Его старший брат, на свою беду был знаменосцем церкви, от имени папы водил войска. Воевал Джованни Реджио крайне неудачно, вероятно, потому Адриан закрыл глаза на следующее преступление в своей семье. Однажды вечером братья весело поужинали в доме матери, а через два дня труп Джованни выловили из Тибра. Смерть эта стала слишком выгодной, чтобы быть случайной. Виновного так и не нашли, но Родриго сложил с себя кардинальский сан и занял место брата. Герб знаменосца церкви пришелся ему куда как более к лицу, чем покойному Джованни – не прошло и года, а вся Италия уразумела, что атакующий красный бык на желтом фоне изображен на нем не напрасно. Города Романьи сдавались перед хитростью и силой один за другим. Камерино, Урбино, Имола, Форли, Фаэнца, Римини и Перуджа… теперь очередь Лаццаро. Родриго осуществлял мечту отца о единой Италии – единой под папской туфлей! Какая роль в бесовской комедии отводилась младшим братьям Быка? Жофри Реджио женили на шлюхе из Арагонского дома, но ему хотя бы хватило ума носить свои рога молча и не мешать родне. Последыш же, Акилле, учинил такой скандал, что добрые христиане в очередной раз – и с удовольствием! – перетрясли грязное белье святейшего семейства. Семнадцатилетний Акилле на каком-то приеме громогласно объявил, что более не считает себя сыном папы римского и да простит Господь ему невольный грех! Преступления семьи не отмолить постами и покаянием, но он-де все же попытается – и потому требует у папы разрешения удалиться в один из монастырей. Ретивые шпионы донесли, что взбешенный Родриго публично избил братца, но голову безумца побои не остудили. Через год Дженнардо услышал, будто Акилле сбежал из обители Святого Франческо, куда его все-таки заперли, и после вынырнул в Венеции. Тамошние враги папы были весьма рады, когда юнец принялся проклинать родню направо и налево, и вовсе не жаждали заткнуть ему рот. Знаменитый мерченар Гвидо Ла Сента так проникся несчастьем младшего папского бастарда, что усыновил Акилле и дал ему свое имя… Адриан Второй ответил блудному сыну отречением – и сделал большую ошибку. Дженнардо на своей шкуре изведал, каково бывает человеку, когда на него ложится анафема и двери церквей закрываются навек. Тебе больше нечего терять, так-то вот! Акилле Ла Сента, видимо, думал так же, потому что во главе венецианских наемников пустился во все тяжкие. Бастард довольно успешно воевал на полуострове, а во Франции даже сумел снять осаду какого-то мелкого городишки, за что местный граф пожаловал ему титул, коего Акилле лишился, отрекшись от отца. Год назад брат Быка вознамерился примириться с папой, якобы посулив за прощение выдать тайны венецианского совета дожей. Воистину сын своего отца! Адриан прославился коварством, но Акилле сумел его обмануть. Тайны оказались пустячными, но папа успел снять отлучение, а проклинать вторично собственного отпрыска означало стать сущим посмешищем. И вот теперь Лаццаро нанимает этого человека? Нужно быть полным дураком, чтобы доверить Ла Сенте хотя бы локоть городских стен. У Реджио много способов добиваться своего, пора бы, кажется, уразуметь!
– Ну и чего ты уставился?
Дзотто глядел так хитро, что Дженнардо неожиданно стало весело. Не создан ты для интриг, и даже мальчишка это понимает. Вот только, похоже, лаццарские сидельцы, нанявшие лису охранять курятник, хлебнут куда больше.
– Вы таким взглядом прожигаете спину преосвященного Валентино, синьор, что я сравнил невольно, – неаполитанец ухмыльнулся слегка развязано, – он ведь тоже на вас поглядывает. Вы как те стручки фасоли, что выросли на одном поле, но сложены в разные корзинки.
– И какая же я фасоль?
Дзотто плутовато оглянулся. Потом подтянул повыше мантию, изображая плащ кавалериста, расправил плечи и вытянулся во весь невысокий рост. Нос мальчишка тоже задрал и выпятил челюсть вперед.
– Вы, синьор, фасоль южная, черная, гордая и злая. А кардинал ди Марко – вот такая! – секретарь откинулся на пятки, втянул живот так, что фигура его стала похожа на диковинную букву. Запрокинул голову совсем уж высоко, надул щеки и поджал губы. – Эх, еще бы проглотить мне Лаццарский собор со всеми шпилями… белая, тощая, а поскреби ее, так там гордыни и злости еще больше окажется!
Дженнардо прыснул, не удержавшись. Действительно, темные глаза, жесткие черные волосы и стать борца делали его скорее похожим на надменного испанца, что не раз выручало. Валентино же был светловолос и худ, а спину и впрямь держал так, будто к ней приколотили доску.
– А Красный Бык тоже рос на нашем поле?
Андзолетто помотал головой. Мальчишке бы пойти в актеры, а он вначале кис в семинарии, а теперь отирается у сутаны прелата.
– Бык у нас боб. Большой, надутый, как покатится, ух!.. Всех передавит. Но только бобам и воды много надо, и вообще… Если боб оторвать от корешка, он сохнет, синьор, а фасолины сидят в стручке плотно и держатся друг за друга. Ну, а Акилле Ла Сента – и вовсе горошина. Маленькая, зеленая горошина, вы ее в миг проглотите.
– Такая наука весьма занимательна, но только я не видел, чтобы бобы сохли.
Кое в чем Андзолетто совершенно прав. Сила Родриго Реджио в том корне, что породил его на свет. Однако Его Святейшество еще крепок и в ад не собирается. Рано или поздно дьявол встретит Адриана с распростертыми объятиями, но это не избавит людей от папских бастардов.
– Передай кардиналу, что я оценил всю тонкость его намеков, – капитан щелчком расправил весьма небогатые кружева на рукаве и перекрестился, глядя на соборные купола. – И, Дзотто, буду рад, если вечером ты сумеешь улизнуть со службы.
Первое утверждение было насквозь ложным, ну а второе – наполовину. Но ничего не поделаешь: когда жизнь подкидывает неразрешимые загадки, остается утешаться тем, что под рукой.
****
Не по-весеннему жаркий ветерок шевелил новорожденную траву, трепал поля шляп и рвался забраться под плащи. Дженнардо казалось, что полгорода высыпало за стены встречать банду Акилле Ла Сенты. Прямо у дороги слуги поставили навесы, где дамы могли освежиться легким вином и спрятать лилейно-белые личики от припекающего солнца. Однако дамы, презрев скромность, прогуливались по утоптанным тропинкам, а под навесом засели кардиналы. Желтая лента дороги бежала меж зеленеющих холмов – бежала в долину, где уже шарили передовые отряды Красного Быка, – в высокой синеве без умолку трещали птицы, а почти малахитовый кузнечик нахально пристроился на сапог капитана Форсы. Сержанты собственного отряда подкручивали усы, изощряясь в остроумии, но Дженнардо просто ждал. Апрель воистину был неудачным месяцем, а если не удастся сразу же сбить с новичка спесь, можно всю весну считать пропащей. И вот на дороге показались всадники – пыль клубилась под копытами, блестели начищенные кирасы, высоко запели горны, – и тяжело, утробно задрожала земля. За конницей шла пехота. Увидев передовую роту, Дженнардо ниже опустил поля шляпы и стряхнул кузнечика с сапога. Для пущей уверенности следовало раздавить тварь божью, но капитан не верил в приметы.
Наемники! Мудрецы в тиши своих келий изгрызли перья, подбирая уничижительные эпитеты для «разъедавшей все и вся язвы», но что бы вы делали без нас? Без тех, кто способен явиться к точно назначенному сроку и сразу вступить в бой. Гоняйте на войну дворянское ополчение, князья и прелаты, мы славно поживимся добычей! Зачем напрасно лить кровь, когда все продается в этом мире? Солдат удачи идет в бой не за Бога и не за сюзерена: поставь между ним и поживой любое препятствие – и увидишь, что будет. О чем писали бы замшелые мудрецы, если саму науку войны творят мерченары? Гонсало де Кордоба, изгнавший из Испании мавров, не зря назвал своих вояк подлинными наследниками Александра и Цезаря, ибо только наемники научили Европу побеждать. Впервые с тех времен, как по ней прошлись полчища вандалов и пал Вечный Город, мавры и безбожники получили по зубам. Великий Капитан честно разделил между воинами добычу, и даже король не был властен над ним. Владыки зовут наемников отдать жизнь за шатающиеся под ними престолы, вершат нашими руками месть и расправу и боятся повернуться к нам спиной. Папа Сикст, узнав о победе нанятого им Роберто Малатеста, велел убить того, кто мог повернуть оружие против понтифика. Зная о подобном, кто может упрекнуть солдата удачи в захвате опекаемых городов? Каждый выживает в одиночку, а честь и слово Божье не имеют веса в делах войны. Флорины растут на крестьянских полях, куются в мастерских ремесленников и плавают в трюмах купцов, а после оседают в обитых железом сундуках. Хозяева тугой мошны не могут спать спокойно, и потому флорины продолжают свой путь – и какой-нибудь мерченар, отдыхая от ратных трудов, огрубевшей рукою швыряет золото в таверне иль дарит шлюхе… Пастухи нанимают волков для защиты тучных стад – кто удивится, если хищный зверь вцепится чрезмерно доверчивому в глотку? Хотите обрести покой, держите пастушьих собак! Собирайте бедноту, одевайте ее в железо, кормите круглый год, чтобы в нужный час войска были под рукой, и наемники отойдут в прошлое. Но пока карта Италии похожа на одеяло нищего, о таком нечего и мечтать.
Сержанты уже считали конников Акилле Ла Сенты, пытаясь разглядеть выравнивающуюся в линию пехоту. Если внуки однажды спросят, на какой войне Дженнардо Форса проторчал почти три года, он не будет знать, что ответить. В Испании ему платили за изгнание полумесяца и торжество креста, но, черт побери, временами он готов был драться бесплатно! Мерзнуть на пиренейских перевалах, голодать под Малагой, чтобы увидеть, как последний мавр удирает прочь. Знать охотно вставала под знамена королей, крестьяне шли в бой не под свист плетей, но по собственной воле, и даже королева Изабелла поклялась не менять сорочку, пока войска ее мужа не добьются победы. Дженнардо и сейчас жалел о том, что отец отозвал его домой участвовать в этих крысиных бегах и не позволил пойти вместе с Великим Капитаном к Гранаде. Кое в чем мудрецы все же правы: деньги деньгами, но солдат лишь тогда воюет на совесть, когда его сердце в согласии с кошельком. В Италии подобному не бывать никогда. Каждый правитель тянет «лоскутки» к себе, «одеяло» трещит по швам, но самые жадные руки у Реджио. Если б место Красного Быка занял какой-нибудь Альмохад или французский король, смогли бы в Лаццаро протянуть руку дружбы Риму, а Венеция побраталась бы с Генуей? Дженнардо в подобное чудо не верил. Эмир Гранады помог христианам под Малагой, выступил против сородичей. И что получил взамен? Вот и сейчас Валентино ди Марко и герцог Форса ненавидят Реджио сильнее всех мавров и франков вместе взятых. А Акилле Ла Сента, выходит, так же ненавидит отца и брата. Да поможет Господь Италии!
Пехота, наконец, заняла свои места. Сейчас начнется то, ради чего Дженнардо и притащился на тракт. Несколько всадников отделились от колонны, и лошади неспешным шагом двинулись к кардинальским навесам. Старый обычай велел, чтобы наниматели пересчитали солдат, дабы точно знать, за что они выкладывают золото. Если бить папского бастарда, то бить сразу, пока сопляк не опомнился! Дженнардо шепнул своим сержантам несколько слов и поспешил занять свое место рядом с ди Марко и кардиналом Лаццарским. У плеча сопел низенький Орсини – тоже не одобряет наемников Акилле Ла Сенты? Всадники уже спешились, шедший впереди сорвал шляпу с головы и поклонился прелатам. Черный камзол с темно-красными вставками в прорезях, белоснежные кружева сорочки… солнце мешало видеть, но у Дженнардо закололо ладони, а Орсини почти беззвучно пробормотал: «Реджио, Реджио!.. Как ни назови чудовище, пламя оно изрыгать не перестанет!» Кардинал Валентино кивнул с ледяной улыбкой и протянул наемнику руку для поцелуя. Вчера, развлекаясь с Дзотто, капитан в последний раз пытался понять, что на уме у ди Марко, вот только покорное тело неаполитанца отвлекало от раздумий. Резвый, с щедрой пухлой попкой, охочий до любви Андзолетто – вот все, что дала ему удача, могло быть хуже…
– Синьор Ла Сента, рад представить вам того, с кем вы разделите труды по защите Лаццаро, – Валентино как будто издевался. Повел холеной дланью – ярко блеснул кардинальский перстень, – и Дженнардо шагнул вперед. Служки уже разворачивали подготовленный договор, уже дрожали перья в походных чернильницах, но отцы церкви не приложат свои печати, пока не закончится подсчет. Акилле привел три тысячи восемьсот пехотинцев и двести сорок всадников, что ж, поглядим, каким будет улов и насколько нагл папский бастард! Ни один капитан наемников еще не обошелся без «летунов», были они и у самого Дженнардо, а Акилле сейчас расплатится за всех мошенников с проданной шпагой у бедра. Ла Сента ступил в тень навеса, золотые лучи блеснули в темных волосах и погасли. Дженнардо увидел смуглую скулу, прикрытую тугим завитком, и глаза, в которых будто полыхали ночи отчаянных набегов. Акилле вновь склонил голову, коротко и насмешливо глянул на Дженнардо и четко произнес:
– Я привык не полагаться ни на кого, кроме себя, Ваше Высокопреосвященство, – голос у бастарда был под стать внешности – дерзкий и жесткий, – я не нуждаюсь в помощи синьора Форсы. Его семья уже доказала свою неспособность справиться с Красным Быком.
Грозную кличку брата бастард произнес иначе, чем все прочие. Легко и без страха, будто бы призывал сравнить и понять: там, где есть интересы Реджио, остальным нечего делать! Ну и щенок… Лет десять назад Дженнардо сам был таким. Не имеет значения, что Акилле появился на свет двумя-тремя годами позже его самого, видно, младшего папского отпрыска жизнь еще не выучила. Впрочем, Реджио и в преклонных годах отличались поистине дьявольской неукротимостью, недаром папа Адриан тридцать лет добивался тиары.
– Очевидно, синьор Ла Сента последний раз играл с Красным Быком в куклы, а не в войну, и потому столь в себе уверен, – процедил Дженнардо. Что это? Неужели бастард уже успел его разозлить? Сделал то, что даже герцогу Форса давненько не удавалось?
– Ну-ну, наемники всегда держатся друг за друга, не стоит начинать общее дело со ссоры, – Валентино удобнее устроился в кресле и дал сигнал служкам: – Читайте договор!
Акилле опустил наглые глаза, выказывая смирение, и Дженнардо последовал его примеру – время бить еще не настало.
– Во имя святой матери-церкви, Акилле, капитан Ла Сента клянется! Привести к присяге славному городу Лаццаро своих людей поименно! Клянется не отменять назначенного штурма, не отказываться преследовать врага и не оставлять поста в случае несвоевременной уплаты жалованья! Клянется, что подчиненные ему будут приносить свои жалобы по отдельности, а не все вместе, дабы не допустить бунта! Клянется, что при любом столкновении не позволит своим подчиненным созывать на помощь земляков или родичей! Клянется, что обеспечит несопротивление аресту виновного в непослушании или преступлении!..
Не смотреть на щенка оказалось трудно. Лицо бастарда – точно смешение овалов и теней… резкие, фамильные очертания чисто выбритого подбородка и нежданно нежный изгиб рта… высокие, тонкие брови и эти окаянные глазищи, сейчас прищуренные с издевкой. Совсем не похож на Родриго Реджио… не в этом ли разгадка?.. Вито Паскуале – самый смышленый и преданный сержант его отряда – тронул Дженнардо за плечо. Зашептал, обдавая вчерашним перегаром:
– Синьор капитан, мы нашли по крайней мере трех женщин в первой роте. Они местные крестьянки и божатся, что в других ротах бабы есть еще – бастард притащил с собой шлюх из Фаэнцы. Вон одна, поглядите!
Дженнардо обернулся: чуть в стороне от навесов высокая, упитанная бабенка, в мужской одежде и кожаном нагруднике, отбивалась от его сержантов. Замечательно! Еще не каждый поставит «летунами» женщин, но Акилле так хотелось получить побольше денег, что он рискнул.
– А еще в первой роте двадцать крестьян из деревушки Аконья, что в сорока милях отсюда, – продолжал шептать сержант Паскуале, – а в пятой – одиннадцать нищих… тащить шлюху сюда?
Дженнардо кивнул, и Паскуале исчез. Служка дочитывал договор, а капитан позволил себе разглядывать щенка. Акилле слушал внимательно, отчего-то прикусив губу. Раздавить сразу или насадить рыбку на крючок?
– Клянется во время нахождения на землях кардинала Лаццарского не брать у жителей более одной лошади, одной овцы или четырех мер зерна! Клянется вывести подчиненных ему с земель кардинала Лаццарского немедля, как только завершится срок договора! И да постигнет Акилле, капитана Ла Сенту, суровая кара, если он нарушит данное слово! Клятвопреступник будет отлучен от матери нашей церкви, и закроются пред ним двери в царствие небесное! Аминь.
Бастард уже потянулся к Библии, и Дженнардо поднял руку. Пора! Орсини и кардинал Лаццарский недоуменно воззрились на дерзнувшего прервать присягу, а Валентино лишь хлопнул по подлокотнику кресла раскрытой ладонью.