Когда я осталась совершенно обнаженной, он велел мне лечь на кровать, сперва на спину, потом ничком. Затем, держа в руке мерцающую свечу, принялся изучать мое тело, останавливая особое внимание на некоторых частях, которые его привлекали более остальных, и покрывая поцелуями все без исключения.
Наконец, усладив свой взор и осязание, он неоднократно скрепил наш союз печатью на той же кровати, к обоюдному удовольствию.
Утром нам надо было рано выезжать, посему монах ушел к себе в комнату. Что до меня, так я не долго мучилась бессонницей. На следующий день мы проехали в дилижансе всего два лье, ибо необходимо было уклониться от главной дороги, дабы достичь деревни, где мне предстояло поселиться.
Наши попутчики, которым было известно мое место назначения, немало удивились, когда я сошла с дилижанса вместе с монахом. Еще больше они удивились, увидев, что мы пошли одной дорогой. Офицер, не в силах сдержать раздражение и досаду, выкрикнул из окна:
— Святой отец, почему ты раньше не сказал, что собираешься принять молодую даму в свой орден?! Коли бы ты не был монахом, я бы потребовал сатисфакции за оскорбление, какое ты нанес лично мне и этим господам!
Монах был больше заинтересован в увеличении расстояния между ним и офицером, нежели в поиске остроумного ответа на насмешки. Другие монахи ничего не сказали, но видно было, что они в бешенстве, поскольку добыча, которую они метили для себя, уплыла у них из-под носа. Что до меня, то я, уже покинув экипаж, отвесила попутчикам издевательский реверанс.
Когда мы достигли деревни, мой монах сказал мне, что собирается проводить меня в дом одной из своих духовных дочерей, кающейся грешницы, которую он попросит приютить меня на некоторое время, пока не найдет для меня собственный дом. Еще он добавил, что будет благоразумно, ежели я стану изображать добродетель и святость, дабы легче было провести упомянутую даму.
По приходе в дом монах сообщил своей духовной дочери, что он часто видел меня у своих знакомых в Париже, где и узнал от меня, что я, потеряв мужа, желаю пожить в деревне, чтобы поправить здоровье. Тогда он посоветовал мне выбрать деревню в окрестностях его монастыря, поскольку там и воздух превосходен, и природа живописна, что не было преувеличением. В конце концов ему удалось убедить меня остановиться в этом месте. Почтенная дама приняла меня очень радушно. В ее доме я провела восемь дней, а за это время мне приготовили собственное жилье.
Из этих восьми дней ни один не прошел без того, чтобы ко мне не наведывался мой монах, но поскольку и до моего приезда он часто навещал свою духовную дочь, эти визиты не вызвали у нее никаких подозрений. К тому же, оба мы вели себя с величайшим благоразумием и осторожностью.
Не испытывая недостатка в знании начал религии, я с успехом беседовала на такие темы с достойной дамой. Итак, не утруждая себя особыми проявлениями благочестия, я скоро заставила ее думать о себе как о весьма добродетельной женщине. Больше всего ей нравилась, как она сама призналась монаху, то, что я, упражняясь в святости, не теряю веселого расположения духа. Таким образом, я стала играть роль Тартюфа, и духовная дочь моего любовника отзывалась обо мне не иначе как с величайшей похвалою.
Когда в моем маленьком домике все было готово, я переехала туда. Устроиться мне помогала все та же дама, которая осталась на обед, равно как монах. Он никогда не приходил ко мне обедать, если не была приглашена мадам Марсель (так звали достойную даму). Она неизменно выражала восхищение тем, как мне удается сочетать развлечения с моей высокой репутацией. Монах тоже без устали повторял, что для такой юной женщины удивительно быть столь благочестивой. Мадам Марсель стала жертвой обмана своего духовника с его напускной святостью и моего лицемерия. Другими словами, она играла роль сводни, сама о том не догадываясь.
Шесть лет я жила в той деревне и пользовалась уважением среди всех местных жителей. Без меня не обходился ни один званый обед; сосед соперничал с соседом за право считаться моим приятелем. Мужья приводили меня в пример женам как образец добродетели, а матери ставили в пример дочерям.
Вне всякого сомнения, читателю любопытно узнать, каким образом нам с монахом удавалось встречаться наедине без того, чтобы наша любовная связь была обнаружена. Мой монах полагал, что я озабочена лишь тем, чтобы придать глянец благопристойности своему распущенному поведению. Но разве не из чувства благодарности сохраняла я репутацию своего любовника? К тому же, будь я иных правил, продолжалась ли бы наша связь так долго?
Чтобы не наскучить читателю этих мемуаров, я больше не стану тянуть с удовлетворением его любопытства. Слушайте же, как мы встречались.
Отец Геркулес (ибо так звали монаха) был старшим в братии. Можете себе представить, что по этой причине он пользовался гораздо большей свободой, нежели остальные монахи. Выбирая для меня дом, он остановился на доме, стоявшем на отшибе, в тенистом саду. Подходы к нему были безлюдны, а у отца Геркулеса, как вы сами понимаете, имелся ключ от калитки, что содействовало его ночным визитам. Когда монахи удалялись к себе в кельи, он покидал монастырь, отпирал калитку, проходил садом и оказывался у меня в постели. Вместе мы проводили каждую ночь, ну может быть, выпало несколько, когда монах чувствовал необходимость восстановить свои силы. Утром он уходил в очень ранний час и возвращался в монастырь, так что никто не замечал его отсутствие. Сколько чудесных ночей провели мы вместе!
Я старалась, насколько могла, разнообразить наше удовольствие и всегда заставляла отца Геркулеса отвечать на мои неуемные желания. Наверно, поэтому в конце концов незадачливый монах стал испытывать бессилие. Разозлившись на то, что член у него всегда болтается между ног вялый и дряблый, точно мокрая тряпка, и наскучив бесцельной игрой с сим предметом, я решила найти для моего монаха подходящего адъютанта. Таким образом, я сама стала причиной всех моих бед. Мне пришлось заплатить дорогую цену за собственную неблагодарность и опрометчивость моего нового любовника.
Не много у меня ушло времени, чтобы сделать выбор. При каждом посещении монастырской церкви от моего взгляда не укрывалось, что органист во время мессы смотрит на меня, совершенно не скрывая своих желаний. Он был рослым здоровяком, словно рожденным для того, чтобы ублаготворять женщин, имеющих такое же пристрастие к е…ле, как и я сама. Единственной трудностью было найти предлог, под которым можно было залучить его в дом. Но разве влюбленной женщине не хватит хитрости, если речь идет об удовлетворении ее страсти? Любезный читатель, послушай-ка, что я придумала. Тебе судить, хороша ли была моя уловка.
Однажды, когда у меня обедали мадам Марсель и отец Геркулес, я завела разговор об особенностях жизни в деревне. Я высказалась, что надобно иметь какое-то занятие, дабы избежать скуки и особливо скоротать долгие зимние вечера, когда поневоле приходится оставаться дома. А проводить время за вышиванием не для меня, добавила я, поскольку это занятие дает работу лишь пальцам, оставляя ум в невыносимом состоянии бездействия.
— Мне гораздо предпочтительнее видеть женщину, — сказала я, — увлеченной рисованием, живописью или музыкой.
— Вам нравится музыка? — спросил отец Геркулес.
— Да, святой отец, — отвечала я. — Скажу больше: это моя страсть. Я всегда мечтала научиться играть, да только все было недосуг.
Мадам Марсель сказала, что считает музыку весьма богоугодным искусством и что с радостью стала бы брать уроки вместе со мной, если бы не ее почтенный возраст.
— Но вы, — добавила эта добрая женщина, — еще молоды и несомненно добьетесь успеха в занятиях.
Мой любовник, обрадовавшись возможности доставить мне удовольствие, согласился с мнением мадам Марсель и обещал прислать ко мне монастырского органиста, очень хорошего музыканта и к тому же великолепного пианиста, который удалился в деревню, дабы в отсутствие суеты посвящать больше времени своему искусству.
Вы без труда догадаетесь, насколько это предложение отвечало моим желаниям. В особенности мне понравилось то, что мои гости не заподозрили подвоха и что мой любовник сам вырыл себе яму, даже не помышляя о том.
На следующий день отец Геркулес послал ко мне органиста. Надеюсь, вам ясно, что тот не стал заламывать невозможную цену за свои уроки.
Первые восемь занятий я держалась с холодной сдержанностью, которая сбила бы с толку любого, только не моего органиста. На самом же деле мое показное безразличие служило не для того, чтобы обескуражить его, но для того, чтобы разбудить в нем инициативу. Наконец он заявил, что сгорает от страсти, и честно признался, что хочет преподать мне урок иного свойства, имеющий лишь небольшое отношение к музыке.
Когда двое имеют одно и то же желание, как правило, проходит не так уж много времени, прежде чем они находят способ удовлетворить его. Мы откладывали сладостную минуту только затем, чтобы обеспечить полную тайну наших свиданий, первое из которых назначили на такую-то ночь у меня в спальне. Я была уверена, что отец Геркулес не достигнет состояния, пригодного для любовных дел, поскольку прошлой ночью я не преуспела в придании ему твердости духа и плоти, как ни старалась. И все же береженого Бог бережет, посему я закрыла калитку на засов и, таким образом избавившись от этой заботы, обратилась мыслями к будущим любовным радостям. Долгое воздержание, которому меня поневоле подвергал мой монах, заставило меня с вожделением ждать той минуты, когда придет органист.
Как медленно тянется время, ежели кого-нибудь ждешь! Если бы я то и дело не смотрела на часы, то могла бы подумать, что условная минута давно миновала и что мой любовник уже не придет. И для него, однако, ожидание оказалось не менее мучительным, чем для меня. Когда он наконец пришел, то сразу же произнес следующие слова: «Как ошибаются те, кто говорит, будто время быстротечно! Видно, они никогда не ходили на свидания с любимыми, иначе бы не сказали такое».
Поцелуи и объятия, с необходимостью предваряющие главное, длились недолго, ибо у нас было мало времени. Дабы не терять драгоценных мгновений, мы сразу отправились в постель. Прекрасным наездником показал себя мой любовник в ту ночь! За два или три часа он восемь раз припускал галопом, причем первые четыре раза не покидая седла, а остальные — после небольшой передышки. Нетрудно сообразить, что за всю свою жизнь я не часто встречалась с подобными атлетами. Я даже склоняюсь к мысли, что если бы он не должен был уходить от меня в столь ранний час или если бы пришел пораньше, то без труда довел бы счет до дюжины! Мой юный органист нисколько не казался утомленным трудами любви, мало того — он умолял меня позволить еще разок, однако я отказала ему. Во-первых, близился рассвет, во-вторых, я боялась своими неумеренными требованиями привести его в состояние, подобное тому, в котором находился отец Геркулес. Посему я принудила его удалиться, чему он беспрекословно подчинился.
Едва мой любовник ушел, как я уснула, ибо весьма нуждалась в отдыхе. Должна признаться, что, успев отвыкнуть от столь изобильной пищи, я чрезвычайно утомилась после такого волшебного пиршества чувственных наслаждений. Мой сон был глубок и сопровождался восхитительными сновидениями. Мне чудилось, будто мой дорогой органист по-прежнему сжимает меня в объятиях, будто он вращает у меня во рту своим языком, не забывая тем временем исполнять свои обязанности несколько ниже. Мой зад при этом ходил вверх и вниз с непостижимой быстротою, и я была близка к предельному наслаждению, как вдруг в спальню вошла мадам Марсель, подняв шум и, разумеется, разбудив меня.
Надобно испытать на себе то дивное состояние и те восторги, которые чувствовала я тогда, чтобы понять, до чего меня раздосадовал и рассердил неожиданный визит старой дамы. Однако я овладела собой и более или менее скрыла свой гнев. Вскоре появился мой монах. Он сказал, что собирался засвидетельствовать почтение мадам Марсель, но не застав ее дома, предположил, что она пошла ко мне. Я попросила их пройти в другую комнату и дать мне возможность одеться.
Мадам Марсель пробыла у меня не более часа и затем удалилась, оставив меня наедине с монахом. Как только она ушла, отец Геркулес радостно сообщил, что его вероломный друг подавал этим утром очевидные признаки жизни. Поэтому он и поспешил ко мне с новостями, нисколько не сомневаясь, что сумеет дать мне должное удовлетворение. Еще он сказал, что нам не следует терять время, а напротив, надо поскорей использовать вновь обретенную силу. Не зная, как отговориться от подобных притязаний, я немедля согласилась еще раз попытать счастья.
Облапав мои ягодицы, груди и п…ду, святой отец приложил невероятные усилия, дабы выполнить свое великолепное обещание, однако все оказалось напрасно. Тщетно я старалась помочь ему: все, что мы делали, измотало нас, не принеся ни капельки удовольствия. Наконец, видя, что его член утратил даже намек на твердость, каким он обладал вначале, я убедила отца Геркулеса не стараться совершить невозможное. Более того: я посоветовала ему отдохнуть недельку-другую и надеяться на то, что за это время к нему вернутся утраченные силы.
Любезный читатель, можешь ли ты поверить в то, что Сюзон, которая живет лишь для того, чтобы е…ться, обрекла бы себя на столь длительное воздержание, если бы не рассчитывала с пользой для себя употребить отсутствие монаха? Разумеется, нет. Я бы предпочла пойти на риск потерять любовника, нежели постоянно быть снедаемой огненными языками неудовлетворенной страсти. Таким образом, совет мой был далеко не случайным. Мне представилась возможность получить желаемое, и я не собиралась упускать ее.
Я чувствовала себя в безопасности, поскольку знала, что монах не придет ко мне до тех пор, пока не сможет показаться мне на глаза, не сгорая со стыда. Понимая, что это произойдет не скоро, я каждую ночь принимала органиста. В этом человеке словно дьявол сидел, а уж силы в нем было — на десятерых. Раз от разу он обхаживал меня со все возраставшим рвением. Каждая ночь приносила новые радости: никто не умел так, как он, разнообразить удовольствия.
Если бы в мои намерения входило описать все позы, которые мы применяли, то мне пришлось бы составить объемистый том. Скажу больше: даже те из читателей, кто знаком с прославленными «Позами» Аретино, имеют лишь слабое представление о том, чем мы занимались. Тем не менее я не намерена оставлять этот период моей жизни, не описав одну из них.
В один прекрасный день мы перепробовали множество разных способов, и я была совершенно уверена, что воображение моего любовника истощилось. Представьте себе мое удивление, когда я увидела, что он подвязал веревку обоими концами к потолку, соорудив подобие качелей. Сиденье на этих качелях он устроил так, чтобы оно находилось на уровне его пояса. Всегда получая несказанное удовольствие от его причуд, я откликалась на них неизменно с большой охотою. Однако на сей раз, должна признаться, я не могла постичь до конца его замысел, который тем не менее поразил меня своей новизною, поэтому я наблюдала за приготовлениями с чрезвычайным вниманием.
Когда все было устроено, он усадил меня на качели и велел поднять колени и развести пошире бедра, чтобы п…да стала легко доступной. Убедившись, что я поняла, как мне себя вести, он привел качели в движение и сам немного отступил, держа наготове свой мудолом. Все было рассчитано с такой точностью, что когда качели в обратном движений пошли ему навстречу, цель оказалась поражена. Всякий раз, как его мудолом своею головкою касался моих срамных губ, он совершал выпад вперед, заталкивая член до предела и заставляя меня раскачиваться все размашистее, что увеличивало обоюдное наслаждение.
Когда мой любовник почувствовал, что вот-вот спустит, то он, дабы не проливать зря драгоценный нектар, не оттолкнул меня, как делал раньше, раскачивая качели, а напротив, привлек меня к себе, зажал мои ноги под мышками и подхватил меня под задницу. Развратник с силой прижался животом к моему животу, и чуть не затопил меня обильным излиянием.