Снадобья Сайдора не помогают, как не помогали инъекторы медиков Домерге, в нём генетический изъян, ведь не может этот ужас быть нормальным. Игер не помнил себя без утрики, без повторяющихся и неизбежных мучений на грани потери рассудка. За гранью, Фрей брюхатый! Он не спутался бы с Сидом, боевиком исконных врагов, служившим Ртути Ястребом, имейся у него тогда хоть толика разума; не оказался бы на Земле, не погубил бы себя, и сына заодно. Слабость, тошнота, мигрени, раздражение, сменяющиеся яростью, ненавистными, жадными спазмами, беспощадной жаждой соития. С тринадцати лет, и с каждым годом его треплет сильнее. Игер вмял ладони в пах, надавил на отяжелевшую, плотную мошонку. Рядом с Сидом судороги неуёмной похоти не вызывали ненависти, напротив, даже текущая по ляжкам смазка радовала, с ней куда легче дать и взять. Они встречались урывками, всегда в спешке, боясь разоблачения, хватаясь друг за друга, изобретая ласки, о которых им никто не рассказывал, шепча слова, которые негде было перенять, и Игер спустя столько времени мог повторить всякий жест и стон. Первый и единственный любовник спас его и уничтожил, и если он не рехнётся окончательно, Сид единственным и останется.
Стучат. Значит, линкомы уже не работают, Клёт онемел и оглох. Нужно убедиться, что сделано достаточно, и ехать на базу. Запереться, никого не впускать, – иначе он ляжет под Димму, под любого человечка, лишь бы у того стояло, и покрепче, – этого невозможно допустить, непозволительно повторить ошибку, чего бы там Сайдор не пел. А Сид нежится у бассейна с радужной водой, усмехается тонкими злыми губами, ласкает свою девушку и упивается торжеством.
Игер поддёрнул насквозь мокрые штаны, добрался до двери, распахнул скользкий пластик. Благо, все кругом в снегу по пояс, походи-ка по Клёту с пятном на заднице. Димма и его дружок Пауль Хейг вынырнули из белого смерча, уставились с одинаковым требованием чуда – и всё же по-разному. Ворон смотрел сочувственно, человек – обвиняюще.
– Мы без связи, – Игер похлопал себя по боку. Водка кончилась пару часов назад, фляжку он выбросил, пить хотелось чудовищно. – Я успел поговорить с Капелло и с поселениями за Южным Отрогом. Помощь не придёт, и не надо на меня рычать, инженер. Не я устроил балаган. Димма, дай бутылку.
Его шатало, язык едва ворочался, глотка пересохла, в промежности вновь закипала бесстыжая волна, сердце билось глухо и часто. Ворон, вот уж незаменимый прислужник, покопался в сумке, достал бутылку. Игер дёрнул крышку, глотнул, как плохую воду в пустыне, сгрёб горсть снега с вывески информатория, сунул в рот.
– Это Союз нам устроил, – инженер отмахивался от летящих хлопьев, дрожал в куцей кофте и хлюпал носом. Утром Игер отдал ему свою куртку, но неугомонный Хейг её куда-то девал, передарил, видно, страдальцам. – Не верю, что погода взяла и испортилась. Не бывает…
– Не перебивай.
Инженер не понимает, чего ему стоит торчать здесь и пытаться говорить.
– На складе в заливе есть обогреватели. Пять штук. Отправьте туда кар. В школу всех собрали?
Школу они переоборудовали в пункт спасения замерзающих. Закрыли окна щитами, выломанными в лавках, стащили одеяла и прочее тряпьё, установили обогреватели. Детей и больных держали в тепле постоянно, остальные заходили погреться. Безумный Пауль ухитрился схлопотать по роже от слишком жадного торгаша, не желавшего расставаться с электропечкой, пришлось послать к строптивцу Димму и Рысей. Собрать все имеющиеся на Клёте обогреватели в одно большое помещение придумал Димма, и Игер признал его правоту. К утру у них уже были обмороженные, дети кашляли и тряслись, оставь они богачам грелки, к концу циклона пришлось бы трупы из лачуг вытаскивать.
Лазурная планета избаловала людей. Здесь слишком светло, слишком много воздуха, тепла и жратвы, они не умеют бороться. Надо же, снег пошёл! Нашли повод носиться и вопить, и ведь не вмешайся пришлые наёмники, клётские заморыши не справились бы. Игер не мог объяснить, почему не отослал парней на базу, взялся помогать дурачью, что снаряжение запасти не в состоянии. Местные шипели на чужаков, не подчинялись, порой отказывались платить за ток и вообще вели себя по-дикарски, а он с ними нянчится. Из упрямства, наверное, из-за глупейшей беседы с Сидом и его самодовольной горбоносой морды. И ещё потому, что без спасательной беготни давно валялся бы, скрючившись на койке, захлёбываясь презрением к себе.
– Обыскиваем дома, – кивнул Димма и встряхнулся, истинно как ворона на кусту, сбрасывая с плеч снег, – худшее впереди. Кончится снегопад, ударит мороз. Господин, может, пошлём за помощью, пока не поздно?
Некуда посылать, точно в первую заварушку Игера на перевалах. Ему было пятнадцать, он отрядом не командовал и всё равно схлопотал от отца. За скулёж. Берилловые угодили в ловушку, просидели при минус семидесяти чуть не неделю, двое уникалов погибло, кому-то отняли пальцы. При таком морозе терморегуляция, выжрав организм дотла, отказывала, и уникал становился по-человечески уязвим. В горах Домерге подобная стужа не редкость, это вам не уютная Земля.
– Никто не поможет, – Игер не стал докладывать о том, что ему уже отказали. Торговец оружием с восточного побережья предложил отправить за сородичами-домергианами транспорты, на клётских ему было положить. Да и не вывезешь несколько тысяч человек, как ни старайся. Ни к чему тратить слова. – Лететь в буран над морем – недопустимый риск. Идите работайте. Димма, проверь ребят, все ли на постах. Инженер, оставайся в школе, охрану обеспечим. Я на базу.
Беда в том, что он знал, как захватить Клёт – в клане такому учили, но не знал, как его спасти. Димме разжёвывать не надо, а инженеру не разжуёшь. Пауль отпустил ворот кофты, перестал дрожать и вытянулся перед ним, точно на параде, до которых земляне великие охотники.
– Мы живы только из-за «Акуны», – инженер сдувал снежинки с посиневших губ, – станция старая, заезженная, построенная для тёплого климата… Спана, что нам делать с детьми? Ответь мне!
В паху туго, больно сжалось, жар растёкся по бёдрам. Дети, к Фрею драному! Инженер усыновил троих детишек самоубийцы-любовника, как он смел, человечишка, оказаться сильнее?! Игера качнуло, Димма и Пауль попятились с крыльца, психотехника не подчинялась, он их разорвёт и не заметит.
– Вы же так дрались за свободу! – рявкнул он, и горло перехватило. – Свободные Территории, вашу мать!.. Ползите к цветным на брюхе, в «двух А» тепло и безопасно. И если вы, червяки поганые, не можете о себе позаботиться, то я здесь при чём?
Он сорвал куртку, лёгкую, защищавшую от ветра и солнца, швырнул Паулю. Инженер наклонил башку, точно собрался в бой, светлые глаза горели. Не уступит, и прекрасно, пусть Игер Спана ничтожество, должны же быть те, в ком осталась гордость.
– Надевай! И убирайся, кретин!
Димма столкнул Пауля с крыльца, а Игер вернулся в информаторий, впустив внутрь рой рассерженных снежинок. Ударом ноги открыл сумку, вытряхнул маленький обогреватель, навязанный ему Диммой для базы, пнул по скользкому полу. Инженер откинул с лица прядь мокрых русых волос, глянул бешено, сцапал цилиндрик обогревателя и исчез в метели. Игер прижал руки к животу, его скручивало в узел, кожу на бёдрах стянуло противной коркой, задница горела, будто туда впихнули фитиль.
– Господин, ты чего?.. Ты почему?.. наших много, давай пришлю, вон Седого или Мохнатого, – Димма перечислял Рысей, предлагая их для траха, как товар. В линиях принято выручать товарища в течке – запросто, будто куском хлеба поделиться. – Зачем над собой издеваться?
Ворон к нему не прикасался, умница, иначе всё. Тяжело дыша, Игер выпрямился, сквозь туман разглядывая Димму – правильные резкие черты, массивные плечи, широкие ладони. Зачем издеваться, говоришь? Затем, что Радека бросили в интернате среди цветных и никогда не заберут.
– Подгони мне кар, – голос не повиновался, – следи за датчиками. И вот что: пока «Акуна» работает… не беспокоить.
****
Десантную машину Игер оставил парням, сам забрался в тесный, но прыткий кар, до отказа выжал рычаг, свечкой взмыв над Клётом. Опустевшая площадь, по крыши утонувшая в сугробах, ушла вниз, задрожали оледеневшие провода, выросли по правому борту толстые башни «Акуны», с распроклятой защитной системой на ближайшей верхушке, и грозно взревело море. Мелькнули огни в окнах школы, потом тревожные маяки на опорах космопорта, чёрным застлало горизонт, и транспорт, опасно ныряя, ринулся в ночь, наступившую днём.
Чтобы открыть двери базы, пришлось раскидывать сугроб предусмотрительно оставленной вчера лопатой. Нагрузка отвлекла, и в комнаты Игер ввалился способным на осмысленные поступки. Оставляя вокруг россыпь нетающего снега, стянул пропитанные смазкой штаны и жёсткий от пота свитер, замотался в покрывало. Он даже печку разжёг; Колло жил, как в пещере, отапливался углём, благо, хоть электричество провёл… Сида бы сюда, к железной архаике, и пусть подавится своими предупреждениями. Игер приложил к плечу последний припасённый инъектор, выхлестал полбутылки водки и вытянулся на лежанке. Ему совершенно не было холодно, напротив, внутри точно двигатель тарахтел, неуправляемый, готовый взорваться.
Спазм придавил, втискивая бёдра в кровать, Игер обхватил ноющий член, понимая, что к утру до крови натрёт, остервенело сжал пальцами нелепо и больно торчащий сосок. Отпустил, втянул воздух, вновь смял, двигая рукой в такт. Не помогало, а Сиду стоило коснуться, и тело покорялось, впервые даря не пытку – счастье. Ястреб ласкал его уверенно, заставлял приподняться, согнуть колени, вот так, да, распечатывал стиснутую дырку, размазывая липкую жидкость… Игер вывернув кисть, втолкнул в себя палец, челюсти свело, и он захрипел беспомощно, зажмурился, гася свет и ощущение реальности. Потекло сильно, обильно, пачкая покрывала, склеивая кожу, на краткий миг пришло облегчение. Новый горячечный приступ вздёрнул на колени, опрокинул вперёд, живот и бёдра сотрясала мелкая непрерывная дрожь, промежность пылала, голову сжимало в тисках, и он застонал вслух, послав волю подальше. Он здесь один, некого стыдиться, ему нужно, до безумия нужно – простое, словно восход, звериное, даже не наслаждение – разрядку, но настоящую, с любым, с кем угодно, – он же сдохнет когда-нибудь!
Кисть затекла, он оборвал попытки унять мучительно содрогающееся нутро, попробовал сесть и услышал стук. Кто-то припёрся на базу, Фрей и Фрейя ему заступники. Игер распахнул глаза и замер на лежанке, с поднятой вверх рукой, щекоткой смазки на ягодицах и идиотски высунутым языком. Света не было, он куда-то, на хрен, делся. Зрение перестроилось, вытягивая остатки излучения из предметов и стен, перед глазами посерело, и в сумерках повторился настойчивый стук.
– Господин! Пустите! Я потолковать, по делу! Много времени не отниму.
Голос незнакомый, по тембру угадывался Рысь; неважно – за дверью мужчина, а его сейчас размажет по лежанке, по полу. В сознании вопило нечто, режущими вспышками напоминая о клятвах, о позоре, о Радеке, но тупое тело уже сдалось, поволоклось по доскам открывать. Покрывало тащилось следом, Игер намотал тряпку вокруг пояса, прижав прилипший к животу член, захохотал над представившейся картинкой: клановый ментор вещает о неизжитых уникалами человеческих рефлексах. То был урок подавления страха, ментор тренировал навыки терморегуляции, выгоняя их с братом на мороз раздетыми. Как и много лет назад хотелось прикрыться, защититься от ударов стихии, тряпки ему вовсе ни к чему.
В дверь ворвалось снежное крошево, огибая рослого мужика в солидной куртке на меху. И у него рефлексы, людские, недодавленные, под стать сопротивлению течного самца, не желающего становиться добычей.
– Я Бёф, господин Игер. Всё пытался с тобой встретиться… – Рысь поперхнулся, высунул обветренный нос из-за ворота куртки, – у тебя электричество накрылось.
Накрылось, может, провода оборвало. Ветер впихивал гостя в комнату, Игер подвинулся, позволяя ему пройти, угодил босой ногой в лужу и опять засмеялся. Рысь скинул капюшон, добавляя мокроты на полу, ноздри раздулись, и у Игера яйца обожгло огнём. Хороша встреча! Пряный запах, ни с каким другим не спутаешь, мошонка разбухла, и течёт по расставленным ногам. У Рыси тоже течёт, до чего же весело.
Мужик рванулся к нему, обнял, царапая застёжками, сдёрнул покрывало. Громко сопя, накрыл ладонью поджавшиеся яйца, мягко, властно, так похоже на Сида. Игер вновь зажмурился, отдаваясь настойчивым рукам, безропотно выгнул поясницу, когда Рысь развернул его, принуждая опереться на край лежанки. Разум боролся отчаянно, подсовывая вечные кошмары, в нём звенела ненависть, а тело гнулось, подставлялось, умоляя смириться, принять неизбежное.
– Кто… кто ты, сволочь, такой?
Рысь уже расстегнул куртку, свалил её кучей на доски, притискивался сзади, тёрся твёрдым пахом. От него пахло водкой, куревом, дорогой пешком по сугробам и утрикой.
– Наняться пришёл, – Рысь положил ладони ему на ягодицы, будто им там самое место, – служить тебе хочу, господин… хочу. Ты не… не бойся, у меня есть… занятная ерундовина.
Это он дубинку свою так зовёт? Почему тянет ржать, истерика у него, что ли? Рыси крупные, везде крупные, точно. Игер всхлипнул, вывернулся из лапищ, глянул в потасканное, невзгодами и работой ожесточённое лицо, расплывающееся в медленной глупой улыбке. Рысь покопался в кармане штанов, извлёк пакетик, выудил из него резиновое прозрачное кольцо. Нет, не кольцо, похоже на чехол. У него пару секунд ушло, чтобы догадаться, куда чехольчик надевают, и он согнулся от смеха, треснувшись лбом о спинку лежанки.
– Здешние ерундовину очень уважают, – Рысь, кажется, немного совладал с собой, а вот Игера понимание сломало. Чехольчик полностью безопасен, если только не порвётся. – Инъекторами они не пользуются, дорого, и не любят тут уколов. Нужно же женщинам как-то справляться…
– Заткнись, – рыкнул Игер, крепче вцепляясь в дерево, – заткнись и снимай штаны.
Он встал коленями на лежанку, опустил голову, приготовился к боли – и она пришла. Но вначале Рысь напялил «ерундовину», покрасовался вздыбленным орудием достойных размеров, облапил измазанную задницу. И поцеловал в шею, отчего Игера попросту смяло, довело до хриплых приказов, которые он потом и за миллион йю не пожелал бы повторить или вспомнить. Рысь драл его, называя «господином», растягивал зад, вбивая член часто и глубоко, а резинка была скользкой, неживой и пахла яблоками.
– Господин, я твои провода проверю? А то страшно без тока.
Страшно без тока, без «Акуны» им конец. Игер с трудом отлепил мокрую от пота и слюны щёку от груди Рыси, прислушался к вою ветра, стуку снега в окно. Метель будто утихала, света по-прежнему не было. От последней скачки он почти сорвался в небытие, расстелился на этом мужике, два часа творившим с ним, что вздумалось. Опустошённая мошонка трётся о чужой живот, залитый семенем, между ягодиц елозит вялый член, задницу жжёт и саднит. На полу, рядом с лежанкой, валяются использованные «ерундовины». Любопытно, Сайдор одобрил бы резинки или посчитал не гигиеничными?