– Я уж думал, вы не придете, – Валентино бросил перо, обернулся. Молодое строгое лицо, открытое горло… блуд можно отмолить, любовь не будет прощена. Что ж, из двух грехов выбирают меньший. Только вот связь с белокурым Дзотто не помогает уже давно, демоны рвутся на свободу. – Собирался завтра послать к вам гонца. Удивительная беспечность, синьор Форса!
Стоило ди Марко заговорить, и наваждение отступило. Обычный надменный, немного ворчливый и усталый тон. Дженнардо подавил желание перекреститься, пожалуй, рука будет дрожать.
– Ну, как вам вдовушка Орсини? – кажется, прелат злился. Иначе с чего бы следящему за каждым словом Валентино нести такую пошлость? – Быть может, завтра вы заявите, что женитесь на ней, дабы прикрыть бесчестье?
– Еще раз напишите: какого цвета мадонны Лючии власы? – пробормотал Дженнардо. Неужели ди Марко поверил в похищение? Следовало доказывать и убеждать, но Дженнардо попросту боялся открыть рот. Валентино встал, отодвинул кресло. Красная сутана защищала владельца лучше любой брони! Как посмел кардинал скинуть покровы?! В этих проклятущих штанах до колен, складках простой грубой ткани – не князь церкви, просто человек. Юный, горячий! Тинчо.
Теплый желтый свет лампы отчего-то резанул по глазам, опалил лицо. Дженнардо сделал шаг и вцепился обеими руками в шершавую рубаху. Бездумно стиснул ладони. Потом положил одну на затылок Валентино, вторая же устроилась на талии, будто ей там самое место. Молодое, крепкое тело сотрясалось дрожью в его объятиях, бесы смеялись. Выли дурными голосами и смеялись. Над слабыми людишками, позабывшими о запретах. Бездна – вот она, рядом! И как же она влечет! Дженнардо притянул послушного незнакомца к себе. Да, этого человека он не знает! Но если Валентино позволит, то все возможно… пальцы ласкали мягкие пряди на затылке – о да, действительно очень мягкие, как у ребенка! – и кровь гремела в ушах. Медленно Дженнардо опустил лицо в обнаженную впадинку на горле, прижался губами там, где грубая тесьма царапала кожу, и закрыл глаза. Сильный удар в грудь заставил отшатнуться. Валентино стоял перед ним, уронив руки вдоль тела. Застывшие черты, щеки белее стен, темное безумие во взгляде. И только губы двигаются:
– Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них! – палец уперся куда-то под ребра. Дженнардо стало страшно. Так жутко, будто сам Судия наступал на него. И, как всегда, вслед за страхом пришла ярость.
– Ну конечно! Своих слов у вас нет и не было никогда! Лицемерно прикрываетесь писанием, отче! Но минуту назад вы меня хотели, Господь свидетель! – сейчас Дженнардо сам не верил в то, что сказал. В прошедший миг он поклялся бы спасением души в том, что желанен Валентино, и желанен уже давно. А теперь перед ним было воплощение праведного гнева. Вот только чистоту негодования портил изъян. Ди Марко холоден, как воды северных морей, не задень его за живое, едва ль бы он так дрожал!
– Не пачкайте имя Господне нечестивыми устами, – кардинал провел рукой по лбу, потом поднес ладонь к лицу, воззрился недоуменно. Черт, Дженнардо и сам был весь в испарине! – Да, хотел. И что же? И Ветхий, и Новый Завет солидарны: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры…»
– Замолчите вы! – мерченар рывком подвинул себе тяжелый дубовый стул. Уселся, закинув ногу на ногу. – Лицемер и лжец! Где была ваша добродетель, Ваше Высокопреосвященство, когда вы клеветали на Фернандо Реджио по наущению родни? Иль содомия единственный грех под небом? Вам все равно гореть в аду, так зачем… зачем вы…
Силясь успокоиться, Дженнардо ударил по подлокотнику сжатым кулаком.
– Зачем вы терзаете и себя, и меня? – о несчастный остолоп, что же ты несешь? Перед глазами встала высушенная ветрами сьерра, костер до самых бронзово-серых облаков. Вопль боли, боли того, кого любил сильнее отца, матери и Бога, еще звенел в ушах. Сантос своей смертью пытался спасти и себя и любовника, но жертва была напрасной. Как напрасна и жертва того, кто смотрит на них с Валентино со стены. Спаситель умер за грехи человечества, но меньше их не стало! – Во имя чего? Какой цели?
Ди Марко отвернулся к столу, бездумно передвинул бумаги. Холщовая рубаха натянулась на худых плечах.
– Оставьте, Форса. Я священник.
– Папа Адриан тоже священник! – не помня себя, заорал Дженнардо. Неужели умный человек способен думать подобным образом? Спасение не в лживых заповедях, в чем-то ином! С какой стати ты думал, будто Тинчо знает, в чем именно?! – Священник с тиарой на лысой башке, а его бастарды заполонили всю Италию! Разве не так?
– В грехах Адриана – его гибель, запомните это, Форса!
Мерченар видел, как Валентино вцепился обеими руками в столешницу, и показалось, дерево вот-вот треснет.
– Люди прозреют и сбросят тирана. А когда наступит время, придет новый пастырь. Поднимет с колен униженных, утишит боль страждущих, накормит голодных и поведет Италию к свету. И пастырь этот должен быть чист пред Богом и людьми, – ди Марко обернулся и закончил, будто гвоздь в крышку гроба вколотил: – и перед самим собой.
Слабость навалилась, как та самая помянутая крышка последнего пристанища. Нашел чему поражаться и от чего мучиться! Будто не одна и та же страсть движет всеми. Валентино ди Марко хочет стать папой римским, как мило!
– Гордыня тоже смертный грех, отче, – Дженнардо поднялся со вздохом. Он пришел сюда по делу, а вместо разрешения своих трудностей с Орсини стал участником балагана. Капитан взглянул на прелата – и получил ответный взгляд. Спокойный, даже участливый, так смотрят на неразумных детей.
– Гордыня здесь ни при чем, просто вы этого не поймете, Форса. Но мне довольно того, что Господь читает в моем сердце. Кстати, если хотите, я приму вашу исповедь… наверняка, вы не получали полное отпущение много лет.
Валентино угадал. Возвращаясь домой из Малаги, Дженнардо напился однажды в какой-то горной деревушке и выбежал ночью на улицу. Старая романская церквушка прилепилась к скале, он так ясно видел крест на башенке, видел сквозь крупные хлопья снега… смотрел и не мог даже зарыдать. И войти не решился, хотя деревенский священник уж точно никому б не разболтал его секретов.
– Христианское милосердие, Ваше Высокопреосвященство? Благодарю покорно. И запомните, – капитан, подражая жесту прелата, ткнул того пальцем в грудь, – больше всего милосердие и прощение понадобятся вам самому.
– Так вам нужна моя помощь или нет? – кардинал со знакомой ледяной усмешкой покачал головой. – Если да, то соблаговолите выслушать меня, а потом можете отправляться в тот вертеп, где тешитесь с моим секретарем. Надеюсь, вы поняли, кто устроил вам репутацию похитителя прекрасных дев, обремененных к тому ж влиятельной родней?
Капитану оставалось лишь кивнуть. Спорить он больше не желал. Пусть Валентино отвечает за себя, а за собственные ошибки Дженнардо Форса ответит. Все равно никуда не скрыться, не спрятаться.
– У Красного Быка связи повсюду, и он нанес удар весьма ловко – тем Реджио и славятся, – прелат зябко повел плечами, ему явно хотелось натянуть на себя привычные суконные доспехи.
– Если служанка заговорит…
– Девушка пока без памяти, но я послал к Орсини моего доверенного лекаря: он услышит ее первые признания и передаст без изъяна, – кардинал небрежно махнул рукой. – Не благодарите! Мне отнюдь не улыбается остаться в Лаццаро один на один с Акилле Ла Сентой, и потому я сделаю все, чтобы отмыть вас от подозрений Орсини. А там, быть может, и беглянка себя проявит…
– Но вы же сами наняли Ла Сенту!
Что за непостижимый человек! Дженнардо хотелось вымыть руки и умыться, чтобы избавится от запаха кардинальской лжи.
– Верно, нанял, – мороза в голосе Валентино хватило б на все Пиренеи, – а вы намеревались удержать город в одиночку? Вы лучше меня знаете, что ваших солдат на это не хватит! А ни один мерченар не соглашался бросить вызов Быку Реджио – ни за какие деньги! Только Ла Сенте хватило безумия… или ненависти. Теперь слушайте, что вы станете делать, и без глупостей, Форса!
****
Ди Марко надавал ему много советов, но Дженнардо хотелось поступить с точностью наоборот. Вызвать на поединок старого и молодого Орсини разом, убить обоих и отписать папеньке, что сделал это из-за страсти к Оливии. Тогда, пожалуй, отец оставит идею завещать ему герцогство, и Джованни будет спасен. Лаццаро же может катиться ко всем чертям, пусть Красный Бык возьмет городишко без боя, со всеми его вздорными купчиками и лживыми кардиналами. Лаццаро видел десятый сон, никому не было дела до грехов и надежд Дженнардо Форсы, и он ехал по улицам во главе своего отряда, развлекаясь несбыточными мечтами. Человек проживает отведенные ему годы, будто опутанный тысячью крепких веревок, ежедневно починяясь слову «должен». Можно негодовать, пытаться вырваться, но иной раз лишь эти узы спасают от неподвижности и равнодушия мертвечины. Однажды в Испании Дженнардо видел в церкви гору небольших, искусно сделанных черепов, за которыми наблюдал отдельный смотритель. Некоторым черепушкам было сотни лет, они норовили рассыпаться прахом в неосторожных руках. Отголосок языческих времен, того отчаянного страха смерти и презрения к ней. Вытащи свой ужас на свет, сживись с ним, каждый день рассматривая провалы глазниц – и в конце концов смерть войдет в тебя, поселится, точно в родном доме. Сейчас Дженнардо чувствовал себя одним из таких свидетельств человеческого сумасшествия. Валентино точно вынул из него душу… нет, неверно. Кардинал просто вернул этот жалкий комок, что зовется бессмертной сущностью, в привычное для него место – в ничто. Завтра капитан наемников пойдет мириться с Орсини, предложит свою помощь в поисках Оливии – марионетка исполнит роль в кем-то сочиненном фарсе. Все происходит так, как должно происходить, а сейчас ему просто хочется выпить и завалиться спать. Но вначале он поедет к Дзотто… ха-ха, не имеет значения, что навестить неаполитанца предложил кардинал. Чуть ли не приказал предаться блуду! Умереть можно со смеху. Ничто не имеет значения. Они с ди Марко танцевали дурацкую фарандолу больше двух лет, когда-то должен был наступить финал. И хорошо, что все случилось именно так. С будущими понтификами ему не по пути.
Мальчишка уже не ждал его. Посапывал тихонько, и только обтянутая сорочкой задница торчала из-под сбившегося покрывала. Андзолетто приходил в палаццо Бьянко черным ходом, когда его звали, и исчезал точно так же, едва занималась заря. Вот еще одна причина, по которой стоит порадоваться объяснению с Валентино. Вершить любовь, будто убийство – под покровом ночи, пряча позор, вздрагивая от каждого шороха!.. Невозможно представить кардинала на месте Андзолетто. Стыд задушит любое искреннее чувство.
Дженнардо хлопнулся на постель рядом со спящим, обвел взглядом светлую комнату. Горят свечи, улыбаются со стен красотки с виноградными лозами в руках… сейчас он выпьет, наиграется со своей зверушкой и забудет обо всем. Андзолетто сел в покрывалах, потер сонные глаза:
– Синьор, вы поздно… что случилось?.. Аха-ха!..
Дзотто зевнул уморительно – будто котенок, показав розовое небо и верткий язычок. Потом соскочил с ложа, не позаботившись одернуть рубаху. Нарочито встав к любовнику спиной, наклонился, наполняя бокал. Пышные половинки раздвинулись, обнажая такой же розовый вход, весь в крохотных морщинках. Дзотто выгнулся сильнее, показывая, что его попка готова принять натиск. Потом ловко повернулся, подав вино, а сам присел на корточки, взявшись за застежки капитанских сапог. Дженнардо сделал большой глоток. Красное тосканское. Чудесней не бывает.
– Что случилось? Да так, пустяки… все еще разыгрываю похитителя вдовушек.
– Ну, за ночь вас могли женить или убить, так что все к лучшему, синьор, – Андзолетто хихикнул и потащил правый сапог на себя. Дженнардо, сам не понимая зачем, отстранил неаполитанца. Пошарил рукой под кроватью и с помощью рожка снял левый. Дзотто, кажется, от неожиданности готов был шлепнуться на пол. Дженнардо наклонился, взял в ладони удивленную хитрую мордашку. Зачем Дзотто с ним? Только из-за денег, подарков и того, что они творят в постели? Мерченар впервые задал себе этот вопрос и не собирался смущать им секретаря. Просто попросил:
– Полезай ко мне на колени. И не зови меня «синьор»…
– Шутить изволите, господин Рино?
Дженнардо ругнулся с досадой. Впрочем, первую просьбу неаполитанец выполнил. Сбросил рубаху на пол, покрасовавшись сытым телом, раздвинул колени, обхватывая ими бедра Дженнардо. Тот не позволил ему сесть и, увидев перед глазами твердый небольшой член, накрыл его ладонью. Осторожно помял головку, чувствуя влагу. Дзотто часто задышал и почти свалился на него, тут же потянувшись к завязкам штанов. Дженнардо смотрел в стену поверх голого плеча, слышал громкие вздохи, ощущал возню любовника, но ничто в нем не отзывалось. Черепа, черепушки… большое кладбище, он стоит на куче костей, и ему все равно. Наконец, неаполитанец сдался. Выпрямился, стараясь заглянуть в лицо. Наверное, то, что он увидел, Дзотто пришлось не по нраву, и тот вновь соскользнул на пол:
– Вы устали. Я налью еще вина, – ну да, умный слуга никогда не скажет в лоб!
– Налей. И, Дзотто, скажи мне вот что… ты думал, куда мы оба попадем после смерти? В Царство Божие нас не пустят! – капитан хотел спросить весело, получилось в духе тех студентов, которые день и ночь стучат кубками по столам таверн и несут всякий вздор.
– Ну, я так попаду прямиком в рай, – уверенность Дзотто все-таки насмешила, только нехороший это был смех. Секретарь наполнил бокал и придвинулся ближе, осторожно погладил колено Дженнардо. – Помните, на прошлое Рождество вы дали мне денег, чтобы я купил себе лошадь? Так вот, я ездил в Римини и купил там индульгенцию. Ох, и дорого же она обошлась, синьор! Зато как положено: с моим именем и печатью папы. Хотите, как-нибудь покажу?
– Папы Реджио? – уточнил Дженнардо, и неаполитанец серьезно кивнул. Вот теперь капитан мог хохотать по-настоящему! Повалился на постель и ржал до слез. Андзолетто засопел обиженно и принялся стаскивать с него штаны, а Дженнардо дрыгал ногами в воздухе, не в силах остановиться. Индульгенция! Мир воистину сошел с ума.
– И зря смеетесь! Отпущение всех грехов, совершенных до смертного одра, вот! – Дзотто, распаляясь, потянул с него камзол, игриво ущипнув кожу на животе. Вот бы послушать, как Валентино станет толковать о спасении души содомита со своим секретарем! Это было б достойным воздаянием!