновением назад, чтобы, убедившись, что так и надо, что это действительно я выбрал, закрыть глаза и, коснувшись снова, уже втолкнуть язык в приоткрытый рот. Не чтобы попробовать, а чтобы урвать частичку его привкуса себе, чтобы хорошенько вставило и замерзшие ноги наконец-то стали ватными.
Именно потому что нельзя, именно потому что в конце ждет Колизей, именно потому что ты - самая безжалостная тварь, с которой мне довелось встретиться.
Наваждение или игра с огнем, но мне нравится твой вкус, нравится чувствовать, как в ответном движении ты царапаешься о мои верхние зубы и касаешься нёба.
Почему-то соленым отдает.
Пальцы сжимаются на гладких лацканах, дергают их на себя, наматывают на кулаки и тянут вперед.
Наваливается сверху, опирается на мою грудь, ладонь на спине.
Комкает ткань футболки, легонько сжимает и тянет вверх, оголяя кожу. Липкая стужа стремительно карабкается по позвонкам, покусывает их, на каждом оставляя свой отпечаток, и тут же, словно затирая сотни маленьких следов, прикосновение гладкого латекса. Вверх, к лопаткам.
Покорно поднимаю руки, позволяя черной тряпке комом опуститься на пол. С него станется, и эту порвет.
Движения хаотичнее, поцелуи уже нельзя назвать таковыми.
Укус за укусом.
Его волосы все еще мокрые, спутанные - пальцами в них, дергать, слушать недовольное шипение и тут же получать болью в ответ.
Шея, ключицы… И как только разожмутся челюсти - влажное прикосновение горячего языка.
Зализывает и снова… Мукой. Играя, едва касаясь и тут же прихватывая так, что темнеет перед глазами.
Холодные ладони на моих ребрах, выискивают, нажимают на синяки. Давят на них подушечками пальцев, словно вкручиваясь в плоть, выводя замысловатые круги.
Медленно, словно на старых полароидных снимках, выцветая, проступает боль, слой за слоем, оттенками, кляксами.
Хаотичнее, все больнее. И с каждым прикосновением все острее.
Неправильнее.
Поэтому ломает так сильно, поэтому должно быть мучительно больно.
Потому что причиной всему ненависть.
Горячая, как кровь в венах.
Разрывает напополам, тащит на части, тащит, требует отпихнуть его, схватиться за нож и в то же мгновение с чудовищной силой еще ближе тянет. Забраться под тонкую футболку, оцарапать рельефные мышцы, попробовать его изгиб шеи на вкус.
Все попробовать.
Пальцы сами собой наматывают несколько тонких прядок на фаланги и с силой дергают назад. Негромко рычит, огрызается и уже мне приходится сжать зубы, чтобы позорно не заскулить от сковавшей предплечье кинжально-острой вспышки. Кажется, ощущаю, как из свежей ранки выступают алые капли.
Алое безумие, которое он тут же слизывает, торопливо расстегивая пуговицу на моих джинсах, а справившись с ней, приподнимает было, но, вспомнив об обуви, сдергивает кроссовки. Вниз, к футболке.
Подхватывает под бедро, держусь за его плечи, тянет штаны вниз, высвобождает левую ногу.
Холодом обжигает запястья - все его чертов плащ, все проклятые перчатки.
Плюхаюсь назад, для узкого стола, видно, слишком - скрипит.
Плевать.
За лацканы снова, удержав дистанцию, стянуть плащ, высвободить плечи, отбросить. Поймать правую руку. Дежавю.
Только в этот раз снять обе вместе со стальными браслетами.
Тепло кожи теперь.
Приятно касается груди, шеи. И плевать, что это тепло сжимает мою глотку. Теплый, живой, настоящий.
Черед футболки.
Но перехватывает мою ладонь, сжимает в своей и впервые за все это время, за, кажется, бесконечные минуты охватившего безумия смотрит мне в глаза.
Щурится, а я отчего-то залип на его припухших губах, ярким контрастом на мертвенно-бледной коже.
Влажные… Тянусь к ним, хочу укусить еще раз, еще раз перед тем, как стяну чертову тряпку.
Не позволяет, так и удерживает, и я испытываю досаду и едва ли не детскую обиду.
Совершенно нечестно, так и подмывает сказать это вслух, но боюсь, чертовски боюсь разрушить это наваждение, сотканное из призрачного предвкушения и вполне реальной боли.
Еще раз… Тяну ткань вверх, знаю, что остановит, ударит по кисти или же залепит затрещину, но… нет.
Я ошибся.
Отпускает мои пальцы, и кресты негромко брякают друг о друга, ложатся на его голую грудь.
Такую же белую, как и лицо.
Дыхание перехватывает.
В тусклом свете единственной лампочки отчетливо видны темные росчерки и рваные, словно неумехой нарисованные, шрамы.
Тонкие, едва заметные и широкие, с криво наложенными швами, которые тоже… навсегда остались на его теле.
Пятнами.
В животе не бабочки, а скорее безжалостная рука, наматывающая, словно нити на веретено, мои кишки, вспарывающая брюшину, любовно стаскивает все органы вниз.
Давят.
Как же давят.
Тянусь ближе, лбом прижимаюсь к его плечу, сгорбившись, и, не удержавшись, провожу языком по ближайшему темному росчерку.
Такой плотный.
Хочу осмотреть их все, пальцами, губами, обозначить, покусывая, зализывая… Туман с тяжелым алкогольным привкусом.
Уже на гнилой доске балансируя, едва-едва воспринимая что-то кроме своего хочу, едва понимая, что фоновый шум - это его хриплые, едва различимые стоны.
На выдохе прорываются, просачиваются вместе с воздухом из легких, выдают его… Как и ладонь, которая вне сомнения оставит свой отпечаток на моем бедре.
Касаюсь темного соска, едва, кончиком языка, как он, словно очнувшись, отталкивает меня.
Пощечина в довесок. В висках звенит.
Плевать.
Быстрее уже!
Не одному мне горит.
Стаскивает с меня последнюю мешающую тряпку так же, как и джинсы - только чтоб не мешали, оставив болтаться на уровне колена. Вклинивает свое бедро между моих ног и торопливо возится с ширинкой.
Вот где будет больно, очень и очень больно. Колени сжимаются от предвкушения, сдавливают его бедро.
Так правильно, мне должно быть больно… Должно быть. За все сразу.
Приют, «Бл@стер», Тошима, Кеске… За то, что оказался здесь, за желание подчиниться сильному, за тягу к тебе.
Взгляд.
Зрачки огромные, тонкая багровая окантовка.
Голодный.
Ерзая, двигаюсь на самый край, ладони на твои плечи, сжимая, насколько позволяют дрожащие пальцы.
Жмурюсь, часто-часто облизывая губы… Сейчас… Предвкушение навалилось не хуже раздувшегося мертвяка. Тяжелое, дурно пахнущее концентрированной похотью.
И холодно, так холодно, настолько холодно, что когда член касается внутренней стороны моего бедра, то почти обжигает.
Еще больше хочу.
Поскуливая, ерзая, едва глотая накопившуюся слюну.
Это не я. Себе не принадлежу.
Прикасается к мошонке, нажимает на нее, ведет членом выше, натыкаясь на мою плоть, и плотно обхватывает оба, неторопливо поглаживает, и промедление причиняет ничуть не меньшую боль.
Только внутри грызет, под ребрами, стилетами колет.
Требует.
Требует пасть еще ниже и, уже подобно псине… скулить.
Не сдерживаюсь и, закусив губу, смотрю вниз, смотрю на то, как сжимает, тонкими пальцами оглаживая набухшие вены, а большим то и дело массируя свою головку, сдавливая ее, тут же растирая выступившую смазку.