Растолковав Чиниге, что от него требуется, поставили его у дверей, развязав руки, но привязав за ногу, чтобы не ощутил лишней свободы. Один из гвардейцев упер ему в спину ствол трофейного ружья. Все остальные, дабы не мозолить лишний раз глаза, снова рассредоточились по обеим сторонам от входа.
Федор еще раз интересуется, понял ли пан, от чего зависит его жизнь, и тоже отходит в сторону.
Наконец-то отпускаю дверь, толкаю ее ногой наружу и скрываюсь в тени, глядя под ноги на освещенный пол сарая, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.
Вислоусы молчит. Из темноты слышится многообещающее покашливание. Гвардеец сильнее вдавливает ствол в спину пленника.
- Мы-мыкола, - мычит Чинига.
- Чого?
- Вже все зробыли, шо я накозав? - в голосе пана наконец-то проявляются командирские нотки. - Чи шо?
- Дык, о це...
- Шо, о це?! Зробыли, чи шо, я пытаю? Чи ты вже став атоманом и будешь мэнэ пытати, о моих заботах? Чи шо?
- Дык... Як же... - слышится сконфуженный голос. - Во ций Панас казав, шо...
- А-а. так то Панас ныне атаманом став? О це дило. О це добре. А я як же? Мэнэ можно отдыхаты? - похоже пан Чинига разошолся не на шутку. - А ну геть уси готовиться. Панас, стой тут. Да никого не пускай. Уразумив? Зачиняй двери.
Сарай снова погружается во мрак.
Вот и зачем приучал глаза к свету? Опять ничего не вижу., кроме трех, изгибающихся по присыпанному соломой полу, тоненьких лучиков, проникающих сквозь доски дверей.
- Очнулся гнида, оповещает голос одного из гвардейцев о пришедшем в чувство генерале.
Пана Чинигу снова связывают и помещают до поры в компанию к его подчиненным. Те тоже уже пришли в себя, но лежат молча, после увесистого аргумента, коий предъявил им для наглядности Меньшиков.
- Долго ж ты, Евлампий Афанасич, змеиная твоя душонка, прятался, - подсел к генералу князь. - Чего ж выполз-то вдруг? Али правосудия перестал страшиться? Кто-то заступничество пообещал?
- Не тебе, сосунок... - не закончив реплику, пленник скрючился и замычал от резкого удара под ребра.
- .Пойми, Евлампий Афанасич, - продолжил Светлейший, потирая ушибленный кулак. - Нам для того, чтобы уйти отсюда, хватит и этого атомана. А вот твоя жалкая жизнь зависит только от того, согласишься ли ты поведать обо всем, что здесь творится и подтвердишь ли все это в столице. А ежели ты намереваешься лишь попрекать меня молодостью лет, так я по своей малолетней горячности могу тут же и живота тебя лишить.
Замолчав, князь вынул из ножен конфискованную у генерала саблю и принялся демонстративно рассматривать, опробовав остроту клинка на снятой с плеча пленника соломинке.
Нависшие над Евлампием Алексашка и Федор довершили моральное давление. При чем, неизвестно чья физиономия внушала больший страх: злобная русобородая харя Меньшикова, или поросшая модной в моем мире трехдневной щетиной ухмыляющаяся рожа Басманова. Обрядить бы боярина в спортивный костюм - вылитый браток из старых фильмов времен распада Советского Союза.
В общем, Евлампий как-то сразу сломался и заговорил. Не то, чтобы принялся говорить без остановки, сдавая всех и вся, но на задаваемые Петром Алексеевичем вопросы отвечал без лишних понуканий и довольно подробно.
Оставив вход под присмотром гвардейца, сгребаю в кучу солому и присаживаюсь к стенке в качестве слушателя. Но стоило только расслабиться, как сказывается экстремальное напряжение последних суток. А тут еще и тихие голоса звучат убаюкивающе. Так и сижу, то проваливаясь в дрему, то заставляя себя с усилием выныривать из нее и прислушиваться к разговору.
Однако кое-что все же отложилось в голове. Я узнал, что Евлампий Савин, сбежав от правосудия, подался к крымскому хану. Благодушно приняв подельника, хан не дал тому долго бездельничать. Генерал получил под командование казачью тысячу, присягнувшую османскому султану. В нее входил сброд, выгнанный с родной вольницы своими же собратьями-казаками за различные преступления. Многие и вовсе бежали от справедливой расправы, подобно самому генералу.
За десять лет Евлампий много раз ходил вместе с крымчаками в набеги на русские селения. Во время неудачной попытки турецкой армии оттяпать под руку Османской империи часть русской земли, предатель лишился почти две трети своей шайки. При этом пополнения практически не прибывало. Среди казачьей вольницы произошел окончательный раскол - основная часть присягнула русскому царю, часть ушла на службу в Европу, часть, возглавляемая неким молодым атаманом, поступив на службу к османскому султану, была переправлена на Африканский континент, где империя делила что-то с Египтом. Вольницы как таковой практически не осталось.
Во время этой-то войны и встретился Евлампий с младшим из князей Голицыных.
Ночью полки Русской армии в результате неожиданного стремительного марша окружили часть крымской орды, в составе которой находился и генерал с остатками казачков-изгоев. Крымчаки, бросив обоз и собравшись в единый кулак, хоть и с огромными потерями, но смогли прорваться и уйти в степь. С ними ушла и часть казаков, ведомая, кстати, сотником Чинигой.
Евлампию не повезло. Он с полусотней головорезов, коих именовал личной гвардией, был окружен и зажат в небольшом овражке. Когда последний телохранитель пал от русской сабли, предатель бросил клинок и, подняв руки, опустился на колени. Знай солдаты, кого берут в плен, так, может, и зарубили бы тут же. Но о событиях десятилетней давности помнили лишь старослужащие. Да и те не все знали в лицо генерала-предателя.
Петр же Голицын, под началом которого был один из полков, сразу узнал друга молодости, так глупо попавшегося на пособничестве людокрадам. Как увидел, так виду не подал, отвернулся и ушел прочь. Вечером же повелел надежным людям привести пленника в шатер. Там и сговорились бывшие дружки о взаимовыгодном сотрудничестве на благо их обоих.
После полуночи люди Голицына проводили Евлампия за пределы русского лагеря, дали двух лошадей и отправили с богом.
Месяц назад прибыл от Петра гонец с распоряжением и подробной инструкцией по устранению зарвавшегося молодого князя, успевшего получить титул Светлейшего, а именно тезки младшего Голицына - Петра Нарышкина.
В одном из порубежных лесков ватагу ( а как еще назвать этот сброд?) Савина, насчитывающую теперь едва две сотни, поджидали возы с русским пехотным обмундированием и документы, предписывающие некоему воинскому подразделению следовать в определенный район.
Выйдя к месту засады, тщательно подготовились и, не видя смысла торчать здесь постоянно, ушли к расположенному в десяти верстах заброшенному имению разорившегося боярина Жукова, который подался осенью в столицу. Это место так же было предусмотрено планом, и в имении бандитов поджидали запасы провизии. Располагалось местечко вдали от другого жилья. Две ближайшие деревеньки были сожжены прорвавшейся в начале войны сотней крымчаков. Именовавшие себя атаманами сотники Чинига и Горобец по наказу генерала строго следили за тем, чтобы хлопцы вели себя тихо. Да и не с чего шуметь-то было. Горилки не было - насчет этого командиры строго проверили каждого еще в начале предприятия. Каких либо селений, чтобы совершить лихой набег малой компанией в тайне от остальных, тоже поблизости не было. Приходилось маяться от безделья, согревая душу думками об обещанном солидном вознаграждении за успешно проведенное дело.
И наконец-то прибыл гонец с известием о приближающемся княжеском обозе, сопровождаемом всего-то сотней солдат. В открытом бою, может, и засомневались бы хлопцы в победе над всего-то вдвое уступающим по численности противником. Но пострелять из засады, да посечь неожиданным наскоком ничего не подозревающих путников казалось делом плевым. Тем более, что целью ставилось уничтожение единственного человека. Так что, в случае чего с остальными в схватку можно и не вступать.
На деле оказалось не так все просто. Хоть неожиданным залпом и удалось выкосить значительную часть сопровождающих обоз гвардейцев, но оставшиеся рубились каждый за двоих. От гвардейцев не отставали и возницы. Что уж говорить о боярах из свиты Светлейшего Князя? Пожалуй, честный бой бандиты не выиграли бы и при троекратном преимуществе. Но и сейчас, при почти пятикратном превосходстве, предатели за первые минуты схватки потеряли половину собратьев. Однако и сопровождение князя истребили почти все.
После того, как на дороге не осталось ни одного выжившиго русского воина, Евлампий в сопровождении присланного от Петра Голицына человека, осмотрел трупы у княжеской кареты. Не найдя того, кого искал, собрав остатки ватаги, ринулся в лес на звуки разрозненных стычек. Разослав по десятку в сторону каждой схватки, узнал-таки куда отступил Светлейший. Туда и ринулся с оставшимися тремя десятками. Остальные либо погибли в лесных стычках, либо продолжали сражаться где-то в зарослях. Ждать или искать их не было времени.
В результате устроенной гвардейцами засады, генерал потерял еще несколько человек, в том числе и присланного Голицыным,nbsp; День третий
но преследования не прекратил.
Река скрыла следы беглецов, но, разделившись на две группы и пройдя в обоих направлениях, обнаружили какие-то следы на льду вниз по течению, вероятно, оставшиеся от моего падения. Теперь уже двигались двумя группами по обоим берегам, тщательно осматриваясь в поисках следов.
Когда начало смеркаться, один из казачков, знающих здешние места, сообщил, что недалеко должен быть домишко бортника, обычно пустующий в зимнюю пору. Туда и двинулись на ночлег, отчаявшись найти беглецов.
Ночью на них неожиданно вышел Чинига с шеnbsp;стью уцелевшими хлопцами. После того, как вислоусый поведал о странном человеке, в одиночку напавшем на них, убившем троих и скрывшемся в ночи, а один из казачков сообщил, что видел того человека во время нападения на обоз рядом с княжеской каретой, Евлампий немедленно поднял всех и двинулся к месту описанного Чинигой происшествия.
М-да. Нет ну то, что мне приписали часового, упокоенного Алексашкой, понятно. Но зачем приписывать еще и застреленного Панасом?
- Эй, Дмитрий, просыпайся. Нешто не выспался еще?
Открыв глаза, непонимающе смотрю на склонившееся надо мной небритое лицо, в глазах которого пляшут отражения небольшого костерка. Признаю Федора и, оперевшись о стену сарая, сажусь.
- Что? Обед принесли? - задаю вопрос, продиктованный бурчащим желудком.
- Ага, - кивает тот, - принесли. Только не обед, а ужин. Тебе что подать,nbsp; рябчиков, али карасей в сметане?
- Рябчиков для начала, - отвечаю и оглядываюсь вокруг.
Костерок горит прямо посреди сарая. Дым поднимается вверх и выходит через дыру в разворошенной соломенной крыше. Через эту же дыру видно звездное небо. Значит снаружи уже стемнело. Когда только крышу успели разворотить? Днем-то этой дыры не было, иначе было бы светло.
Кроме меня и Федора в сарае только один гвардеец, стоящий с ружьем перед тремя сидящими у стены бандитами. Среди связанной троицы узнаю Панаса. Интересно, когда этот бедолага ухитрился присоединиться к ним? И где Чинига с генералом? Где, вообще, все?
- А где все? - спрашиваю боярина.
Тот что-то в полголоса говорит гвардейцу и на мой вопрос не обращает внимания.
Встаю и, шагнув к костерку, протягиваю к огню озябшие ладошки. Заметив, что Федор отошел от солдата, повторяю вопрос:
- Где все? Мы что, уже свободны?
- А ты, Дмитрий, еще бы поспал, глядишь, и вовсе один остался, - ухмыляется тот. - Мы уж сомневались, надо ли тебя будить, да вот приглянулся ты Светлейшему. Так что пойдешь с нами.
- Куда?
Боярин вновь оставляет вопрос без ответа и, оттолкнув дверь, выходит наружу. Следую за ним.
М-да, похоже я действительно проспал прилично - на улице совсем темно. Темно и тихо. Куда же все подевались?
В домишке, что посреди поляны, тускло светится маленькое мутное оконце. Туда и направляется Федор. Снег под нашими ногами скрипит в ночной тиши невероятно громко.
Уже ступив на невысокое крылечко, вздрагиваю от раздавшихся из сарая криков. Зыркнув в ту сторону, боярин недовольно морщится и открывает дверь. Крики резко стихают.
Заходя в избушку, оборачиваюсь и вижу выходящего из сарая гвардейца. Ружье у парня висит за спиной, а в руке сабля, которую он протирает какой-то тряпицей. М-да... Суровый век, как говорится...
- Не выстужай избу, Дмитрий! - раздается сердитый голос княжьего денщика.
Федор уже скрылся внутри, а в дверях стоит собравшийся выходить Алексашка. Поспешно отступаю в сторону, давая ему дорогу, после чего захожу, захлопывая за собой пронзительно скрипнувшую дверь.
- Садись, Дмитрий Станиславович, пожуй чего бог послал, - сидящий за столом Светлейший кивает на ломти хлеба и крупно нарезанные куски белоснежного сала с толстыми мясными прослойками.
Сглотнув наполнившую рот слюну, поспешно направляюсь к столу.
- Да он такое не будет, - насмешливо кидает Басманов. - Он как проснулся, сразу рябчиков да карасей в сметане затребовал.
Князь деланно изумляется, и они с боярином продолжают подначивать меня, весело хохоча. Я же, пережевывая жестковатое, но ужасно вкусное сало, пытаюсь запихать в рот еще и кусочек подсохшего хлеба. От напряжения в челюстях заложило уши, потому толком не слышу, о чем они мне говорят, лишь глупо улыбаюсь и на всякий случай киваю.
Кроме нас в комнате находится второй гвардеец, почему-то держащий в руках ружье. За ним в темном углу замечаю две фигуры, сидящие на лавке. Лиц не разглядеть, но по фигурам и по одежке догадываюсь, что это наши недавние пленители - пан Чинига и иудушка Евлампий Савин. Вот ведь как удачно мы поменялись ролями. Что же все-таки произошло? Куда подевались все бандиты? Неужели пока я спал, их всех того...
Донесшиеся с улицы крики прерывают мои размышления. Князь и Федор встревожено вскакивают и обнажают клинки. Гвардеец, переводя взгляд то на пленников, то на дверь, берет ружье на изготовку.
Начинаю с большей скоростью работать челюстями, заглатывая почти не пережеванные куски. Обшариваю взглядом помещение в поисках какого-нибудь оружия, но, увидев деревянное ведро с чистой водицей, начинаю вдруг испытывать невероятную жажду, заглушающую все остальные чувства. Шагаю к лавке, на которой стоит ведро и, опустившись на одно колено, припадаю губами к воде. С наслаждением шумно втягиваю живительную влагу.
Слышатся шаги на крыльце, дверь резко распахивается, и в избу входит разгорячено дышащий Алексашка. Отойдя в сторону, он машет рукой, приглашая кого-то следовать за ним. Слышу хэканье, и в помещение кубарем влетает человек, судя по одежке из банды наших пленников. Последним заходит тот гвардеец, что оставался в сарае, и закрывает дверь. Значит, снаружи больше никого нет. По крайней мере, живых нет.
- А ты во дворе покарауль, - говорит ему княжеский денщик. - Чай не замерзнешь. А то мало ли кого еще принесет.
Гвардеец безропотно подчиняется приказу и выходит. Заброшенный им мужик поднимается, но, получив от Меньшикова хорошую затрещину, вновь падает на колени и больше не делает попыток встать. Лишь затравлено зыркает по сторонам.
- Кто таков? Откуда взялся? - грозно вопрошает Светлейший.
- Ды, я вотета... Гринька ж я, - мямлит мужик. - Я о це... Я пана Чинигу шукав...
Меньшиков пинком отбрасывает лопочущего пленника к стене и возмущенно произносит:
- Я только за кусточками пристроился, а этот как заорет из леса: "Пан Чинига, пан Чинига!" - и он вновь пинает бедолагу. - Убью, тварь!
- Охолони, Алексашка, - улыбаясь в бороденку, произносит князь и, уже обращаясь к пленнику, говорит: - Так ты, Гринька, к пану Чиниге? А-а, ну тогда ладно. Вон он, твой пан. Иди, докладывай, зачем пожаловал.
Мужик недоверчиво смотрит на Князя, который уже уселся на лавку и, будто бы потеряв интерес к нежданному гостю, что-то вполголоса говорит Федору. Продолжая недоумевать, Гринька находит взглядом Пана Чинигу и, опасливо покосившись на Алексашку, не поднимаясь с колен, семенит в угол с пленниками.
- Да погромче докладывай! - неожиданно кричит ему в спину Светлейший. - Чтобы нам тут хорошо слышно было.
Заикаясь и поминутно косясь на нависших над ним денщика и гвардейца, мужик поведал пану Чиниге, а заодно и всем присутствующим о том, как в заброшенную усадьбу, где они расположились, приехала повозка с какими-то людьми. Видя окруживших их хлопцев, двое мужиков схватились за самли и были тут же застрелены. Разоравшуюся бабу успокоили несколькими оплеухами и с пристрастием допросили. Оказалось, что хозяин усадьбы, направляясь по каким-то делам в Оскол, решил заглянуть в свое заброшенное имение, а заодно и переночевать в нем. Потому и были посланы вперед холопы с дочкиной нянькой, чтобы растопить печь, да навести порядок в паре комнат.