- Не зна-а-аю, – подавляет зевок. – Это чувство само появляется, особенно когда им от меня что-то нужно.
- Значит, в душе ты отъявленный хулиган, – преувеличенно серьёзно подвожу итог.
Сервируя стол, ненадолго заглядываю в окно. Утро сегодня особенно приятное, тем более дома тепло и, как я уже говорил, кухня невероятно уютная.
Фараонская укатайка стоит у соседнего подъезда. Рядом старый хрыч в форме объясняется с суровой тётенькой за пятьдесят: она, экспрессивно размахивая руками, чем-то возмущалась, а он понимающе кивал и, как нашкодивший третьеклашка перед директором, извиняясь, разводил руками, мол, я не при чём.
Ничего необычного, в общем-то.
Неведомо какой марки дряхлая тарантайка жутко барахлила, заглушая остальные звуки вокруг.
- Пап, я тут вспомнила, – позвало дитё, и я отвернулся, успев краем глаза заметить, как из того же подъезда выходят ещё двое типов в форме.
- Ау? – отзываюсь, отставляя сковородку.
- Ты маме стихи писал? – с неподдельным любопытством.
Никиша, до этого, кажись, окончательно решившись уснуть за столом, приоткрыл один глаз.
- Гмм… – замялся. Я вообще-то думал, что она начнёт о таком расспрашивать не раньше десяти лет. – Писал. Пару раз.
- А покажешь? У нас девочке тоже стих написали. Я его даже сфотографировала. Показать?
- Давай, – усмехаюсь.
Малец заметно оживляется и отдирает морду от поверхности стола.
Достав из кармана халата мобильник, ребёнок снимает с экрана блокировку и недолго что-то клацает. Каша уже готова, поэтому я раскладываю еду по тарелкам.
Пахнет одуряюще, похоже, на сей раз в борьбе с яйцами победа осталась за мной.
- Молоко будешь? – спрашиваю мелкого.
- У-у, – отрицательно машет головой.
Дочь находит нужную фотографию и показывает её нам. На скомканном бумажном листе в линию коряво написано:
«Я тибя люблю
Всё тибе падарю
Тока папраси
С неба звизду дастану».
Как мы с Никишей хохотали – надо видеть. Сонькину самодовольную улыбку – тоже.
- Кха-кха, а мальчик с какого класса? – от смеха малец закашливается.
- С пятого. Он математику хорошо знает, а русский - не очень.
Вспоминаю:
- Кстати, радость моя, а как у тебя с русским? Помнится, у тебя в дневнике я наблюдал трояк.
- Не трояк, а восьмёрку, – возмущённо. – Это потому, что Лина у меня книжку на перемене попросила, а отдала только после урока, – видя, что я хочу допытаться, эта лисья морда быстро переводит тему: – Ты говорил - стихи покажешь.
Фыркаю:
- Не было такого. Но, в принципе, можно посмотреть: тёща говорила, здесь остались коробки с фотографиями, записками и прочей мелодраматичной чушью. Анька их никогда не выкидывала. Но не раньше, чем мы поедим.
Итого: ели дети со скоростью аллигаторов, не забывая поторапливать меня.
Коробки мы нашли схороненными глубоко в диване и перепотрошили их все. Никиша тщательно вглядывался в фотографии, особенно школьные, посматривая то на них, то на меня. Поискусывал все губы, то чему-то хмурясь, то, наоборот, улыбаясь – тоже непонятно отчего. По-моему, на тех фотках нет ничего особенного.
Соня с любопытством глазела на саму себя, вслух читала переписки: Ани с подругами, Ани со мной, Ани с самой собой или ещё с кем-то. На непонятных словах запиналась, толкала Никишу, чтобы тот пояснил ей или прочитал, если попадалось что-то сложное.
Что касается меня, то, предоставленный самому себе, я сидел рядом на полу, у разложенного дивана, и просто наблюдал. Живописная из нас получалась картинка, и это, я даже не знаю, как передать, ощущение спокойствия, что ли – будто кто-то зимой укутал тёплым покрывалом, невероятно умиротворяло. Хотелось прикрыть глаза и ненадолго уснуть.
Стих мы нашли – один, к тому же самый нелепый из всех мною когда-либо написанных. Лист в клетку был аккуратно приклеен к обороту нашей с Анькой свадебной фотографии. Моим небрежным мелким почерком слова, её – изящным, ровным – внизу – примерная дата.
Печаль меня одолевают и тоска,
И как бы ни была ты далека,
Я жду тебя всегда, как верный пёс,
Который много горя перенёс.
В простые строки сложатся слова,
И какова бы ни была молва,
И как бы ты меня не отвергала вновь,
Моя, собачья, преданна любовь.
Не было никакой печали, тоски, ожиданий, отвержений и прочего. Был только пафос в холщовой рубахе и громадное желание, подобно мартовскому котяре, петь серенады. Однако голос мой оставлял желать лучшего, и, сознавая это, приходилось писать стихи. О чём – неважно, лишь бы в рифму, тем более Аньке нравилось, и мы оба оставались довольны.
Удивительно, как она так искренне приходила в восторг от очередной демонстрации порождений моего скудоумия.
- Это серьёзно ты писал? – удивляется Никиша, перечитывая строчки.
- А не похоже? – патетически вскидываю бровь.
- Ну-у… – у него скептически приподнят уголок губ. – Тут всё так эмоционально, а ты больше похож на…
Затрудняется в определении, поэтому подсказываю:
- Пофигиста?
- Угу.
- Бабушка говорила, что он всегда такой, если мамы или меня рядом нет, – влезает мелкая.
- Увы, – в театральной скорби покаянно киваю. Затем уточняю: – Бабушка, которая Валя?
- Ага?
- А новую маму поискать она тебя не агитировала? – подозрительно осведомляюсь.
Я даже не удивлюсь, если Соня скажет «да».
- Не-а, она только попросила, если мне понравится какая-нибудь твоя подружка, обязательно тебе сказать.
- Гмм… А ты?
- Я сказала, что знаю только Лёлю, но у Лёли уже есть парень.
- Охр… м-да, конечно.
Сонька – сама невозмутимость.
Никиша не отрывает взгляда от той свадебной фотки со стихом на обороте. На ней мы стоим вдвоём с Аней у дверей загса, при всём параде, с отчасти вымученными улыбками, хотя бракосочетание едва началось – рознь той фотографии, где мы в одном из турпоходов: в полной тяжёлой экипировке, перемазанные, грязные и до невозможности счастливые.
Как сейчас помню: годовалую Соню мы сплавили родителям, а сами махнули куда глаза глядят – в качестве медового месяца, а то раньше никак не получалось: то роды, то пелёнки-распашонки, то ещё что-то.
Оторвав на секунду взгляд, Никиша выдохнул:
- Ты правда… – запнулся, продолжив ещё тише – почти шёпотом, – женат?
Не придавая этому значения, легкомысленно пожимаю плечами:
- Можно так сказать.
Переглядываемся с Соней: она немного грустнеет и отводит глаза.
- Понятно, – рассеянно произносит мальчишка.
- А ты чего думал? – склоняю голову к плечу.
Молчит, но, решительно откладывая фотку в общую кучу, отвечает:
- Что вы в разводе, и она тебя не любит. Поэтому твоя мама хочет найти тебе новую жену.
- О, так ты слышал. Ясненько. Ты, наверно, понял, мы с Соней не очень любим говорить на эту тему. Понимаешь ли…
Меня перебивает моя мелочь: вздёргивает нос до потолка и глядит на мальчишку вызывающе, почти зло. Да уж, нам обоим эта тема осточертела.
- Мама с нами. Ты её не видел, но она хорошая. Не говори, что её нет.
Глядя на неё сейчас, я отчасти чувствую себя виноватым – точно не могу сказать, в чём: скорее всего потому, что не смог уберечь, сохранить для неё её единственную замечательную маму.
Никита растерян побольше моего. Сцепляет руки в замок, пытаясь рационально объясниться:
- Я не говорил, что её нет… Я думал, что вы… что она далеко.
Она и вправду далеко. Дальше, чем ты можешь себе представить.
Довольно болезненная тема. Пора закругляться.
Мы ещё недолго сидим в тишине, после чего я поднимаюсь:
- Ладно, пойду я по делам схожу. Когда наиграетесь, сложите всё, как было. Я вернусь где-то через час.
И, не обращая внимания на укоризненный взгляд ребёнка, сматываюсь.
Можно сказать, дезертирую.
На самом деле, никаких дел у меня нет.
Да-да, я всего лишь сбегаю от проблемы. Снова.
Прихватив ключи от байка, убиваю время перегонками с ветром. Он весьма занятный соперник.
Недалеко за городом есть длинные скоростные трассы и асфальтовые площадки неопределённого назначения – вот там можно прокатиться вволю и заодно поглазеть на ещё нескольких любителей риска и скоростной езды – если не на байках, то на машинах и прочих двух-, трёх-и четырёхколёсных табуретках.
Когда в следующий раз я поднимаю взгляд на часы – оказывается, прошло три часа. Приходится возвращаться.
По пути заезжаю в супермаркет и на пути к колбасным изделиям принимаю вызов от дочки.
- Он приехал! – радостно.
- Кто? – непонимающе спрашиваю и останавливаюсь, чтобы выбрать стиральный порошок.
- Мир.
- Он разве должен был приехать?
Лишний, на самом деле, вопрос. Когда это Его Высочество предупреждали простых смертных о своём визите. Другое дело, что в последний раз мы виделись чёрти-когда, и его приезда стоило ожидать в ближайшее время.
- Так он уже дома?
- Ага.
- А Никита?
- Ушёл. Он сказал, ему надо Альберта выгулять.
Вывод: тоже сбежал.
- Хмм, тогда ждите, сейчас приеду.
- Ага, – отключается.
Вот и новые гости. Раз Мирослав приехал, нужно купить чего-то к чаю – только вспоминая, что любит шурин, мне на ум приходит одно персиковое варенье.
Гости, гости… Надеюсь, если у него новости и имеются, то непременно добрые.
========== Глава 12: Некоторое негласное ==========
Мирослав моё дитё обожает. Может слушать её бесконечно, выполнять все прихоти и чуть ли не тапочки в зубах приносить.
Такое прямо-таки поклонение ребёнку на пользу не идёт, ибо зазвездится, поэтому я определённо радуюсь, что видятся они нечасто.
Кто бы мог подумать, что атомная бомба Мир, с детства мелких представителей человечества не терпящий, станет так возиться с племянницей.
О да, одно из лучших воспоминаний моей жизни: его испуганная потерянная физиономия, когда он в первый раз увидел Соню. Моя рожа, впрочем, тоже мало чем отличалась.
Сегодня я застал их в спальне на кровати, разыгрывающими сценку: принцесса и лошадь – транспорт, правда, двуногий, но обеспечивающий мне ещё пару минут здорового смеха. А смеяться есть с чего: кто бы из знакомых Мира его ни увидел – ни за что не поверил бы своим глазам. Мирослав же у нас весь из себя строгий и представительный, эдакий современный мафиози. Хотя, ему идёт.
В отличие от сестры Мир может похвастаться медно-рыжим оттенком волос. Цвет настолько тёмный, что некоторые принимают его за красный – то есть принимали, когда Мир отращивал волосы, а не сбривал, как сейчас – почти под ноль.
А ещё у шурина наличествует страсть к туфлям и рубашкам всех видов. Ну и временами к полуспущенным галстукам. Причём всё это он старается надевать в меру развратно, чтобы не только ходячий мафиози, а и ходячий секс. Это при структуре его тела не слишком тяжело, особенно из-за почти ежедневных походов в качалку.
Правда, не знаю насчёт качалки сейчас, но сдаётся мне, своё любимое занятие Мирослав не бросил.
- О, пап, – дитё заметило меня первой, радостно помахав лаптей. – Мы играем в пони.
- Я вижу, – фыркаю.
Мирослав тут же метает убийственный взгляд, мол, попробуешь заржать – и ты труп, но к тому моменту я уже успеваю отсмеяться, поэтому сейчас только улыбаюсь.
Мир к великому неудовольствию Сони опускает её на пол и идёт ко мне, чтобы подать руку для крепкого рукопожатия.
Секундный калейдоскоп: похороны и такая же тёплая, надёжная его ладонь – надеюсь, он ничего не замечает, разъединяя контакт.
- По делам или в гости?
- По делам, – коротко. – Думал здесь переночевать, а завтра уехать, а оказалось, вы сюда переехали. Мне повезло, – хмыкает, усмехаясь краем губ. – Ты не против моего присутствия?
- Нет, естессно. Диван в твоём распоряжении.
Кивает.
К нам подлетает Сонька, но больше внимания она обращает на просвечивающий сквозь полупрозрачный кулёк шоколадный рулет. Подхватывает его и мчит вскрывать на кухню.
Бросаю ей вдогонку:
- Если надумаешь его резать, не забудь сначала положить пальцы на полку.
Мелочь, оборачиваясь, противно показывает мне язык.
Мы с шурином недолго разговариваем на пороге, можно сказать, обмениваемся новостями: он рассказывает, как проходят его относительно спокойные студенческие годы, я – как скучнейше течёт наша. Оговариваюсь о мальце, и Мир, вспоминая о чём-то своём, серьёзнеет. Хочет что-то сказать, однако я успеваю прервать:
- Давай перед тем, как ты скажешь что-то отвратное, мы перекусим.
Театрально умоляюще складываю руки, и шурин, сдавшись, кивает в сторону кухни, где Сонька требует порезать «торт» и сделать «приличным людям» чаю.
Запросто выполняю обе процедуры, слушая рассказ дочери о своих школьных буднях.
Когда всё заварено, порезано и почти съедено, Мир без предисловий говорит:
- Он всё ещё следует за тобой.
Сначала хочу спросить «Кто?», но затем вспоминаю.
- И что? – с неудовольствием морщусь.
Никак не пойму: Ему не надоело, гоняясь за мной, тратить время впустую?
- И то, – шурин выглядит намного мрачнее меня. – Мне кажется, он имеет право с тобой встретиться. Хотя бы для того, чтобы отомстить.
- Ещё чего… – закатываю глаза, но секунду спустя меня озаряет: – Ты дал ему мой адрес?
Почти зло прищуривается:
- Ты за кого меня принимаешь? – однако после отчасти расслабляется. – Он и без меня тебя найдёт. Сам понимаешь.
Да уж, он прямо настоящая гончая. Повезло, что он раньше не успевал меня находить – только шёл по остывающим следам.
Соня, ощущая напряжённость между взрослыми, смотрит непонимающе и встревоженно. Замечая это, развеиваю всю мрачность:
- Ничего не случилось, – спуская всё на тормозах, беспечно машу рукой.
В конце концов, Он же не прямо сейчас нас нашёл. А когда найдёт, будем разбираться.
Поднимаясь со стула, оставляю дочь с Миром и, прихватив ноут, иду в спальню.
Задумчиво садясь на кровать, невольно отдаюсь воспоминаниям.
Flashback.
Двухкомнатная квартирка весьма известного в определённых кругах Андрюхи евроремонтом не отличалась: спартанская обстановка, обшарпанные обои, кучи мусора, пыли, порыжевший линолеум в кухне, грязные напольные ковры и дорожки в остальных комнатах. Диван, старенький Эл-джи телевизор в зале, кровать и пара столов в спальне. Отсутствие любых люстр и плафонов, незастеклённый с облупившейся краской балкон.
Что можно взять с подростка, который с седьмого класса живёт один? Мать с хахалем прочно обосновались где-то в двухэтажке на новом квартале возле рынка, вспоминая о сыночке лишь на время передачи денег, так называемых «средств на пропитание и прочие нужды», а на самом деле – откупа с негласным «катись на все четыре стороны, лучше б ты вообще не рождался».
В принципе, Дрон не слишком огорчался, спуская деньги на траву и бухло. Хата же вообще была грандиозным приобретением: мелких, вон, одиннадцатиклашек в компании матёрых бурсовиков и технарей ни в жизнь не принимали, а его, подумать только, десятиклассника, встречали с распростёртыми объятиями.
Особенно зимой, когда на улице шибко не потусуешься.
В тот вечер народ тоже сидел на хате Дрона. Компания разместилась в зале и на кухне, покуривая травку или переругиваясь на различные темы вроде «Раз мне не дала, значит, и тебе стопроцентно обломится!» Притащенная кем-то колонка сначала оглушительно громко завывала всякую матерщину жанра гоп-стоп, но позже по многочисленным таким же матерным просьбам-требованиям отчасти утихла.
В воздухе витал сладковатый, немного удушливый для простого обывателя запах различной дури, но народ в квартире воспринимал его и неестественную жару то ли в хате, то ли в них самих как нечто само собой разумеющееся. В первый раз, что ли?
Дверь наружу с грохотом долбанулась о стену и тут же громыхнула снова, встав обратно на своё место: кто-то проигрался в дурака и отправился за очередной порцией выпивки. Играть заставляли всех, кроме хозяина прибежища и ещё парочки исключенцев.