Вот Панас и послал Гриньку, доложиться пану Чиниге о скором прибытии хозяина усадьбы. И ежели пан сам не прибудет, то узнать, что делать - порешить боярина, али пленить?
- Боярин значит с дочкой едет, - подытоживает князь. - А многль с ним еще народу?
- Баба гутаре, шо двое холопов всего осталось, - докладывает слегка осмелевший пленник.
- Что делать будем, Петр Алексеич? - озадаченно спрашивает Федор.
- Надо выручать боярина. Не оставлять же его на растерзание этим, - князь кивает в сторону пленников.
- Многовато их. Может, сперва до Оскола доберемся, а там уже местный воевода отряд пошлет... - начинает было Алексашка, но его перебивает Басманов.
- До Оскола нам дай Бог к рассвету добраться, да назад, ежели не мешкая да на санях, еще полдня. А Митрофан Жуков уже скоро должен подъехать, - говорит боярин.
- Видел я в прошлом году его дочурку, - вставляет князь. - Она тогда уже девка хоть куда была. А нынче, небось, и вовсе красавица. Снасильничают ее, ежели вовремя не поспеем.
- Да и если Гринька скоро не вернется, они наверняка пошлют еще кого-нибудь, - вставляю свою мысль. - Увидят, что их командиры пропали, найдут тех в сарае и сразу поймут, что что-то тут неладно. Могут и уйти из усадьбы.
- Сколько в усадьбе лихоимцев? - спрашивает непонятно у кого Петр Алексеевич.
- Две дюжины без меня, - с готовностью сообщает Гринька.
- Оно понятно, что без тебя, - задумчиво говорит князь, поставив локоть на стол и опершись подбородком о кулак.
Воцаряется тишина, нарушаемая только слабым потрескиванием лучин да еле слышимым из-за дверей хрустом снега под ногами караульного. Треска дров и гудение огня в печи не слышно. Вероятно, все давно прогорело, а растапливать заново смысла нет.
Несмотря на то, что проспал и так значительную часть дня, глаза снова начинают слипаться. Сказывается тепло и сытость в желудке. Клюнув было носом, оглядываюсь - не заметил ли кто? А то опять насмехаться начнут. Но все смотрят на князя.
Встаю и молча выхожу из избы. Под удивленным взором топчущегося у крыльца гвардейца зачерпываю горсть не затоптанного снега и растираю лицо.
- У-ух, - передергиваю плечами, озябнув после теплого помещения и спешу назад, а то мокрые щеки уже довольно чувствительно щиплет морозец.
В доме все уже тоже на ногах. Меньшиков с гвардейцем уложили Савина спиной на лавку и привязывают ноги предателя. Покончив с ногами, развязывают ему руки и, заломив их под лавку, снова связывают.
Чинигу поднимают, и гвардеец волокет его за ворот из избы.
- Ежели что, кто-нибудь обязательно должен вернуться и порешить этого ирода, - князь кивает на привязанного к лавке.
- Может, сразу? - предлагает Басманов.
- Нет, Федор Савелич, - отрицательно крутит головой Светлейший. - Очень уж я хочу живьем его в столицу доставить, чтобы с тезкой своим Петькой Голицыным лбами столкнуть.
Понимаю, что нам предстоит ночной марш-бросок с целью не дать бандитам захватить или убить боярина Жукова с дочкой. Радости от предстоящего приключения не испытываю, особенно учитывая факт, что на каждого из нас будет по четыре врага. Но понимаю, по-другому эти люди поступить просто не могут. А я теперь с ними в одной компании. Хоть и доставалось мне от этой компании, в частности от несдержанного княжеского денщика, поболее, чем от бандитов...
Тем временем возвращается гвардеец, уведший пана Чинигу, и по его кивку в ответ на взгляд Федора, понимаю, что бандитский атаман наверняка присоединился к своим подчиненным в сарае.
Гриньку никто не, трогает и он продолжает стоять на коленях, поглядывая на происходящее каким-то по-детски невинным взглядом. Интересно, сколько людей довелось отправить на тот свет этому простодушному мужичку?
- Сколько до имения? - спрашиваю Гриньку.
- Десяток верст, - отвечает тот с заискивающей улыбкой. - Я проведу.
- Веди давай уже! - пинком поднимает его Алексашка, и мужичек сгорбившись и втянув голову в плечи, словно ожидая крепкого подзатыльника, семенит к выходу.
Мы выходим следом. Через десяток шагов Гринька нагибается и подхватывает с земли суконную шапку.
- Це моя, - комментирует, натягивая ее так, что та краями смешно оттопыривает мясистые уши.
- Прими, боярин, - один из гвардейцев протягивает мне ножны с саблей, и я только тут соображаю, что отправился на схватку с врагом с голыми руками.
С благодарностью принимаю саблю и с сомнением беру ружье, которое снимает с плеча гвардеец.
- Заряжено, - предупреждает он, поправляя на плече еще два ствола.
Никаких боеприпасов к ружью не получаю, да оно и понятно - времени на перезарядку, скорее всего, не будет. Это если не принимать во внимание тот факт, что я не умею заряжать эти доисторические ружья. Зато в качестве дубинки в моих руках оно будет, пожалуй, эффективнее сабли.
Ожидал, что снова придется пробираться по колено в снегу, но идем по хорошо утоптанной тропе.
Интересно, десять верст это сколько километров? По любому не мало. Помнится, Евлампий Савин говорил, что усадьба находится в десяти верстах от места засады. Получается, что на полпути в обратном направлении.
Что же все таки произошло, пока я спал? Куда девались все бандиты? Появляется мысль расспросить идущего рядом гвардейца, но из-за быстрого шага и так уже начинаю сопеть, как паровоз. Пытаюсь дышать в такт шагам, как когда-то учил дядька - на два шага вдох, на три выдох, и постепенно втягиваюсь в марш.
Примерно через час ходьбы пыхтят уже все, но темпа не сбавляют. Еще немного такого марш-броска по вечернему, или уже ночному лесу, и спасители из нас будут, мягко выражаясь, сомнительные.
Однако проходит еще около часа, а мои спутники как пыхтели, так и пыхтят, и не думают сбавлять шаг.
Но вот потянуло дымком. Вскоре выходим на опушку, и останавливаемся в густом подлеске. Перед нами открытое пространство, поросшее редкими молодыми деревцами. На небольшом взгорке высокий частокол, за которым на фоне звездного неба темнеет крыша дома.
Прислушиваемся - не доносится никаких звуков. Но в этом нет ничего странного - мороз заметно усилился, и это обстоятельство не располагает к ночным прогулкам. А может, затаились и ждут боярина? Высказываю эту мысль вслух.
- Митрофан Игнатич давно уже приехать должен, - не соглашается Федор. -
Ну на сколько могли холопы с нянькой его опередить? Ну, на час, не более. А сколько прошло, пока этот Гринька до пасеки добежал, да пока мы сюда добрались? Нет, ежели чего в пути не случилось, то здесь уже боярин.
- Жив ли? - непонятно кого спрашивает князь.
Стимулируемый Алексашкиными оплеухами, Гринька рассказывает о расположении построек внутри усадьбы. Оказывается заброшенная в последнее время дорога подходит с противоположной стороны. Соответственно с той же стороны расположены ворота. Но и с этой стороны есть небольшая калитка. К ней и ведет протоптанная в снегу тропка, по которой привел нас незадачливый проводник. С той стороны калитка выводит в длинный сарай, возможно использовавшийся ранее как хлев. На вопрос, есть ли караульный у входа, Гринька пожал плечами и сообщил, что когда он уходил, то стояли двое хлопцев. Но по такому морозу вряд ли кто будет мерзнуть в холодном сарае.
Все же идти к усадьбе в открытую рискованно. Посовещавшись, решили, что сперва отправятся Алексашка с Гринькой и гвардейцы. Если кто окликнет, то отзовется Гринька. А чтобы у хлопца неожиданно не прорезался героизм, Меньшиков продемонстрировал невесть откуда вытащенный кинжал в локоть длины, коим упер в спину бандита, когда они пошли к усадьбе.
Молча наблюдаем, как товарищи идут к частоколу. Хорошо что в темноте все краски превращаются в оттенки серого, и кафтаны гвардейцев не отличаются от одеяния Гриньки..
Подойдя к деревянной стене, где вероятно находится неразличимая отсюда калитка, мужики останавливаются, и некоторое время ничего не происходит. Вот до нас доносятся глухие удары. Напрягаю зрение и кажется вижу, как узнаваемый по мохнатой шапке Алексашка стучит кулаком в запертую дверь. Проходит еще немного времени, и к нам бегом направляется один из гвардейцев.
- Заперто, - сообщает он запыхавшись. - На стук никто не откликается. Будто вымерли все.
- Странно, - произносит князь и, отодвинув заслоняющую путь ветку, направляется к усадьбе. Следуем за ним. В мыслях надеюсь на то, что бандиты по какой либо причине покинули усадьбу.
Когда подходим , видим что второй гвардеец пытается выбить дощатую дверь плечом.
- А ну, Савелий, дай-ка я, - отстраняет его Меньшиков, но и его старания ни к чему не приводят.
Имя Савелий вызывает у меня какие-то невнятные ассоциации. Всматриваюсь в лицо гвардейца - это тот, что подал мне оружие. Но что мне напомнило его имя? Однако бьющийся в крепкую дверь княжеский денщик сбивает с мысли.
- Как запирается дверь? - спрашиваю у притихшего Гриньки.
- На жердину, мабуть, - пожимает тот плечами.
Не поняв, что он сказал, обнажаю саблю и, молча отстранив Алексашку, пытаюсь просунуть клинок в щель между дверью и крайним бревном. Скрывшись сантиметров на пять, кончик сабли во что-то упирается. Ясно - в бревне вырублено что-то типа четверти. Интересно, Гринька не помнит, что дверь открывается наружу, или втихаря ухохатывается над потугами вбить калитку вовнутрь? Просовываю клинок между первой и второй досками двери на уровне пояса и протягиваю вверх, но почти сразу во что-то упираюсь. Скорее всего это скрепляющая доски калитки перекладина. Но на всякий случай опускаю саблю и с силой бью вверх. Кажется будто препятствие подается, и слышится скрежет по краям дверного проема. Снова опускаю саблю и бью уже со всей силы. Препятствие подается и исчезает. Слышится звук упавшей на землю сухой палки.
Не успеваю извлечь клинок из щели, как в дверь врезается неугомонный Алексашка. Отхожу в сторону и, не спеша вставляя саблю в ножны, наблюдаю за его потугами, с трудом удерживаясь от того, чтобы посоветовать попробовать ударить головой.
- Погоди-ка, Алексашка, - не выдерживает Светлейший и, ухватившись пальцами за выступающую доску, легко открывает калитку на себя.
- Двери в пожароопасных помещениях всегда открываются наружу, - назидательно выдаю в сторону Меньшикова невесть откуда всплывшую фразу.
- Ничего не видно, - сообщает вошедший в калитку гвардеец и добавляет: - Лошади, кажись.
Вхожу вместе со всеми и оказываюсь в абсолютно темном помещении. Откуда-то справа действительно слышится похожее на лошадиное фырканье. Машинально тянусь к заднему карману джинсов, в котором обычно лежит зажигалка с встроенным светодиодным фонариком, но вспоминаю, что обнаружил ее отсутствие еще в первую ночь своего попадалова.
Проникающий сквозь открытый проем лунный свет освещает только усыпанный соломой прямоугольник под ногами. В этом свете замечаю валяющуюся полутораметровую жердину. Это и есть тот запор, который я выбил. Подбираю палку и прокручиваю ее вокруг ладони. Малость толстовата, но все же с таким оружием чувствую себя более уверенным, чем с саблей. Судя по весу, дерево достаточно крепкое, что-то вроде клена, и высушено хорошо. Так что запросто может противостоять сабельному удару.
Пока оценивал жердину, спутники скрылись в темноте.
Следую за ними на звук, шаря палкой по полу перед собой.
Раздается скрип открываемой двери, и впереди прорисовывается противоположный дверной проем, частично заслоняемый фигурами моих товарищей. Становится виднее, и я более прытко присоединяюсь к ним.
Федор вновь расспрашивает о чем-то Гриньку. Тот показывает в сторону большого дома, в котором светятся несколько окошек, и называет какие-то имена.
- Ясно, - почему-то вздыхает боярин и кивает на пленника гвардейцу. Тот хватает бандита за ворот и оттаскивает в темноту. Слышится возня, затем хрип и противное бульканье. Беспокойно зафыркали лошади, зацокали, переступая копытами. Раздается негромкое ржание. В лунном свете вновь появляется гвардеец, вытирающий саблю серой суконной шапкой, наверняка снятой с Гринькиной головы. М-да... Как же все просто у этих людей...
Несколько секунд остолбенело смотрю в темноту, туда, где с перерезанным горлом лежит незадачливый мужичок Гринька, сам отправивший на тот свет немало народу. Очередное конское ржание выводит из ступора. Оглядываюсь и вижу, что рядом остались только Федор и Светлейший. Успеваю заметить тени, мелькнувшие в сторону дома, и в следующее мгновение они сливаются с темной стеной.
- Нешто охромел? - вопрошает князь, заметив, что я опираюсь на палку.
- На всякий случай, - отвечаю неопределенной фразой.
- Машут, - сообщает вглядывающийся в темноту Федор.
- Пошли значит, - говорит князь и вопросительно оглядывается на меня: - Ты идти-то сможешь?
- Смогу, - отвечаю коротко. Не вдаваться же в объяснения, для чего мне нужна эта палка.
Пригнувшись, гуськом перебегаем к дому. Снег под ногами предательски скрипит. Однако из-за промерзших окон доносится приглушенный гвалт и, вроде бы, даже какое-то заунывное пение.
- Во дворе никого, - докладывает встретивший нас Алексашка. - Кто-то есть в сарайке, что подле ворот. Там печь топится. Туда Савелий со Степаном пошли. Посреди двора телега стоит. На ней, похоже, мертвяки навалом лежат. Кто они и сколько их, пока не рассмотрели.
- То обождет, - кивает Светлейший. - Наперво надо о живых позаботиться.
Инстинктивно пригибаясь под окошками, в которые абсолютно ничего не видно, обходим дом с двух сторон - Петр Алексеевич с денщиком с одной стороны, мы с Федором с другой.
Обогнув боковую стену, застываю от открывшегося зрелища. Много смертей повидал я за последние пару суток, но все это было в горячке боя, в борьбе за жизнь. Теперь же передо мной открылась жуткая до нереальности картина - посреди просторного двора, освещенного ставшим вдруг будто бы более ярким софитом луны, стоит телега, заполненная грудой безжизненных тел. Бросаются в глаза босые ступни, кажущиеся неестественно белыми.
- О-ой, та кохала мэне ма-ати... - вырывается вдруг заунывная песня из неожиданно открывшейся двери и тут же обрывается, оставшись внутри, за той же захлопнувшейся дверью.
С крыльца сбегает мужик и, придерживая накинутый на плечи кафтан одной рукой и пытаясь развязать тесемки на штанах второй, спешит в нашу сторону. Меня он не замечает только потому, что увлечен собственными штанами.
Бросив взгляд на телегу, сжимаю шест обеими руками до хруста в замерзших суставах. Однако, ухватив за капюшон, Федор вдергивает меня за угол. Поворачиваюсь к боярину, ожидая услышать укор в нерасторопности, и в это время прямо на нас выбегает мужик, так и не справившийся до сих пор с тесемками. Находясь к нему вполоборота, ослабляю правую кисть и слегка приподнимаю ею шест, чтобы направить во вражью харю. Словно бильярдный кий с силой толкаю шест левой рукой. Удивленный возглас не успевает вырваться из открывшегося рта. Переносица с хрустом вбивается под череп. Голова мужика резко откидывается назад, хрустом позвонков оповещая о летальном исходе. Машинально, сквозь по-прежнему расслабленную правую ладонь, возвращаю шест в исходное положение. Серый кафтан спадает с плеч бандита, безвольной куклой на снег опускается тело.
Слышу хмыканье Федора, и, уже красуясь, пытаюсь театральным жестом провернуть шест вокруг кисти. Но конец палки задевает за стену, и мое оружие, вырвавшись, летит в снег, чудом не заехав мне же по носу. Боярин снова хмыкает, обходит меня, переступает через труп и скрывается за углом. М-да... А неча рисоваться. Сконфуженно приседаю и поднимаю палку, тщательно утрамбовывая в голове лезущую наружу мысль о том, что, убив очередного человека, испытываю при этом некое удовлетворение. Уверяю себя, что это не человек, в доказательство чего, пройдя вслед за Басмановым, снова бросаю взгляд на жуткую телегу.
От небольшого строения, из трубы которого изредка вырываются искорки, отделяется темная фигура и движется в нашу сторону. Мы приникаем к стене, в надежде, что нас не видно на ее фоне, но обратно за угол уже не отступаем.