– Уникалов растят для войны, – Димма задержал взгляд на Юргене, – Алари Спана, разумеется, не по доброте душевной спас Лёд. Ему понадобилось припугнуть Магму, те стояли за Ртуть. Запутался уже, Лукас? На Земле легче, верно.
Дети молчали, один Масик, счастливый в младенческом неведении, ковырял малиновое желе, щебетал звонко. Ртуть и Берилл непримиримые враги, это Пауль слыхал, преданность Диммы психу Спане становилась яснее.
– Алари брат Игера? – Пауль достал из-под стола лимонной водки, налил себе и домергианину. Правда в том, что легко и безопасно не бывает нигде, носишь ли ты оружие с малолетства или вкалываешь по-рабски и пьёшь ночами от безысходности. – Ты служишь ему из благодарности…
– Не угадал, – Димма подхватил кружку, спрятал в ней смешок, – он ему отец. Спана высшие, неважно из какого клана, они превосходят нас, линейных. Не скрою, мне приятней, что Игер берилловый, а не ртутный. Мы, Вороны, Ястребы, Рыси, рождены для подчинения, клановые – для власти.
– Постой, я видел Алари в хронике. – Та хроника была чуть не единственным роликом о Домерге, Пауль наткнулся на неё в колледже. И зацепился за знакомое, запихнув в дальний угол обидное для Диммы недоумение. Домергианин говорил о том, что рождён пятки облизывать, так, будто гордился. – Молодой мужик, откуда взрослый сын?
– Алари около ста лет, – Димма задумчиво и тоже очень по-человечески вертел в руках пустую кружку, – одно из наших преимуществ в долгой молодости.
– Э… сто лет? – Лукас шумно двинул стулом. Теперь начнёт ненавидеть и домергиан за невозможность сравниться. – А тебе сколько, Димма?
– Папе пятьдесят два, – влез Юрген, до сих пор сосредоточенно подбиравший с тарелки остатки картошки. – Олив, вкусно! Я бы ещё ведро съел.
– Врёшь, клопик! – Лукас пихнул его в бок и вскочил. – Не бывает такого!
Юрген ответил, мальчишки завозились, норовя опрокинуть стол, и Пауль крикнул: «Брысь!» Клопик не врал, документы Диммы брали для школы, дату в них менторша назвала опечаткой. Случайный любовник был старше почти вдвое и выглядел, словно дни напролёт торчал в салонах с новомодными штучками, обещавшими богачам вечную юность, а не на жаре и беспощадных ветрах Клёта.
Мальчишки выкатились из-за стола, Лукас наседал, проворный Юрген отскакивал. Пауль приметил, что домергианин уходит от захватов вполне профессионально, всё же плётка незаменимая вещь в воспитании. Но пробовать плеть на Лукасе несправедливо, раз не попробовал на его папаше, царство сволочи небесное.
Юрген, отбиваясь, распахнул дверь, выскочил в вязкую, свинцово-серую муть. Лукас кинулся догонять, и оба пропали в дожде. В море наверняка шторм. Надо бы сходить в информаторий, проверить, чего говорят о погоде в приграничных районах «двух А».
– Лукас завидует, – Олив принялась убирать посуду, – вы своего Юргена любите. Папа нас не любил, если…
Она махнула рукой, подхватила тряпку, обмакнула её в приготовленную для мытья тарелок миску, утёрла перепачканную в желе рожицу Масика.
– Оставь, после уберём вместе, – Пауль, как всегда, не знал, чем утешить. Он бы на куски Алекса разорвал, почище взрыва, но для Олив ничего уже не исправишь. – Пойди прогуляйся до берега. И куртку не забудь.
Девочка послушно натянула огромную куртку ремонтника, прикрыла Масика полой, не взглянув на них, вышла. В открытую дверь часто и холодно брызгала вода, Димма опять дымил сигаретой, юный рот портила жёсткая складка.
– Твой Спана наследный принц, – он хотел спросить совсем не о психе, только задушевные беседы у него никогда не получались, – за каким чёртом богатый и влиятельный парень ошивается в нашей дыре?
– Я не идиот, чтобы в это соваться, – Димма расстегнул верх лёгкой рубахи. Он явно не мёрз. – Колло нанял Игера за еду и кров, да кто сейчас Колло? Игер отобрал у него клиентов, «Акуну» и Клёт, здесь толпы белых… может, Алари Спана всё спланировал, нарочно отправил сына сюда, Берилл на многое способен. Пауль, они ж вернутся скоро…
Откровенность ставила в тупик, вгоняла в липкий пот. Димма бесстыден и щедр, как нелюдю и положено, и конечно, плевал на любовь, особенно на безнадёжную, а вот Пауль познакомился с ней слишком хорошо и больше попадаться не собирался. Время уйдёт впустую, зато он выяснит.
– И когда задание главы клана будет выполнено, ты со своим господином упорхнёшь на Домерге?
– Про задание мне неизвестно, – Димма повернулся к нему, открывая гладкое горло, – и на Домерге я не вернусь. Никогда.
Пауль вновь запутался в мимике. Тени под глазами – зов желания или след горя? – чуть припухшие, приоткрытые губы – просьба не трогать, не ворошить или приказ торопиться? – быстрое дыхание – он попал в больное или влез туда, где у идеальных созданий помещается страсть?
– Мне не нужна интрижка, – от растерянности он начал грубить, – у меня дети! И они натерпелись. Я не дам им повода считать меня… мудаком, сбесившимся без траха.
– У меня тоже сын, – Димма закашлялся, немного съехав с пьедестала, – я помогу вам, ты поможешь нам, это удобно. И в постели ты меня устраиваешь, думаю, взаимно. Элементарный расчёт, и не надо кричать.
Пауль ошалело рассмеялся. Его признали годной деталью или признались?.. Чёртовы домергиане! На его изрытом вмятинами, как после бомбёжки, диване развалился сытый инопланетный тюлень, который, кажется, сказал, что никуда не собирается с лежбища уходить.
– Ладно. Я расскажу, – Димма потёрся затылком о спинку дивана, поднял глаза к пятну сырости на потолке. Скоро пятно расползётся, крыша дрянная. – Моя мать меня… испортила. Навещала тайком, призналась, кто она. Требовала, чтобы ей разрешили воспитывать ребёнка. Так и не выяснил, куда её… генетический брак, похоже, наследственный. В клане Льда подобного не прощали.
– Твою мать наказали за то, что она тебя навещала? – Пауль придвинулся ближе, заглянул в сумрачное лицо.
– В линиях семьи запрещены, – голос Диммы был сухим, как редкие клётские деревья, выстоявшие против зноя, – детей сразу забирают, и правильно – из-за войны. Я старался не вспоминать про мать. Вырос, сошёлся с одной девушкой. Нашу дочь увезли с остальными детьми, и они погибли при налёте Магмы, тогда многие погибли. Потом был… неважно, славный, в общем, парень, и мой сын от него. Теперь ему за двадцать, а я его ни разу не видел. Даже имени не знаю.
Дождь будто притих, спину щекотал озноб. На линкоме Диммы красным вспыхнули цифры – градусы летели вниз. На Домерге растили приспособленных к катастрофам особей, рассчитывавших любовь, как сделку, но человеческую суть трудно убить. По крайней мере, у кого-то она уцелела.
– Алари Спана снял осаду, я поехал за провиантом в космопорт, – Димма приподнялся на локте, потянулся за кружкой, – поглядел на корабли, и у меня что-то щёлкнуло. Моя мать была уродом, я тоже урод и не достоин клана… надоело! Надоело терять.
Пауль плеснул лимонной водки, прикинув, сколько бутылок осталось в кладовой и хватит ли пересидеть дождь. Он представил, как Димма сходит с трапа где-нибудь на территории «двух А», смотрит на детей, гуляющих с родителями, в светлую высь неба, не испачканную гарью войны, и решает сменить дом. Наверное, всё случилось иначе, но вот он здесь, несуразно молодой черноглазый тип, и сбегать не торопится.
Пауль положил ладонь в ямку над ключицей, вздрогнув от жара кожи, осторожно погладил колючий подбородок.
– Ты горячий.
– Угу. Терморегуляция, – Димма зевнул, – жаль, поделиться не могу. Давно хотел спросить: зачем вы, люди, так делаете? Ну, ласкаете не для секса. Ты трогаешь меня, а потрахаться не готов.
Пауль прыснул в чёрный вихор на затылке. Его никогда не спрашивали, что есть нежность и зачем она нужна, только Алекс был человеком и ни хрена не понимал. Димму он с удовольствием научит.
– Разве мужик… от которого ты выносил Юргена… так не поступал? – Пауль целовал взъерошенную макушку, волосы лезли в рот, он смеялся и отплёвывался. – какое упущение!
– Он меня просто поимел. – Похоже, что есть ревность, домергианин тоже не ведал. – Да и давно оно… плохо помню. Пауль, заканчивай баловство.
Пауль, заскрипев пружинами, пересел, сразу провалившись в диванную рытвину, и задрал на Димме рубаху. Прошитый мускулами живот подставился под губы, и он наклонился, нащупал ровный старый шрам, провёл по нему языком. В теле, предназначенном для битв, зародилась новая жизнь, от дикой мысли с ума можно сойти, она пьянит сильнее водки, глушит сомнения и расчёты. Он с нажимом огладил смуглую кожу, ткнулся лбом куда-то возле аккуратного пупка.
– Дим, я глупость сейчас ляпну, – он бормотал, захлёбываясь, вжимаясь всё крепче, – в твоём почтенном возрасте беременность допустима?
Он испугался, что домергианин ему врежет или заржёт, как поступил бы любой из знакомых мужчин, и приготовился отпрянуть. Димма помолчал, будто растеряв слова, потом надавил на плечи, вынуждая сдвинуться ниже, туда, где бёдра обхватывал тяжёлый ремень.
– Можно прикинуть. Посчитать расходы, – Димма дёрнул пряжку, подался навстречу. – Фрей благой, до чего же вы много болтаете!
Хлопнула дверь, которую секунду назад Пауль намеревался запереть, Олив остановилась на пороге, стряхнула с капюшона нечто белое.
– Снег! – дочка аж приплясывала. – Снег пошёл!
На ватных ногах Пауль доковылял до дверей, покосился на Димму. Тот сгрёб с дивана заштопанное покрывало, застегнул пояс – в их комнатушках домергианин выглядел настоящим пришельцем. Совершенно не греющая ткань окутала плечи, Пауль благодарно улыбнулся и выбрался наружу. Небо нависло, опрокинулось, точно прокопчённая сковородка, была у матери такая, до угольков прогорела. Под низкими тучами носились дети, ловили в ладошки мягкие пышные хлопья. На порогах соседних домов жались взрослые, задирали головы к подставившим их небесам, ругались и не верили.
– Циклон, – Димма привалился к пропитанному влагой косяку. – У тебя найдутся тёплые шмотки для Юргена? Одень детей, я съезжу в «Акуну».
Пауль пытался сказать, что все хоть сколько-то пригодные для зимы шмотки у них в доме наперечёт, но выдавил одно короткое слово. Дождь – ерунда, снег и мороз Клёт прикончат.
– Обогреватель включи, – до Диммы, разумеется, не доходит. Домергиане жили не вместе со здешними нищебродами, а рядом. – «Акуна» должна выдержать.
– Нет обогревателя. И одежды нет, – Пауль стащил с себя покрывало. Его он отдаст Лукасу, Юрген получит вторую куртку, на ноги пусть тряпки намотают. – И ни у кого нет.
– Я привезу, – Димма цепко глянул ему в глаза, – Пауль, молись за «Акуну».
****
Небо налилось густой теменью, совсем как дома, не хватало лишь красных отблесков звезды и серых длинных теней. После полудня свет почти исчез, местные с ужасом таращились на бушующее море, безуспешно отыскивая в волнах лучи своего золотого светила. Клёт погружался в сплошную тьму, облака вытряхивали на берег тяжёлый мокрый снег, солёные буруны грохотали ритмично, и нежданное, непрошенное сходство с Домерге помогало держаться. Не превратиться в течную скотину.
Игер жалел, что не ощущает сумасшествия природы так, как люди с их примитивным восприятием. Для него краски слились в чёрно-белый ряд, предметы обрели графическую чёткость, крепчающий мороз обернулся лихорадочным жаром и испариной. И всё же он поминутно оборачивался к небесным вихрям и провалам, хватался за обманчивую память, замирал, наслаждаясь покоем, и возвращался к суете. Сид Леттера с его приятелем из правительства Союза ничего не выдумали: и трёх суток не прошло с разговора о партии, а побережье рухнуло в снежную бездну.
Пора было уходить из информатория, но Игер упрямо проверял списки оборудования, отыскивая завалявшиеся обогреватели. Внешняя сеть давно отрубилась, внутренняя грозила скончаться каждый миг, линком вместо голосов выдавал невнятные хрипы. Полчаса назад он прогнал сборище шишек Клёта, велев никого, кроме техников «Акуны», не пускать. Владельцы опреснителей и рудника жаждали услышать, не отключится ли электричество, похоронив их предприятия, оставив Клёт без воды и угля. Владельцы лавок и фермеры жаждали того же, только рты раскрывать боялись. Хозяева космопорта стояли поодаль и смотрели так, что безопасней было бы пристрелить их на месте. Игер убедил шишек в надёжности «Акуны»: с утра, когда солнце ещё показывалось, они с Диммой облазили башни вдоль и поперёк, досыта наелись причитаний техников и прониклись страхом перед холодом. «Потроха станции не рассчитаны на снегопады и заморозки», – верещал главный техник, выкормыш Колло, не иначе. «Защитная система «Акуны», оберегающая атомное сердце, может накрыться при минус двадцати», – надрывался болван, и Игер заверил его в том, что, если случится авария, на корм станции пойдут собственные потроха техника.
Колло тоже притащился, шнырял везде, принюхивался, будто чуял. Некоторые могут уловить запах течки, а Колло наверняка улавливал смрад близкого поражения. Выпроводив старого сморчка, Игер приказал созвать ребят, наладить двойное охранение на станции, расставить следящие датчики у космопорта, опреснителей и рудника. Старшие в группах получили приказ стрелять по ногам; при нападении на «Акуну» – в голову. Колло побережье обратно не получит.
Кажется, на складе в заливе осталось несколько обогревателей, купленных запасливым Диммой в прошлом году. Вроде для операции на нефтяной платформе, откуда выбивали конкурентов заказчика. Тогда Игер выставил Колло некомпетентным трусом, перехватил управление наёмниками и провёл дело без потерь. Мелкое соперничество забавляло, отвлекало… всучило ему хренов Клёт вместе с растерянными, беспомощными людишками!
Жар родился у основания шеи, стёк по спине, скручивая низ живота судорогой. Игер клацнул зубами, силясь заткнуть стон, скорчился над коммуникатором. Его швырнуло в пекло, проволокло по раскалённому песку, в паху вспух горячий ком, он всё рос – заполняя собой голодную пустоту, заставляя скулить, елозить задницей по твёрдому сидению, ловить губами спёртый воздух – и лопнул наконец, ошпарив между ягодиц знакомой влагой. Нельзя беситься – станет хуже, нельзя быть с людьми – они заметят, нельзя уйти – мерзейший Клёт развалится в буране, нельзя остаться – сейчас он животное и ни на что разумное не способен. Игер вскочил, отбросив стул, влепил кулак в панель коммуникатора – всё едино рухлядь бесполезна. Последний раз он говорил с клиентом в четырёхстах километрах отсюда, тот сидел в шубе, проклинал погоду и не представлял, когда кошмар закончится. Клиент выполнял крупные контракты «двух А», и если уж его не предупредили, не посоветовали, как справиться с разгулом стихии, то клётских дурней точно списали. Игер пнул пластиковую ножку стола, поясницу обвило огненным бичом, бёдра заломило, чернота залила глаза, и он закружился по комнате, натыкаясь на стены, пока не добрался до окна. Стекло залепил снег, но небо – непроглядное, страшное, родное – смотрело на него, вытаскивая из приступа.