— Присаживайся! — вид у нее был вполне доброжелательный, и подумала, что в моем положении это и есть выход. Я села в машину и посмотрела на неё. Она улыбалась, но не смеялась:
— Сбежала от принца? Ты Зайцеву не слушай, она специально портит личную жизнь Мише. И надо сказать с самой школы!
— Неразделенная любовь?
— Это не любовь, а дурь. — дама хитро улыбнулась и спросила. — Выпить хочешь?
Я утвердительно махнула головой.
— Тогда поехали!
— А Вас как зовут? — все же спросила я.
— Любовь Петровна, к вашим услугам! А ты Виктория, новая невеста Михаила Высоковского.
— С выражением лица как у тухлого огурца. И что меня заставило связаться с педофилом? — зачем то сказала я.
— Прости старуху, я не знала, что ты всё слышала.
— А в чём разница, слышала я или нет? Разве в обществе принято высмеивать только заочно, как в церкви отпевать отдельных покойников?
Дама засмеялась:
— Ты такая юморная! Ты понравилась мне. Я с тобой согласна, мы поступили очень некрасиво. Но в какой-то степени в обществе сложились обычаи: первое, в глаза льстить и шире улыбаться, чтобы никто не заметил, что ты завидуешь. Второе, за глаза поливать всем, что скопилось на сердце, а обычно это то, из чего состоит человек. Ну, понимаешь меня.
— Мужчины в этом отношении лучше. Если они и подсмеиваются, то по доброму.
— Скажем, не все мужчины такие. Но в основном это так.
Мы подъехали к ночному клубу. Когда вошли, я поняла, что эта сатанинская душиловка. В помещении орали клубные, стоял едкий запах дыма сигарет и кальяна. Я не знаю, то ли это моя сердечная недостаточность, то ли в помещении действительно не курящему человеку очень тяжело. Но выпить мне хотелось. Даже, если я начну куролесить, то мне абсолютно плевать. Убьют меня, то документы он не найдёт. Под «он», я имею в виду Высоковского. Найдёт их садовник весной, когда его обкрадут до ниточки. А в спальне, даже если и Маша найдёт, то через года полтора, когда решит что Инночка взрослая, чтобы в этот кухонный набор играть. Вообще, пьяной умирать легче, ведь пьяным море по колено! Влюбленным море по колено. Исправила себя я. Влюбленным. Ой, от чего же мне так плохо?
— Сюда садись. Здесь тише.
Любовь Петровна подвела меня к столику за ширмой. В этом помещении было, правда, тише и не так накурено. Скоро она вернулась с официантом, у которого был полный поднос с выпивкой и закуской. Когда официант разлил мартини и оставил нас одних, то Любовь Петровна сказала:
— За приятное знакомство!
Я сразу всё выпила, что было в рюмке, надеясь, что мне станет легче. Но легче не стало, мне не хватало воздуха, пока Любовь Петровна не предложила мне бокал с водой:
— Не пила, что ли, ты никогда?
— Не… — Махала я головой, допивая до дна воду.
— Вот тебя как приспичило! Тогда закусывай, а то быстро упадешь, с кем я пить буду?
Мы закусили и ещё налили мартини. Любовь Петровна сказала:
— Я надеюсь, ты не поверила Светке? Во всю эту чушь, что она несла…
— Нет. — успокоилась я её. — Я ничему и никому не верю. Я даже себе не верю. Потому, что оно меня не слушается. — постучала я по сердцу. — И живёт по своим законам. — О-о! Меня понесло, но я уже не могла остановиться. — Я не понимаю его, то он меня целует, то не хочет со мной спать! То меня спасает, то в меня стреляет. Да что ему надо?! Я же сказала, что всё ему отдам! Я не подозреваю его. Или как сказать? Не подозревала вчера. А … Сейчас не знаю… — я опять выпила и жареный сыр целиком засунула себе в рот. Любовь Петровна повторила всё, что сделала я, и показала указательным пальцем» продолжай».
— Я была готова ему отдаться, а он… Он гей! — я заревела.
— Не гей он! Маринка увидела, что сын мой к нему переехал после ссоры с женой, и выгнала. Ей, типа Светочки Зайцевой, сказали, что за Алёшенькой охотится киллер. Маринка задурила и себя довела до больницы. А Светочка пустила слух, что Алёша и Миша — геи. Что мол, Маринке из-за этого плохо стало. Зайцева не знает, что Марина сестра мне, а Алёша сын, то бишь, Миша племянник любимый. А я ей и не говорю. Зато знать буду, что она ещё придумает. Интересно ведь, правда? — подмигнула она мне и налила ещё мартини в фужер.
— Вы и есть мама майора Петрова? — даже странно, что мой мозг еще работал.
— Подполковника Петрова! Вот за сынишку и выпьем!
— Хорошая вы мама!
— А то!
* * *
Я не помню, что я ей ещё рассказала, и как очутилась в такси, но опомнилась, когда стояла, как в старые добрые времена, у дверей коммуналки и думала, куда я дела ключи и где моя сумка? Дверь передо мной сама открылась, и я уставилась на двух красивых девушек, которые были похожи на модели.
— Простите… Я тут ключи забыла… Да и не помню где…
— Вика, ты?!
— Сереж, а откуда у неё ключи от твоей квартиры?
— Сережа! — крикнула радостно я, когда его увидела. — А кто они?
— Э… э… Девочки, вы идите, я вам завтра всё расскажу. А ты где так наклюкалась? — похоже, это он спрашивал у меня. Он буквально затащил меня в свою комнатушку, в которой я ни разу до этого момента не была.
— Я в свою комнату пойду! — хотела вырваться я.
— Ви-ка, ты здесь давно не живёшь! Ты живёшь у Маши! Забыла?
Я смутно помнила, что да, знаю Машу. Но вот после этих воспоминаний моя память даёт сбой. Я помню, что обиделась на Гущина до слёз. Хотела уйти от него, а он не пускал. Поил насильно чаем. И всё, яма. Точнее сон.
Глава 8
Признаться честно, все случившееся за последнюю неделю мне казалось страшным сном. Я видела произошедшие моменты из своей жизни в смешанном порядке. Видела того, чего не было. Например, как я танцевала на столе, а потом прыгала в толпу ребят из параллельной группы в ПТУ. Потом, что я раздевалась при Гущине, к нему приставала, пока он не скрутил меня одеялом… Полный бред! Дальше мне снилась пустыня, которая была больше похожа на заброшенную помойку. Лето, знойное солнце. Мне очень жарко. Я иду в майке и в шортах. В руках моих пистолет и я знаю, что за мной гонятся. А я не вижу, где на этой пустынной помойке можно спрятаться. Хоть в песок с загнивающим мусором зарывайся! Тут я слышу, как кто-то ко мне бежит, но от зноя и распылённого в воздухе песка, я не вижу, кто это, направляю на него пистолет и хочу выстрелить, но не решаюсь, пока не пойму, в кого я хочу выстрелить. Мне страшно, но и решиться убить неизвестного я не могу. Наконец фигура парня проясняется, и я понимаю, что это Михаил Высоковский. Он улыбается и я, радуясь, обнимаю его. Потом мы с ним слышим шаги повсюду и понимаем, что нас окружили. Появляются фигуры мужчин, и я начинаю одного за другим валить их. У меня заканчиваются патроны, из нападавших остаются ещё трое, один из них стреляет в меня, но Миша успевает меня загородить своим телом и падает. Я понимаю, что его убили, и хочу руками придушить, того, кто это посмел сделать, но ребята рассыпаются в разные стороны, и я остаюсь над трупом Михаила одна. Понимаю, что для него сделать уже ничего не могу. Меня охватывает такое отчаяние, что я просыпаюсь от того, что реву в голос.
— Вика, да что с тобой? Когда же ты проспишься? — я услышала сонный голос Гущина. Я привстала и не могла поверить, что это был сон, но ответила:
— Его убили, а я поделать ничего не смогла. — да, голос точно принадлежал не мне. Я таким сиплым басом не говорю. Гущин отвернулся от ноутбука и спросил:
— Кого его?
— Выс… Высоковского. — прошептала я. И стала вспоминать, где я и почему?
— Так мы его уже давно похоронили. И хватит о нём убиваться. Пить хочешь?
— Да. Но я про Мишу…
— А! — Гущин хитро засмеялся и кинул мне бутылку минералки. — Это не справедливо, право! Ты же сама его хотела прикончить, а тут тебя опередили.
Убить? Я немного стала припоминать фуршет. Да, я его сама поцеловала, а он мне сказал, что он целовался со мной назло Зайцевой. А потом в меня стреляли, и я увидела Михаила, как он направлял на меня пистолет. Потом… Потом. Людмила или Лидия? Нет. Любовь Петровна, мать подполковника Петрова. Я с ней напилась.
— Не-е-ет! — простонала я. А Гущин засмеялся:
— Неужели всё помнишь?
— Нет! — я упала на подушки. — А я что, на работу не пошла? — с болью в сердце подумала я вслух.
— Сегодня суббота. Офисы не работают по выходным. — отозвался Гущин. — Ты дальше будешь спать или в ванну пойдёшь?
— Можно я умру?
После такого вопроса Сережа встал и подошёл ко мне:
— Значит протрезвела. — он сдернул с меня одеяло, и я увидела, что сижу в ядовито зеленой футболке. — Вика, если сама в ванну не пойдешь, то я тебя отнесу.
— Ты офонарел! — я потянула одеяло на себя. Мне хотелось вспомнить, каким образом, я оказалась в комнате у Гущина? А для этого мне надо ещё подремать.
— Вика! А ты себя, хотя бы, видела? Ты думаешь, мне легко смотреть вот на такое? — Сережа мне в руки сунул квадратное зеркало. Я машинально взглянула на себя и чуть не заорала от страха. На меня смотрел чёрт, ей Богу! Вся косметика была размазана по лицу. Причёска взбилась в подобие гнезда. Я мигом помчалась в ванную комнату. Гущин, посвистывая, поплелся за мной и постучался:
— Вик, а Вик? А у меня была такая же реакция, когда ты набросилась на меня.
— Я тебя не слышу. — я включила воду и думала «Лучше не думать, про что он говорит».
— Вик, а ты, всё -таки, не отменила свое желание обнажиться передо мной?
— Гущин, заткнись!
— Если тебе сменная одежда не нужна, то я тебя в комнате дождусь. Только скажи заранее, мне тоже раздеться? И еще, ты мою зубную щётку не бери. Пальцем рот почистишь.
Я не стала дослушивать его бред и открыла дверь. Он стоял со сложенным новым комплектом белья, даже нераспакованым.
— А одежда? — спросила я и сердце сжалось. Вся моя одежда — это вечернее платье Рубиновой. Его-то мне совсем не хотелось надевать.
Гущин снял с плеча свой спортивный костюм:
— Футболка в пакете.
Я вырвала вещи и захлопнула дверь. Мне было дико стыдно перед ним. Как он вообще меня с таким грязным лицом пустил на свою кровать?! Вот я бы даже на порог дома его не пустила. Нет, надо мне пересмотреть свои приоритеты. Если и выходить замуж, то только за Гущина. Только я терпеть не могу его едкие колкости!
Из ванной я долго не решалась выйти. Я боялась показаться Гущину на глаза. И была абсолютно уверенна, что теперь я с больничного не появлюсь в цехе. Вот, как эта история с Высоковскими могла испортить мне всю жизнь?! Жила же я себе спокойно, ходила на смены… А теперь безработная, с похмелья, испортила себе репутацию приличной недотроги. Мама! Что я, правда, раздевалась перед ним?! И какого лешего я стала подозревать Михаила? Не моя эта работа, а полиции. С какой дури я согласилась идти работать в его компанию?!
— Ты жива? — Гущин стучался в ванну. Я, молча, открыла дверь.
— О, кей! — Серёжа выпустил меня. — Я кофе налил. Есть ты, всё равно, не будешь…
— Буду, — пробубнила я. С чего он взял, будто я с утра есть не хочу?
— Правда? Ты что вчера пила?
— Мартини.
— И пьяная в дрова?! — Гущин засмеялся, чуть со стула не упал. — А у тебя голова болит?
— Нет. Но у тебя сейчас заболит.
— Понял. — Серёжа достал хлеб и масло. — Угощайся!
Я стала намазывать бутерброды и машинально посмотрела на часы, стрелки показывали половину одиннадцатого. Значит, не так много я спала.
— Знаешь, а я ещё пункт в наш договор включу. Моя жена не должна пить спиртное вообще ни грамма! Вика, тебе пить совсем нельзя! Ты понимаешь, совсем!
— Извини, я не помню, как я оказалась у тебя…
— Я могу предположить. Ты на автомате приехала на старый адрес, покуролесила. Зато мне приятно. А ты влюблена в меня оказывается!
— Как? — я покраснела. Нет. Он прав, есть я не хочу.
— Так! Ты замуж за меня выходишь! А вот! — Гущин достал с полки два листа с моими росписями во всех местах, где можно было мою подпись уместить. — Ты подписала договор. Я попросил поставить подпись на каждой бумажке, а ты их наставила везде, где можно.
Я вздохнула. Ладно, хотя бы только это.
— А потом… — Гущин замолчал. — Ладно, пропустим.
Он меня жалеет или это не смешно?
— Что? — я пылала от стыда, как монашка на приёме у гинеколога.
— Ничего. Пей.
Он издевается?!
— Что я наделала?!
— Ну, скажем, ничего. Всё? Успокоилась?
— Гущин! Что я наделала?
— Я же сказал, ничего!
— А что у тебя вид такой довольный? Я переспала с тобой да?! — я встала из-за стола, готовая уйти под ледяной душ и там умереть навсегда. Но Гущин заржал:
— Ты себя помнишь утром? Как я с тобой буду спать? А ты что, правда решила, что переспала?
Меня вот уже второй раз так окатили, не знаю чем… водой или помоями. Я стояла как зомби, а Гущин ржал. Действительно, с чего я взяла, что каждый парень со мной жаждет переспать? Первый за эту неделю мне дал это понять Павел Высоковский, за ним не отстал его брат, а теперь и Гущин. Зачем ему деревенщина, когда к нему толпой домой модели ходят?
— Вы все такие уроды! — я в Гущина запустила чашку с остатками от кофе. — Терпеть вас не могу! — я запустила в него маслёнку.
— Вика! — Гущин вскочил. — Ты ещё пьяная, что ли?!
— В вас стрелять надо!
Гущин успел увернуться от тарелки из под ломтиков хлеба:
— Опять!
Я не поняла его «опять», но он меня поднял и насильно отнёс в свою комнату. Он бросил меня на кровать и гневно спросил:
— Вика, что происходит? То ты сходишь с ума от мысли, что переспала со мной, то ты устраиваешь истерику, что нет! Хочешь, переспим. Я не против!
— Иди к чёрту! Гущин, ты идиот! — я не знаю, плакала я или смеялась. А Серёжа взлохматил кудрявую чёлку и прошёлся по комнате, словно собираясь с мыслями:
— Так. Переспать ты не хочешь, но была уверена, что мы переспали, так?
— Нет!
— Так! — перебил он меня. — Ты стояла как девочка, которая впервые увидела голого мальчика.
— Дебил!
— Похоже. Я понял! Эврика! Ты вчера жаловалась, что Высоковский — гей, что он не переспал с тобой!
Нет! Не может быть! Неужели я ему это рассказала!
— Это получается, ты думала, что любой парень, оказавшийся от тебя в пяти метрах, желает переспать, а на самом деле вышло всё не так, как ты ожидала. Один оказался геем, а другой дебилом, что не воспользовался моментом!
— Гущин, еще слово… — я держала в руках его электронный будильник, а Серёжа спокойно сказал:
— Присядь. — и сам сел на край кровати. — Жаль, что я не пью… Ладно, начнём.
Я села, злая сама на себя. Какая же я дура, безмозглая дура! С Гущиным надо было быть осторожнее, а я выдала даже то, о чем с парнями не говорят.
— Вика, если тебя интересует, хочу я тебя или нет, то ответ положительный. Но это совсем не значит, что я буду спать с тобой, когда ты в пень пьяная. А потом я привык, когда девушка сама предлагает. Уламывать — не мой конек, сама знаешь. А про Высоковского я ничего не знаю! Хватит меня про него допрашивать, спроси его сама? Но есть догадка, логическая.
— Ка..какая? — неужели я ночью его замучила с вопросами про Высоковского? Я Гущина спрашивала, почему со мной не переспал Высоковский?! Вот, блин, я напилась!
— Логическая. Надо быть самоубийцей, чтобы под дулом пистолета решить предложить тебе заняться сексом. Ты об этом не думала?
Я засмеялась. Правда, почему я об этом не подумала?
— Да и сразу тебе говорю, я не гей! А теперь, мы едем в офис или ты уже раздумала?
— Куда?
— К тебе на работу.
— Зачем?
— Сейф вскрывать.
— Но шифр в сумке… — Что?! Я ему всё рассказала?!
— Да. Ты мне все рассказала. Шифр ты написала. Вот. — он мне протянул лист из блокнотика. Там был написаны цифры, и я могу поклясться, что они верные. Но как?! Я его помню, но смутно. Я не уверена, что по трезвому смогу его верно написать. За шифром были два сердца с буквами «С» и «М».
— Это что? — спросила я Серёжу.
— А я знаю?! Себя спроси. Так едем или нет?
— А план у нас какой? — мне даже стало любопытно, что мы с ним придумали.