Он зажмурился, давя в себе беззвучный стон. Глубоко внутри резануло, больно, страшно. Пробки… задержки на работе… упавшие манекены и углы столов… Ночёвки на работе, усталость дома — вот они, прошли мимо и скрылись за полотнищем с вензелем «РБ».
Прощание? Вот этот приезд? Вот эта коллекция — светлое и тёмное? Пастельные тона для голубоглазых блондинов и страстные, сочные контрасты для брюнетов?..
А вокруг так же щёлкают затворы камер, сверкают фотовспышки, гудят зрители… Вокруг — богема, фэшн-боги, только вот ему здесь места нет. Никогда не было.
С чего он решил, что будет нужен и дальше?.. Прошла любовь. За десять лет он изучен до последней чёрточки. Конец сказке…
Финал… Модели в два ряда выстраиваются на подиуме. Блондины с одной стороны, брюнеты — с другой, и выходит ОН, виновник торжества, сияющий, чуть бледный… А Пётр, его Муза, вручает ему огромный букет цветов, под аплодисменты всего зала. И обнимает. Так нежно. Так жарко… Губами коснувшись шеи словно ненароком.
Макс осторожно поднялся с места и, скользнув за спины журналистов, последний раз обернулся. Мир лучился, сиял, светился безудержным счастьем и ему рукоплескало Монте-Карло.
— Прощай… Прощай, Мирка…
…он вылетел первым же рейсом. И пусть он был транзитным, он летел домой. Вот только дома его уже никто не ждал…
***
…Мир бежал залитыми светом коридорами аэропорта, расталкивая людей, и умолял всех богов остановить время. Десять минут… Ему нужно всего десять минут! Поздно… Самолет исчез в облаках. Словно надеясь, что он вернется, Мир, не сводя глаз со свинцового неба, набрал номер отца. И когда тот отозвался, почти закричал в трубку:
— Он догадался, пап! Он обо всем догадался! Пап… его нельзя оставлять одного…
— Успокойся, маленький… Успокойся… Всё будет хорошо, — горячо шептал в трубку Дима. — Не пори горячку, милый… Мы что-нибудь придумаем, прошу тебя, только не делай глупостей…
Мир застонал отчаянно и зажмурился, пытаясь взять себя в руки.
— Пожалуйста… Просто не оставляйте его одного…
Длинные гудки…
Страхов был трезв. И одет. И только на столике у кровати стояла непочатая бутылка дорогущего коньяка, а рубашка была расстегнута на груди. Он шагнул в сторону, пропуская Мира в номер, и захлопнул дверь, а потом осторожно обнял его, точно боясь, что тот оттолкнёт, наорёт, прогонит к чертям.
— Он улетел, да?
— Да. Я не успел, — Мир с тихим стоном уткнулся лицом в его шею. — Мне страшно, Пьер… Мне так страшно… Я не смогу объяснить ему то, чего не понимаю сам. А он меня не простит…
— Хочешь, я сам к нему пойду? — тихо спросил Пётр, поглаживая его плечи и напряжённую спину. — Я всё объясню. Я буду с тобой столько, сколько скажешь, а потом уйду, если нужно. Я не хочу, чтобы тебе было плохо, Мир.
— Ты… Нет, Пьер. Я… люблю тебя. Может, не так, как ты хочешь, не так, как Макса, но люблю. Я не знаю, как это возможно. Я с ума от этого схожу! Но я не хочу потерять еще и тебя.
— Не сходи, не нужно… — Пётр легонько встряхнул его и посмотрел в глаза. — Мир, это случилось и я… благодарен тебе за твою любовь…
Обнимать Мира было счастьем, чувствовать, как быстро и отчаянно бьется его сердце. Но так больно осознавать, что ему плохо, ведь вторая его половинка…
— Он не оставит тебя, не сможет. Ведь он тебя любит. Слышишь? Он тебя любит.
— Я надеюсь только на это, — с отчаянным выдохом произнес Мир. — Спасибо тебе… Спасибо.
12.
— Влад, — Дима вошёл в кабинет тихо, и, обняв Соколовского со спины, вздохнул. — Нам нужно поговорить. У нас большая проблема. У нас… А вернее у наших с тобой младших.
Сколько лет прошло, но он всё ещё иногда поверить не мог, что Влад с ним, что рядом, что по-прежнему любит. И лишь иногда душу сковывал ужас: что бы с ними было, не пересекись однажды судьбы их сыновей.
— Что случилось? — Влад оторвал взгляд от бумаг и поднял голову. Потерся щекой о руку Димы и застыл, внутренне собираясь.
— Долгая история, — Бикбаев-старший отстранился и присел на краешек его рабочего стола. Рассказывать Дима умел. Красиво и с юмором, лаконично и по делу, если было нужно. Но здесь… Как объяснить, что творится в глубинах бикбаевской души? Тем более, как объяснить, что на самом деле причиняет настоящую боль? Он вздохнул и начал рассказывать. Совсем так же, как говорил Мир. Без прикрас, не оправдывая, но и не сожалея, глядя прямо в глаза самому любимому человеку.
— И, я так понимаю, Макс просто понял… он умный мальчик и тонко чувствующий. Мир иногда совершенно не умеет прятать эмоции. А в творчестве чувства и эмоции… ты сам знаешь… Макс улетел. И сейчас как раз возвращается в Москву.
Влад медленно опустил голову, поджимая губы. Мир, Ратмир… что же ты наделал, ребенок…
— Я встречу его, — он отодвинул от себя бумаги и встал. Быстро собрался, а спустя полчаса ехал в аэропорт.
Полёта и приземления Макс не заметил. Просто не ощутил, целиком и полностью погружённый в собственные мысли. Что делать? Что ему теперь делать? Внутри было пусто и звонко, будто не стряслось всё это несколько часов назад.
Шасси мягко коснулось бетонной полосы, и спустя всего десять минут он уже ехал в автобусе к терминалу. Ещё полчаса очереди, быстрый досмотр, он прилетел налегке, багаж забирать не нужно. Ручная кладь и он сам. Домой не хотелось. Да и есть ли у него теперь дом? В сущности — нет. Нужно заехать, собрать кое-какие вещи, а пару дней можно перебиться и в гостинице… Не забыть накормить Киса. Или лучше отправить его к родителям…
Мысли, мысли…
Потом — снять квартиру, а там видно будет. Может махнуть куда-нибудь в Украину. Или в Прибалтику… там тоже есть театры, а он достаточно известен, чтобы не сидеть без дела.
Но всё-таки… за что?..
Влад заметил его, как только Макс вышел из дверей аэропорта. Бледный, осунувшийся. И, судя по поджатым губам, уже на что-то решившийся. Влад грустно улыбнулся. Ребенок. Все еще ребенок. Голубоглазое солнышко… С силой проведя ладонью по лицу, словно стирая с него не нужные эмоции, он оторвался от капота машины, и мягко скользнул в толпу. Осторожно, но крепко сжал плечо сына:
— Привет.
Макс вздрогнул. Перевёл на него потерянный взгляд. Долгий миг смотрел в родные глаза, немного усталые и всё-всё понимающие, а потом крепко обнял. Как когда-то, а далёком детстве, лицом уткнувшись в отцову шею, всем телом содрогаясь в беззвучных рыданиях.
— За что?.. — тихо стонал он. — За что он так… со мной… Что я сделал… не так?..
И отчего-то сомнений в том, что отец знает ВСЁ — не возникало. Он просто знает. Он — отец. Папа. Непоколебимый, уверенный, сильный. Их скала… Кто, как не он подскажет, утешит, поможет?
— Я ему больше не нужен… Не нужен… — Он мучительно-долго вздохнул и усилием заставил себя выпрямиться. — Пусть не боится… я не наделаю глупостей… мешать не стану… я сегодня же съеду. Сниму номер на пару дней, потом квартиру подыщу…
— Дурак ты мой… — Влад почти нежно провел по его волосам. — Глупый, влюбленный мой мальчик… Пойдем, — он крепко сжал его руку, так, чтобы у Макса и сомнений не возникло в том, что он сможет удрать, и повел за собой. Ребенок. Сколько бы ему ни было лет, для него он все равно будет ребенком. Мальчишкой с голубыми глазенками.
Машина и дорога в полной тишине. Не домой — на дачу. Туда, где никого, кроме них не будет. Где от каждой пылинки веет теплом, родным теплом.
Ворота, двор, крыльцо, уютный диван. Влад усадил на него сына и накинул на плечи теплый, пушистый плед. Опустился рядом, притягивая к себе и запуская пальцы в его волосы.
— Ребенок… Я понимаю тебя. Знаю, как это больно. Знаю. Но эта боль — ничто на самом деле…
Макс прижался к отцу, зажмурившись. Они давно в последний раз сидели так, вдвоём, чтобы никого рядом. Всегда были Дима или Мир… Или они оба… семья…
— Я знаю, КАК тебе больно сейчас, но если ты оттолкнешь его, не дашь Миру шанс, разлука будет в сотни, тысячи раз больнее. Поверь мне. Просто поверь мне. Это будет не жизнь. Это медленная агония. Да ты и сам это видел, — Влад улыбнулся светло, солнечно. — Между мной и Димой много чего было, но сейчас я счастлив. Просто и безоговорочно счастлив. Перетерпел, переболел. Миру сейчас тоже больно. И страшно. Он любит тебя. Дай ему шанс сказать это прежде, чем принимать решение, объяснить что-то. Ошибка обойдется вам слишком дорого. Малыш… Я не хочу, чтобы ты также как я, двадцать лет сходил с ума без него. Дай ему шанс. Это все, что я прошу.
— Я уже схожу с ума, пап, — выдохнул Макс. — Просто… Это Пётр. Понимаешь… Это не кто-то тебе совсем незнакомый, абстрактный любовник твоего любимого человека… Это Пётр, который признавался в любви МНЕ, который… мой лучший друг, предатель… Я всегда боялся, что однажды стану ненужным… и вся эта слава — она… я просто пытаюсь убедить себя… самоутвердиться, а я хочу только быть нужным ему…
— На свете не найдешь двух таких не похожих людей, как ты и Петр, — Влад спрятал улыбку в уголках губ. — Жизнь не стоит на месте, люди меняются. Но как бы Петр не изменился, он не стал бы делать это назло тебе. Да и Мир не позволил бы этому случиться, будь это так. Ты нужен ему, родной. Загляни в его глаза, и ты сам это поймешь.
— Я не могу, пап… не могу… не сейчас… — Макс сжался в комок, спрятав лицо в коленях. — Я не могу его видеть сейчас. Пожалуйста… можно я пока здесь останусь?.. только ради бога, пап, ничего не говори ему…
— Я… понимаю, — Влад отвел глаза, пряча боль. — Оставайся. Я скажу ему, что ты не хочешь его видеть, — он немного помолчал, а потом вдруг сказал: — Может, тебе стоит поговорить с Петром? Дай ему в морду, напейтесь только вдоем. Пусть он расскажет, зачем это нужно ЕМУ. Станет легче…
— Может быть… может быть я даже не убью его…
А в памяти вспыхнуло, загорелось, отравляя то самое: гуляй где хочешь… спи с кем хочешь, только всегда возвращайся ко мне, блудный кот… И он возвращался, возвращался как и обещал. Но почему настолько больно?
Пётр — лучший любовник, чем он? Да, однозначно. Просто у Страхова-младшего опыта было куда как больше, чем у него. Когда появился Мир остальные стали не интересны и не нужны.
— Решать тебе… — Влад вздохнул, мягко касаясь губами его лба. — Просто прошу тебя… не делай ошибок.
— Я не могу ничего обещать, пап, — тихим надтреснутым голосом сказал Макс. — Что бы я сейчас не сказал — это будет почти ложь. Мне нужно время… Мне нужно время…
***
Мир появился на пороге отцовского дома спустя сутки. Бледный до синевы, с огромными, почти черными кругами под глазами, он застыл на пороге, глядя на открывшего дверь Влада. Пару долгих минут они смотрели друг на друга, а потом Влад просто притянул его к себе, крепко обнимая. Без слов, без упреков. Мир вцепился в него, как утопающий за соломинку, уткнулся лицом в плечо и тихо-тихо застонал…
— Скажите, что с ним все в порядке… это все, что мне надо…
— С ним все в порядке, — Влад перебирал длинные пряди. — Я разговаривал с ним. Дай ему время. Просто дай время. Он должен это пережить. А потом вы поговорите, и примете решение.
— Спасибо, — Мир отстранился, пряча глаза.
— Все у вас будет хорошо, ребенок, — Влад улыбнулся одними уголками губ. — Иди, ты, наверное, и дома еще не был.
— Мой дом там, где Макс, — он болезненно улыбнулся и сбежал с крыльца, а через минут огни его машины растворились в вечерних сумерках.
***
Пётр был дома. И явно его ждал. Просто потому, что без слов и без оправданий отступил в сторону. Размениваться на слова не стал и Макс. Коротко, без замаха ударил, мгновенно рассадив о твердокаменную челюсть Страхова костяшки пальцев. Да, он был ниже, да, несколько тоньше Петра, что совершенно не отменяло его умения драться, приобретённого, может быть, слишком рано. Если о твоей семье пишут в таблоидах, если тебя самого называют кто гадким утёнком, а кто и горбуном из Нотр-дама, другого выхода, кроме как силой постоять за себя попросту не существовало.
Пётр рухнул на пол, ошалело потряс головой и стёр тыльной стороной руки кровь с разбитых губ. Тяжело поднялся на ноги, вскинув чуть мутный взгляд чёрных глаз на бывшего приятеля. И снова рухнул, сваленный ещё одним ударом.
— Полегчало? — криво усмехнулся он, глядя на Макса снизу вверх.
— Сука ты… — выдохнул Макс бесцветно, захлопнув за собой дверь. — Оставь его… Ты же знаешь, что он единственный, кто мне нужен… Это потому что я не спал с тобой, да?.. Решил мне красиво показать, что всё равно не позволишь нам вместе быть?..
— Я люблю его, — Пётр снова встал, придерживаясь за стену. У Макса тяжёлая рука. Когда несколько лет жизни ходишь исключительно хватаясь за любую опору, волей-неволей заработаешь себе богатырские плечи и сильные руки. Да и не пожалел его Макс. Не за что.
— Да что ты? — интонации не поменялись ни капли, только голубые глаза потемнели почти до черноты. — И меня ты любишь? Любвеобильный…
— Нет, — качнул Пётр и застонал от нахлынувшего головокружения. Как минимум сотрясение.
— Нет, — красивые губы Макса исказила вымученная улыбка. — И давно НЕТ? М?..
— Давно, — Пётр не боялся. Он не пытался даже защититься. Он просто стоял и смотрел, чуть покачиваясь, опираясь рукой о стену.
— Ты отнял у меня единственный мой смысл, Пётр… — Макс отвернулся и, открыв дверь, шагнул прочь.
— Не отнял, — бросил ему в спину Страхов. — Он никогда не полюбит меня так, как любит тебя. И никогда со мной не будет.
— Я не хочу ни видеть тебя, ни знать… никогда…
***
Мир тряхнул головой, и длинная челка легла на глаз. Он раздраженно сдул ее, а потом отвел за ухо. Ничего, он привыкнет. Как и к коротким теперь волосам и к тому, что с сегодняшнего дня модельера Ратмира Бикбаева больше не существует. Осталась чистая формальность: сообщить об этом всему остальному миру.
В дверь коротко стукнули, и Мир нехотя отвернулся от зеркала. Кто там еще?..
— Войдите, — голос был спокойным и глухим. Последний месяц он всегда был таким. Пустым.
Пётр вошёл, аккуратно прикрыв за собою дверь, замер у порога, прислонился плечом к откосу, точно твёрдо вознамерился никуда собеседника не выпускать, покуда не будут расставлены все точки над «i». Чуть усталый взгляд скользнул по истончившейся фигуре. Мир… изменился. И не сказать в лучшую сторону или худшую. Просто изменился. По-прежнему тонкий, по-прежнему красивый, он, кажется, стал ещё красивее, утончённее… Только теперь в его красоту вплелась нотка тоски и невысказанной, невыкричанной боли.
— Не делай этого, — тихо сказал Страхов, рассматривая его. Наконец, налюбовавшись, оторвался от двери и медленно подошёл к нему. С нежностью погладил чёткую скулу, глядя в глаза. Такие отстранённые. Такие спокойные, как два омута.
Пётр закусил нижнюю губу, привычно уже коснувшись кончиком языка небольшого шрама. Макс… не пощадил никого из них. Только разбитые в кровь губы зажили. А души кровоточат до сих пор.
Взгляд Мира смягчился, стал виноватым и почти нежным. Выкинув на мгновение все мысли из головы, он качнулся вперед, целуя его губы. Не жалея. Просто лаская, нежа только-только зажившую ранку.
— Я не могу, Пьер. Я больше не хочу этим заниматься. И не буду. Все закончилось. Спасибо, что все еще со мной…
— Глупый любимый мой человек, — улыбнулся Пётр, обнимая его. — Это твой дар. Это твоё призвание. Сколько народу выстроилось в очереди за твоими творениями. Ничего ещё не закончилось, а я буду с тобой при любых раскладах, если ты, конечно, в монастырь не соберёшься… меня туда не возьмут, слишком грешен…
— Как оказалось, мой дар работал только, пока Макс был со мной, — на этот раз улыбка Мира была больше похожа на гримасу треснувшей маски. — Я просто хочу уйти. Хочу, чтобы обо мне все забыли. — Еще один осторожный поцелуй и Мир отошел. — Я виноват во всем сам. В том, что позволил этому случиться, в том, что струсил, не смог объяснить… Когда все пошло не так? Когда просто хороший секс стал чем-то большим? Что я упустил?
— Это ты так думаешь, — вздохнул Страхов. — Ты бываешь весьма убедителен. Особенно когда тебе плохо, и если убеждаешь самого себя. Но ты упустил то же, что и я. Я ведь тоже не знаю, когда ты стал мне не просто нужен, а необходим как воздух… Послушай, посоветуйся с отцом, он мудрый человек, они оба мудрые. Не бросай всё. Пожалуйста.
— Нет, — жестко, почти резко ответил Мир, вскидывая голову, и прядка снова упала на лицо. — Это моя жизнь. А если она не нужна тому единственному человеку, ради которого я жил, то… я буду делать с ней все что захочу. И мне плевать, что будет дальше.