- Родди! – неожиданно зовет меня Саймон. Я поворачиваюсь на голос, а когда вновь смотрю перед собой, никого уже не вижу. Лишь бешеное сердцебиение говорит о том, что несколько секунд назад происходило. – Родди, - повторяет Блумфилд. Я не нахожу в себе сил пошевелиться. Просто пялюсь в пустоту, не понимая, как могла так влипнуть.
- Ты куда пропала? – спрашивает Венера. – Мы искали тебя.
- Я…, я…, - протираю ладонями лицо. Господи, надо просто взять себя в руки! Резко выпрямляюсь и смеюсь. – Все в порядке. Ко мне подходил один знакомый.
- Ладно, пойдем танцевать!
Блумфилд тянет меня за собой, и я послушно схожу с места. Однако в тот же момент я ловлю взгляд Венеры и застываю. Прескотт ухмыляется: она все знает.
ГЛАВА 12. МИНУС ТРИ.
Уродливые люди с уродливыми мыслями в уродливом мире.
Если и говорить о падении, то непременно сейчас. В веке, где отсутствует мораль, а за нее принимают личные желания, временно одурманивающие голову. В веке технологий и одиночества, где каждая привязанность фальшивая, а каждое сказанное слово имеет под собой какой-то подтекст и подводные камни. В веке, где человек сначала совершает нечто плохое, а потом не жалеет. И уже не ждет прощения. Мы плетемся за пафосным идеалом, который заставляет нас коверкать себе жизнь, извращать простые понятия. Мы погрязли в этой дыре – из обмана, уродства и похоти – так глубоко, что на поверхность не выбраться. Ни сейчас, ни позже. Ни нам, ни нашим детям. Никому, наверно, уже никогда. И мы здесь счастливы. Нам тут хорошо. Тут: в собственном аду на земле, где праздно проводят время бунтующие непонятно против чего подростки, убийцы, карьеристы, фантазеры, курящие мамаши и их внутренние богини.
Я люблю, когда алкоголь уносит меня далеко. Люблю забывать и жить дальше. Мне нравится терять над собой контроль и грезить этой свободой, которая кажется настоящей и еще тепленькой в руках у завсегдатая жизненного клуба неудачников. Но сегодня что-то идет не так. Я не забываю. Я много пью, много смеюсь, но не могу оторваться от мыслей, как ни стараюсь. Они кипят в моей голове и пульсируют, и я оглядываюсь по сторонам, и смотрю на то, что творится вокруг, и почему-то пугаюсь себя же, своего же вида и своих же поступков.
В какой-то момент, когда меня тошнит в пятый раз на толчке бара, я понимаю, что у меня поехала крыша, ведь мне кажется, что я упала так низко, как никогда еще не падала. Я вдруг думаю об отце – глупые мысли – но именно Колдер возникает перед глазами. Он стоит напротив с пробитой головой, где из раны вытекают красные полосы, и спрашивает: что ты делаешь. Что ты с собой сделала?
- Черт, - я пьяная. Я пытаюсь встать, но падаю и считаю в уме количество выпитых рюмок, но сбиваюсь. Сколько их было? Шесть? Восемь?
Мой костюм грязный. Я мну его руками, хочу снять, но он будто прилип ко мне. Что на меня нашло, когда я выбирала эту дрянь? Боже, что же я делаю. А Колдер все смотрит на мое перекошенное лицо. Он говорит: люди умирают, а ты уничтожаешь себя, Эмми. Ты не боишься захлебнуться, упав так низко? Ты ведь можешь так и не задышать, даже если и выберешься на поверхность. Ты можешь жить, но быть мертвой, Эмми. Ты понимаешь?
Впервые я понимаю. И мне становится страшно. Парни на один день, вечные ночные вечеринки, алкоголь, друзья-незнакомцы, покинутый мной университет…, я будто живу и жила в нарисованной картине, где все застыло и остановилось. Пыталась ли я скрыть свои переживания за весельем? Хотела ли я казаться сильной, изнывая от страха одиночества? А, может, эти тупые самоистязания и самобичевание – полное дерьмо, в которое я лицом окунулась, лишь бы не встречаться глазами с реальностью?
Меня опять тошнит. Я вытираю руками рот, поднимаюсь и плетусь по коридору, то и дело, подворачивая ноги. В зале меня ждут друзья. Они тоже едва стоят на ногах, и мне вдруг становится стыдно, что это я привела их сюда, что я заставила их превратить себя во что-то чужое и им неизвестное.
Я не помню, как мы добираемся домой. Не помню, как сваливаемся на мою кровать и засыпаем. Все смешивается: все наши слова и шутки, и действия, и взгляды. Правда, все никак не уймется голос отца в моей голове. Его я слышу отчетливо. Раз за разом он вторит и настаивает, и не понимает, и говорит: что ты с собой делаешь, Эмми.
Вообще одну и ту же историю можно описать по-разному. Можно сделать так, что наш вечер был самым запоминающимся и веселым моментом в жизни. А можно истоптать его в прах, и посмотреть на наш кутеж, как на тотальный крах морали и ответственности.
Мы просыпаемся от громкой музыки: аккордов, взорвавшихся, словно бомбы прямо около наших лиц. Я подрываюсь, Венера вскрикивает, а Саймон стонет:
- Родди, рядом визжат кошки!
- Хуже. Визжит Аппассионата – соната № 23 Людвига Ван Бетховена.
Я гляжу на человека перед собой. На то, как движутся его руки в такт музыке, будто он дирижирует, и виновато свожу брови. Черт подери. По телу проносится волна стыда.
- Что ж, друзья, точнее ангел, монашка и…, и зомби? Поднимайтесь, - Морти криво улыбается, когда Саймон закрывает ладонями уши, а Прескотт внезапно валится с кровати на пол, - мы займемся искоренением ваших грехов; прививанием вкуса, этики и эстетики!
- Морти, - мямлю я, - прошу, сделай музыку тише. Голова раскалывается!
- Тише? Вот так? – Старик нажимает на кнопку пульта, и аккорды взвывают с новой истошной силой. – Или так? – теперь дребезжат окна. Я морщусь, а Саймон прячется под подушкой. Меня с ног до головы заполняют аккорды писклявых скрипок и виолончели, а в груди эхом отражаются удары барабанов. – Так тебе лучше, дорогая?
Я едва не реву от безысходности. Поднимаюсь с кровати и смотрю на Цимермана, не скрывая стыда и вины. Меня аж мутит от того, насколько сильно я сейчас себя ненавижу.
- Не мучай всех, пожалуйста. Мучай только меня. Саймон и Венера не причем. Это я заставила их идти на вечеринку и напоила до полубессознательного состояния.
- Эмеральд, - ворчит Прескотт, - мы все виноваты.
- Правильно, милая моя, - соглашается Мортимер, - виноваты вы все. – Он, наконец, делает музыку тише и сводит седые брови, одновременно сцепив на груди руки. Я же все не могу найти точку равновесия и качаюсь из стороны в сторону, как на ветру. – Меня не волнует, что вы сделали. Меня волнует лишь – почему и зачем? Я столкнулся с тотальным недопониманием, с безответственностью и игнорированием элементарных вещей. И, как бы вам объяснить, я не родитель, чтобы наставлять на путь троих бунтующих подростков. Но и без внимания не могу оставить вашу безалаберность.
- Морти, - хриплю я, - я прекрасно понимаю, что ты зол, и я знаю, что мы поступили неправильно. Только не надо отыгрываться на всех, пожалуйста. Наказывай меня.
- Я очень рад, что ты сказала это, Эмеральд. Но это ничего не меняет. В коридоре вас ожидают верные друзья на этот день: они никуда не денутся, не испарятся, как и та грязь, что поджидает вас в квартире. Можете, приступать. И, прошу вас, отнеситесь к этому как можно серьезней. Вы будете не только отмывать наш дом, но и свою совесть.
Минут через двадцать мы разбредаемся по объектам и начинаем тотальную уборку. Я никак не могу прийти в себя. Голова кружится, постоянно тошнит, и мне хочется упасть лицом вниз и уснуть, чтобы пережить этот день и забыть о том, как может саднить горло от стыда. Естественно, лицом вниз я не падаю, как и от мыслей плохих не избавляюсь. Не знаю, сколько проходит времени, но когда я перехожу в коридор, пальцы у меня красные и опухшие от воды и средств, а глаза слезятся от едкого запаха. Что ж, вроде Мортимер не придумал ничего жестокого, но наказание – отличное. Мало того, что выматываешься, так еще и думаешь о том, какой ты идиот. Лично я все прокручиваю и прокручиваю в голове то, с какой простотой мы покинули дом, когда по улицам разгуливает не только Сомерсет, но и его сумасшедшие детишки, и виню себя за глупость. Да, уж я-то точно не сторонник того, что с нами творится, но я отвечаю за жизнь Саймона, за жизнь Венеры, и я забыла об этом и осознанно подвергла их риску. Я очень глупая и безответственная. Я все стараюсь не забывать о той Родди, которая существовала месяц назад, но это – увы – невозможно. Я больше не та, кем была, и тяжесть ответственности уже совсем другая. Жизнь изменилась, как и проблемы, а я продолжаю выдавать желаемое за действительное. Пора бы уже мне и повзрослеть и осознать, что со мной происходит.
В обед, пока Терранс отвлекает Мортимера, Лис угощает меня кусочком пиццы. Я и не думала, что эти ребята такие бунтовщики. Мне-то казалось, что для них приказы Морти закон. Видимо, нет. Они постоянно мельтешат рядом, и помогают, чем могут. В какой-то момент Терранс забирает у меня полное ведро и сам идет менять воду, а я благодарна ему. Очень. Руки дрожат от усталости и жутко чешутся, и, когда он уходит, я плюхаюсь на пол, откидываю назад голову и провожу первые спокойные несколько минут за этот день. Так и хочется больше не шевелиться, но за оплошности приходится платить. Я сама виновата, что ввязалась в подобную авантюру, да еще и ребят подставила. Теперь глупо обижаться и жаловаться на усталость. Просто в следующий раз буду думать, вот и все.
К вечеру наш этаж кажется дезинфицированным. Коридор пахнет хлоркой, в каждой из комнат нараспашку открыты окна, а на кухне можно смотреться в стеклокерамическое покрытие плиты и любоваться каждой морщинкой, заметной даже на темной поверхности. Я плетусь в свою спальню, неуклюже шаркая ногами. Ловлю взгляд Морти – тот стоит на другом конце коридора – и улыбаюсь. Пусть не думает, что еще чуть-чуть, и я свалюсь без сил. Наказание наказанием, но слабость я показывать не стану.
- Все хорошо, дорогая? – интересуется он с фальшивой улыбкой. Ему так и хочется танцевать от удовольствия. Венера и Саймон уже час назад отрубились и спят в гостевой комнате, но я не сдамся. Я дойду до собственной кровати. Дойду! – Ты в порядке?
- Да, все просто замечательно, Морти.
- Устала?
Поджимаю губы.
- Нет.
- Уверена?
- Абсолютно.
- Тогда…, - о Боже. Наверно, мое лицо вытягивается, и я превращаюсь в дугу, ведь у старика даже речь прерывается. – Ты побледнела.
- Совсем и нет. Что ты хотел?
- Да, так, ничего.
- Морти.
- Что за упрямство, дорогая? – усмехается Цимерман. Черт, как же ему нравится то, как я сейчас глупо выгляжу. – Просто скажи, что с ног валишься, и мы закончим разговор.
- Ничего и не валюсь, - настаиваю я. – У меня еще полно сил. Да я вообще не устала! Могу хоть еще раз промыть этот коридор. Ясно?
- Тогда лучше сходи за продуктами. Коридор и так чистый, а холодильник – пустой.
О, нет. Губы у меня подрагивают, а тело взывает от жуткой усталости. Я так мечтала о кровати. Какой кошмар! Теперь придется идти за этими продуктами. Боже, лишь бы мне сейчас не разреветься от отчаяния, но я сдерживаюсь. Вскидываю подбородок и говорю:
- Как скажешь, Морти. Сейчас схожу.
- Эмеральд…, - начинает он, но я покачиваю головой.
- Я заслужила. Все. Напиши, что надо купить, а я пока переоденусь.
В комнате накидываю теплую кофту и джинсы. Затем связываю в хвост волосы и без особо энтузиазма осматриваю свое отражение. Мда. Вид у меня убитый. Глаза – опухшие и красные, и непонятно отчего: от алкоголя или от едкого запаха моющих средств. Кстати, что не лишено плюсов, ведь лучше думать, что я трудилась без отдыха целый день дома, чем как сумасшедшая пила всю ночь и веселилась в туалете бара.
Выхожу из комнаты и вдруг замечаю супругов Фонзи. Они стоят около лифта. У Лис горят щеки, она что-то рьяно пытается доказать Террансу, на что он лишь отнекивается.
- Тише, тише, - говорю я, подходя ближе, - нам не нужны жертвы. Вы чего?
- Тебя ждем, - сообщает доктор. Она встряхивает волосами и улыбается. – Морти не может успокоиться, все издевается.
- И мы решили составить тебе компанию.
- Что? – недоуменно смотрю на Терранса. – Не выдумывайте. Я сама справлюсь.
- Никто и не сомневается, что ты способна самостоятельно сходить в магазин. Но ты ведь не думаешь, что одной веселее, правда? – Лис вызывает лифт, а затем вновь смотрит на меня, смущенно кривя губы. – Пройдемся, подышим воздухом. А то тут совсем нечем дышать, после вашей генеральной уборки.
- И сбежим от Мортимера, а то он никак не может успокоиться и играет уже в пятый раз одну и ту же мелодию на фортепиано. – Ворчит Терранс. – У меня уже голова кругом.
Я усмехаюсь.
На улице чудесный вечер. Очень тепло и спокойно, словно погода взяла перерыв и решила отдохнуть, не преподнося нам сюрпризов: жару или жуткий холод. Возле нашего дома открыли кондитерский магазин, и теперь невозможно просто взять и пройти мимо. Я вдыхаю запах глубоко-глубоко и улыбаюсь.
- Как давно я не ела ничего вкусного, - Терранс и Лис идут за руку. Они синхронно смотрят на меня, а я поджимаю губы. Непривычно говорить о том, что чувствуешь и чего хочешь. – А вы?
- С такой работой особо себя не побалуешь. – Отвечает парень. Он поправляет очки и улыбается жене. Боже, они выглядят так гармонично, что мне не по себе становится. Где же люди находят друг друга? Иногда мне кажется, что такие экземпляры сразу выходят по парам, иначе ведь и непонятно, как судьба их сводит и как именно потом до них доходит, что вот она – их участь. Вот оно – их проклятие. Правда, не думаю, что они называют это такими же словами. Скорее всего, используют пафосное – судьба или предназначение. Ну, или что-то вроде того. – Вы очень удивили Мортимера, когда слиняли на вечеринку.
- Да, - подхватывает Лис. – Он был просто вне себя от злости.
- Глупо обижаться на то, что естественно. Если бы мы были послушными, мы бы не были подростками. Сразу бы стали взрослыми и скучными стариками. Хотя, я, конечно, и понимаю, что поступила опрометчиво. Что уж тут говорить.
- На самом деле, все мы были такими же, - рассуждает Терранс. – Даже сам Морти. И глупо это отрицать. Лис, правда, со мной не согласна, но…
- Да. Не помню, чтобы ты обманом пробирался на какие-то вечеринки.
- Просто…
- Просто тебе хочется в это верить. Но, милый, - Лис крепче сжимает руку мужа, - ты совсем другой человек. Спокойный, правильный. К чему опять спорить?
- Что ты выдумываешь? Я тот еще бунтарь.
- Нет.
- Дай мне хотя бы помечтать.
Я почему-то усмехаюсь, и это так на меня не похоже. Боже, превратилась в какую-то недотрогу. Но разве можно смотреть на Фонзи и ничего не чувствовать? Тут должно или раздражение вспыхнуть или нечто иное. Лис целует мужа в щеку, а я все-таки морщусь. В каждом человеке живет нежность и желание, чтобы с тобой тоже были нежным. Меня это, как ни странно, совсем не касается. Я бы отдала сейчас многое, лишь бы смотреть не на их довольные лица, а на кислую рожу миссис Брейнсик. Да уж, прослушать курс возрастной анатомии не так болезненно, как идти рядом с влюбленной парочкой. Сразу начинает себя ощущать третьим лишним, глупым, голым, странным. В общем, ты ничего не понимаешь, не знаешь, как себя вести, куда дети руки, взгляд, и просто мечтаешь поскорее спрятаться куда-нибудь подальше. Да, тяжела доля одиночек. У них так много времени на то, чтобы поразмышлять над своей жизнью, что они непременно находят в себе изъяны и начинают сходить с ума. По-моему, даже статистика есть такая. Мол, холостяки чаще страдают чем-то вроде психо-депрессии, в отличие от поглощенного любовью – отношениями, ссорами и прочей канителью – романтика. Глупая статистика. Вот я вообще не заморачиваюсь над подобной чепухой. И сейчас тоже не заморачиваюсь. И не думаю. Совсем.
Встряхиваю головой и решаю переключиться.
- А вы…, - прочищаю горло, - вы давно Морти знаете?
- Я с колледжа, - отвечает Лис. – Мы тогда начали встречаться с Терри, - ТЕРРИ, ох, господи, еще больше меня обезоруживает любовь парочек давать друг другу какие-то, ну, очень занимательные прозвища, - и он поведал мне свою страшную тайну.
- Что еще за тайну?
- Я вырос в приюте, - Фонзи дергает уголками губ. – Не выделялся в школе и как ни странно, был невидимкой. Правда, до тех пор, пока не встретил мистера Цимермана. А он, точнее его семейный фонд, спонсировал программу по обучению одаренных подростков. Это что-то вроде интенсивного образования, помощи нуждающимся. Я прошел все тесты.
- И что было дальше?
- Учеба. Долгая и муторная. Изначально я ведь считал, что Морти – мой инвестор, который вдруг разглядел во мне особый потенциал. Но позже мы начали общаться ближе, и он предложил мне работу. Затем я порекомендовал Лис, и все пошло само собой.